С присоединением Кокандского ханства к России, на его территории казалось наступило умиротворение. Однако на горных окраинах граничащих с Кашгаром и Каратегином восстали воинственные кочевые племена кара-киргизов, к которым присоединилась часть сартов и кипчаков. Во главе мятежников стояла женщина, — “Алайская царица”, Курманжан-датка.

Как ни покажется странным подобное явление, учитывая закрытость женщин в мусульманском мире, далеко не единственное. Известный русский путешественник Н. М. Пржевальский повстречал во время своих странствий другую царственную мусульманку –правительницу таранчей.

Курманжан родилась в 1811 году в семье простого кочевника из рода Мунгуш. Когда ей исполнилось 17 лет её выдали замуж за человека намного старше неё. Увидев жениха впервые только на свадьбе, сильная и своенравная девушка вопреки обычаям отказалась уезжать к мужу. Три года она прожила у родителей, лишь номинально считаясь замужней женщиной. В 1831 году правителю алайских киргизов Алимбекупонравилась умная и энергичная Курманжан, и он решил к ней посвататься. Но в ответ услышал: «Пока меня не освободят от брачных уз, по законам шариата, не то что вы, даже Кокандский хан не может на мне жениться!». В 1832 году настойчивый претендент на руку Курманжан, добившись расторжения брачного соглашения, всё таки стал её мужем.

Алимбек, дослужился до должности визиря при Кокандском хане и во время его частого отсутствия Курманжан становилась фактической правительницей Алая. В 1862 году правитель алайских киргизов погибает от рук заговорщиков, и его вдова полностью берёт бразды правления в свои руки.

Курманжан вела независимую политику. Это весьма не нравилось Худояр-хану. Но, когда он попытался обложить алайцев податью, то встретил такое упорное сопротивление, что вынужден был отступиться.

Признал Курманжан и бухарский эмир Музаффар. Ей было присвоено звание датки «с надлежащим ярлыком и подарками». Титул “датка” появился в XVIII веке в среднеазиатских ханствах. Произошёл он от персидского слова «додхох», что значит «справедливый». Обычно звание это давалось специальной “фетфой” (указом) Шейх уль-Ислама Бухары (высшее исламское духовенство Центральной Азии). Курманжан стала первой женщиной получившей этот титул и единственной женщиной, удостоившейся торжественного приёма во дворце бухарского эмира.

Правила Алайская царица мудро и справедливо, успешно регулируя родовые споры своих подданых.

Прекрасно понимая значение Великого Шёлкового пути она ввела плату за безопасный проход торговых караванов, проходивших по её территории. В своей власти она опиралась на сыновей – Абдуллабека, Мамытбека, Камчибека и Асанбека, а также племянника Мирзу. Каждый из них управлял частью киргизских кочевий на Алае.

Когда в Коканде вспыхнуло восстание против Худояр-хана, Курманжан выступила на стороне мятежников, а её старший сын Абдуллабек стал ближайшим сподвижником Пулат-бека. После подавления мятежа и ликвидации Кокандского ханства перед Курманжан встал вопрос об отношении к новым русским властям. В её окружении не было единой позиции по этому вопросу. Племянник Мирза-Паяз предлагал заключить мирное соглашение с Кауфманом, ее сын Абдуллабек, напротив, выступал за продолжение борьбы с “кяфирами”. Его поддержали многие беженцы из Ферганы. Сама Курманжан думала о переселении к границе с Кашгаром, подальше от российских военных сил.

В апреле 1876 года Абдуллабек собрав полуторатысячное войско засел в местечке Янги-Арык, в высоких горах. 25 апреля он совершил вылазку против солдат Скобелева, но был разбит и бежал в Афганистан.

Когда известие о поражении и бегстве сына дошли до царицы Алая, она со всем своим имуществом попыталась уйти во владения Якуб-бека. Попытка не удалась. На границе ее ограбили кашгарцы и Курманжан вместе с сыном Камчибеком и племянником Мирза-Паясом была вынуждена вернуться назад.

В сражении при Янги-Арыкена стороне русских сражался манап (правитель) рода сарыбагыш Шабдан Жантаев. Вскоре судьбы Шабдана и Курманжан пересекутся, поэтому сделаем небольшое отступление, чтобы рассказать об этой удивительно яркой личности.
Шабдан Жантаев родился 29 октября 1839 года в семье Жантая Карабекова, правителя сарыбагышских киргизов. С детства отец готовил Шабдана на роль своего будущего преемника, прививая сыну главные качества горцев — отвагу, усердие и бесстрашие.

В возрасте 11 лет Шабдан был отправлен в качестве заложника ко двору кокандского хана. В 1860 году, повзрослевший, он принимает участие в Узун-Агачском сражении, где русский отряд подполковника Колпаковского нанёс поражение значительно превосходящему числом войску кокандцев. Превосходство русского оружия произвело огромное впечатление на юношу.

Весной 1862года Шабдан проявляет смелость и решительность при обороне Ташкента от мятежников, и кокандский хан назначает его беком г. Туркестан.

После того как отец Шабдана принял российское подданство, ханские власти бросают его сына в пишпекскую тюрьму. Но отважному и непокорному киргизу удаётся оттуда бежать, а осенью 1862 г. кокандская власть в Пишпеке была низложена. Через пять лет после этого события образуется Туркестанское генерал-губернаторство и ШабданЖантаев переходит на русскую службу.

В 1868 году Токмакский уездный начальник майор Г.С. Загряжский отправился по киргизским кочевьям с целью переписи податного населения. В качестве помощника присоединяется к экспедиции и Шабдан с двумя сотнями своих джигитов.
В местности Кетмен-Тюбе Загряжский с несколькими киргизами, переводчиком и писарем решил отправиться в соседний аил. Шабдан посоветовал взять с собой побольше людей. Но Загряжский ответил, что кокандцы далеко, а здешние жители российские подданные и беспокоиться нечего.

— Есть ещё Якуб-бек, заметил Шабдан, — Его люди баламутят здешний народ.

Но Загряжский только усмехнулся. Как показали дальнейшие события уездный начальник был излишне беспечен и это чуть не стоило ему жизни.

Завершив в аиле дела, Загряжский и его помощники расположились на ночлег. Внезапно на спящих напали люди манапа киргизского рода саяк Осмона Тайлакова, сторонника Якуб-бека.

Завязался короткий бой. Загряжский выскочил с двумя револьверами в руках и стреляя в нападавших сумел скрыться в темноте. Остальные были захвачены в плен.

Как только о нападении узнал Шабдан, он со своими джигитами тотчас бросился в погоню. Пленных удалось отбить, а разбойники с потерями ушли в Кашгарию.

За спасение начальника Токмакского уезда Шабдан Жантаев был награждён золотой медалью на Станиславской ленте и почётным халатом.

Это была первая, но отнюдь не последняя награда отважного воина. За участие в стычках с кокандцами и проявленную воинскую храбрость он получил серебряную медаль «В память о покорении Кокандского ханства». За действия по разведке в долине реки Ат-Баши, близ китайских пределов, Шабдана наградили золотой медалью на Анненской ленте. За участие в операции по усмирению кокандского восстания Жантаев получил Георгиевский крест 4-й степени.

В 1883 году Шабдан-батыр был приглашён в Санкт-Петербург на коронацию императора Александра III. Там он был «высочайше награждён чином войскового старшины милиции», что соответствовало чину полковника, и «золотыми часами с такою же цепочкою».

Шабдан Жантаев ушёл из жизни 6 апреля 1912 года в возрасте 72 лет. Незадолго до смерти он получил именную пенсию и 300 гектаров земли, которыми, однако, не успел воспользоваться.

Но вернёмся в 1876 год.

Летом этого же года по решению Кауфмана формируется Алайская экспедиция под командованием генерала Скобелева.

Не имея завоевательных целей, она являлась внушительной военной демонстрацией предназначенной для непокорных алайцев. Крупных боевых столкновений, однако, не предполагалось, главным было научное изучение Алая, территории практически не изученной. В экспедиционный отряд для этой цели были командированы такие специалисты, как: натуралист В.Ф. Ошанин, военный геодезист А.Р. Бонсдорф, партия топографов под командованием подпрапорщика Л. В. Лебедева и другие.

Самому Скобелеву ставилось задачей: исследовать алайские пути, наметить границы с соседними ханствами и, став в долине Кызыл-Су, организовать управление киргизами и фактически подчинить их русской власти.

Для решения этих задач были собраны довольно внушительные военные силы разделённые на три группы: Уч-Курганская во главе с полковником Юнием, Ошская подполковника Горнавского и Гульчинская, руководимая полковником Гардером.
16 июля поход начался. Три колонны из Гульчи, Оша и Уч-Кургана вышли, чтобы соединиться в урочище Арча-Булак в Алайской долине. Скобелев шел с гульчинской колонной, с теми самыми солдатами, которые ещё недавно вместе с ним в страшный зной пробирались через глубокие пески хивинских пустынь. Теперь так же мужественно они преодолевали заснеженные горные выси.

Но вот подъём закончился и глазам русских воинов предстала волшебная картина Алайской долины окаймлённая цепью Алайского и Заалайского хребтов и изрезанная голубыми горными ручьями. Пять лет назад этой же картиной любовались первые русские путешественники, проникшие в этот край Алексей и Ольга Федченко.

Спуск в долину оказался лёгким. Вскоре в урочище Арча-Булак прибыли другие колонны и на берегу Кызыл-Су вырос военный городок, состоящий из пестрых бухарских палаток и войлочных киргизских юрт.

Жители долины при приближении русских попрятались. Но, увидев, что им ничего не угрожает, — напротив русские приходят в близлежащие аулы покупать баранов и кумыс, расплачиваясь полновесными деньгами, — стали проникаться доверием. К начальнику отряда, один за другим, стали являться старшины аулов с изъявлением покорности. Но не всё было так гладко. Агитаторы Абдуллабека мутили воду и подстрекали алайцев к сопротивлению. То тут, то там появлялись шайки. Скобелев распорядился послать рекогносцировочные отряды, чтобы разгонять их и наблюдать за общим настроением народа. При этом излишне суровых мер рекомендовалось избегать. Необходимо было решить всё миром, а для этого нужно было договориться с той, которая имела абсолютный авторитет в этом краю – Курманжан-даткой.

Вскоре это произошло. 29 июля под местечком Бордаба на нее случайно вышли джигиты Шабдана Жантаева, которые пленили ее и передали казакам из отряда князя Витгенштейна.

Скобелев встретил алайскую правительницу со всеми полагающимися ей почестями. Угостив, по восточному обычаю сладостями, надел на неё парчовый халат. Отметив ее огромное влияние на киргизов Алая, попросил ее убедить их склониться на требования России. Её сыновьям он обещал полную безопасность, если они вернутся в Алай к мирной деятельности. Курманжан, поняв бесполезность дальнейшего кровопролития, согласилась на все предложения Скобелева. По всему Алаю разослала она приказ, чтобы “храбрые батыри, взявшиеся за оружие, совершенно спокойно возвращались в свои аулы”. Три сына, Махмуд, Хасан и Батыр послушались своей матери и вернулись на родину, Абдуллабек же не захотел подчиниться неверным. Из Памира он пробрался в Афганистан, оттуда ушёл паломником в Мекку, но по дороге заболел и умер.

7 августа Скобелев выступил из Арча-Булака для обзора и уточнения кашгарской границы. С присоединением Коканда русские владения в Памире подошли к границе не очень дружественного государства Якуб-бека. Естественно встал вопрос о защите новых рубежей. В своей докладной записке Кауфману, от 23 октября 1876 года, Скобелев, касаясь этой проблемы, пишет: «Мириться с такими границами немыслимо, как потому, что это лишает нас удобных административных пунктов для управления нашими горными подданными, так и еще главным образом потому, что мы не должны допускать чьего бы то ни было влияния на них, кроме нашего». Настаивая на «признании всего Ферганского Тян-шаня нашим», генерал предлагал основать «на нашей новой кашгарской границе в том виде, в котором я осмеливаюсь просить Ваше Высокопревосходительство ее признать», казачьи станицы и даже целое казачье войско, «раз навсегда обеспечивающие нам действительное обладание горной полосою и обеспечивающие власть в крае русского элемента». Скобелев считал «венцом наших усилий в Среднеазиатском вопросе» способность «занять относительно Азиатских Британских владений такое угрожающее положение, которое облегчило бы решение в нашу пользу трудного восточного вопроса — другими словами: завоевать Царьград своевременно, политически и стратегически верно направленною демонстрацией». А завоевание Константинополя (Царьграда), как мы знаем, было вековой мечтой русских царей.

Экспедиция находилась в долине Алая до 28 августа, затем Скобелев, с большей частью отряда – остальная часть осталась для проведения исследований и рекогносцировок -выступил обратно в Коканд, через перевал Кара-Казык. 1 сентября преодолев тяжелейший путь через ледник, засыпанный камнями, отряд вышел к кишлаку Вуадиль в Ферганской долине.

Научные результаты экспедиции были впечатляющи. 26 тысяч квадратных вёрст почти неизвестной территории было нанесено на карту, определены 11 астрономических пунктов, произведено 42 барометрических измерения от Коканда до перевала Уч-Бель-Су; определено магнитное склонение на 5 пунктах, собраны богатые естественно-исторические коллекции.

Впечатляли и политические итоги. Ферганская область, наконец была умиротворена. Алай «с 17380 семействами» был присоединен к России. На этой территории были образованы три волости: Гульчинская, Ак-Буринская и Ноокатская, которые вошли в состав Ошского уезда. Управляли ими сыновья Курманжан. Алайская царица была верна своему слову и до конца жизни проводила пророссийскую политику, а во время памирских походов русской армии снабжала провиантом отряд полковника М.Е. Ионова, с которым находилась в дружеских отношениях. В одном из писем к нему она писала: «Когда Ферганское мусульманское государство не признавало еще Россию, я воевала и спорила с Вами… В это мирное время я заявляю: весь мой народ, я сама и мои родные никогда не выступим против Вас. От нас никакой неприятности не будет. Если мой народ сделает плохо и станет изменником, тогда накажу виновного самой тяжкой мерой, буду вечно мучиться до конца дней своих».

Однако это не уберегло Курманжан от личной трагедии. В 1893 году двое ее сыновей и два внука были обвинены в контрабанде, а любимый сын Камчибек, правитель Оша, — в убийстве таможенного чиновника. Курманжан даже со своим влиянием не смогла выручить сыновей и внуков. Все ее прошения, а также ходатайства влиятельных русских друзей были отклонены. Камчибека и его подручного Мамон Палвана повесили, остальных сослали в Сибирь. Согласно легенде, верные киргизы предлагали ей силой отбить осужденных, но Курманжан отказалась, сказав: «Горько осознавать, что уйдет в мир иной мой младший, но я никогда не перенесу того, что из-за моего сына погибнет мой народ. Не будет мне тогда ни на том, ни на этом свете оправдания».

В 1881 году, по ходатайству туркестанского генерал-губернатора К. П. фон Кауфмана, Курманжан-датке была назначена пенсия в размере 300 рублей в год. А в 1902 году в селение Мады, где она проживала, прибыл Ошский уездный начальник, полковник В. Н. Зайцев и вручил ей личный подарок императора Николая II — золотые дамские часы с изображением государственного герба империи, украшенные бриллиантами и розами, с цепочкой и брошью.

В 1906 году Алайскую царицу посетил полковник Карл Маннергейм, по заданию генерального штаба совершавший путешествие по Азии. Будущий президент Финляндии свидетельствовал, что Курманжан была окружена искренней любовью и всенародным почитанием. Умерла она в 1907 году в возрасте 96 лет.

Как уже отмечалось, расширив свою территорию до предгорий Памира, Россия вышла к границе с государством Якуб-бека. Для решения вопроса размежевания пограничных территорий, а также для получения военно-политической и экономической информации о ситуации в Восточном Туркестане, генерал-губернатор К.П. Кауфман отправляет в Кашгар посольство во главе с капитаном А.Н. Куропаткиным.

В.ФЕТИСОВ

Продолжение следует

Источники:
1. Е. Толбухов. Скобелев в Туркестане (1869-1877) // Исторический вестник. № 12, 1916
2. Кыргызстан – Россия. История взаимоотношений (XVIII-XIXвв.). Сборник документов и материалов. Отв. ред. акад. Национальной академии наук Кыргызской Республики и Российской академии педагогических и социальных наук В.М. Плоских. – Бишкек: Илим, 1998.
3. Абдылдабек К. История Шабдана. Лит. Кыргызстан. — 1993. — №1-2.
4. Ювачев И. П. Курбан-Джан-Датха, кара-киргизская царица Алая. Исторический вестник. — № 12, 1907
5. Майер А.А., Тагеев Б.Л. Полуденные экспедиции. Очерки. – М.: Воениздат, 1998.

На титульной фотографии: Памятник Курманжа-датке в г. Гульча и памятник Шабдан-батыру в г. Кемин, Киргизия.

Ода учителю

Когда я смотрю на древние минареты, меня не покидает ощущение, что мне всего лишь четырнадцать лет. Именно в этом возрасте по семейным обстоятельствам я оказался в Бухаре. В ту пору я испытывал большой интерес к театру и частенько заходил по вечерам в музыкальное училище, которое находилось напротив нашего дома, чтобы поиграть на фортепиано, подышать воздухом аудиторий, прикоснуться к занавесу учебной сцены.

По тем временам, как я выяснил, студенты получали неплохую стипендию — 140 рублей, и этот факт стал для меня решающим. Правда, первые занятия были довольно скучны, и я уже подумывал, не сматывать ли мне удочки, как вдруг в моей жизни появился Лев Глебович Коваль. Настоящий интеллигент, в котором гармонично сочетались ум, юмор, строгость. Его доброта завораживала, остроумие приводило в неописуемый восторг. Я сразу в него влюбился, полностью оказавшись в его власти. Он стал не только моим учителем музыки, а наставником по жизни.

Уже тогда он начинал работать над своей книгой «Интонирование узбекской традиционной музыки», и мне было безумно интересно слушать его рассказы о богатейшем культурном наследии нашего народа, любви людей к музыкальному искусству, стремлении сберечь и обогатить национальный творческий потенциал.

Так уж вышло, что когда ему дали квартиру, я почти год жил у него. И это была самая счастливая пора в моей жизни. Нас связывала большая дружба мудрого учителя и благодарного ученика. Но, что касалось экзаменов, тут уж, извините! Если что не так — беспрекословная пересдача и никаких поблажек. А я, честно говоря, на них здорово рассчитывал. Но уже позже осознав многие непреложные истины, не перестаю благодарить судьбу за то, что она свела меня с таким человеком.

А как он готовил плов! И казан, и капкир пели в его руках. «Вот самый лучший завтрак», -говорил он, беря для нас на утреннем базаре по стакану сметаны, горячую лепешку, виноград.

Во всем он был предельно честен и аккуратен — и в поступках своих, и в делах. Никогда не распространялся о высоких материях, не строил грандиозных планов, не лгал, не лицемерил, не осуждал других. Он просто жил и радовался жизни. Ничего в нем не изменилось и потом, когда он перебрался в Ташкент и стал преподавать в консерватории. Одна шутка, связанная с его именем, долгие годы витала в стенах нашего вуза. Надеясь проскочить на его экзаменах, симпатичные, но неподготовленные студентки откровенно строили ему глазки. Но он, возвращая им пустые зачетки, с улыбкой задавал один неизменный вопрос — «А колесо от троллейбуса вам не надо?» Сильно же было его удивление, когда однажды у своих дверей он обнаружил настоящее троллейбусное колесо! Такой сюрприз устроили ему девчонки, правда, к тому времени уже дипломированные музыкальные работники. До слез он тогда хохотал, рассказывая эту историю.

В консерватории я был в числе лучших студентов. Учился легко, с большим удовольствием: все мне нравилось, все было интересно. Со Львом Глебовичем мы по-прежнему были «в товарищах», но, обретая иные очертания, наши отношения перерастали в настоящую мужскую дружбу. Сколько он дал мне мудрых советов! Как поддерживал в трудные минуты! Сколько добра я от него почерпнул! Этого не забыть никогда.

Но жизнь коротка. У каждого свои сроки. И когда его не стало, я выполнил свой последний долг перед учителем, доведя до конца издание его книги.
Сейчас у меня свои ученики: они такие разные и каждый требует своего подхода. В работе или беседе с ними я часто ловлю себя на мысли, что стараюсь быть похожим на своего наставника Льва Глебовича Коваля. Часто о нем вспоминаю, оставаясь наедине с собой. Вспоминаю древние бухарские минареты и себя, когда мне было всего четырнадцать лет. А над минаретами я вижу звезды. И знаю, что где-то в небе есть его звезда, которая светит и мне…

Отаназар МАТЪЯКУБОВ,
Профессор Государственной консерватории Узбекистана

А музыка звучит… по долгу памяти

Hа вечере, посвященном 60-летию музыкальной школы-интерната им Успенского, Льва Коваля вспоминали как одного из лучших педагогов. О нем много писали, и, кажется, что ничего нового уже не открыть в этом человеке, не дотянувшем и до пятидесяти. Но, наверное, важно не количество прожитых лет, а что оставил после себя…

Лев Глебович Коваль (для многих – Лева, Левушка) был и остается в музыкальном мире личностью. Он не создавал себе имидж. Был, как есть, без масок, но с неизменным чувством юмора, присушим обычно оптимистам или людям тонкого склада.

Родился Лев в семье, где дух творчества господствовал над бытом: отец — художник, мать – музыкант. А дед по материнской линии — Лев Мелкомини был воспитанником Миланской консерватории. Он уже в 30-е годы занимался в Ташкенте преподавательской деятельностью и одновременно создавал республиканский радиокомитет. Одаренный изумительным голосом, всегда внутренне собранный, Лева заканчивал сразу две школы — обычную и музыкальную им. Успенского.

Почему в наш слишком рациональный век я пишу о человеке, чья жизнь внешне мало, чем отличалась от судеб его современников? Да именно потому, что он напрочь был лишен компромиссности. Лева, как любая цельная натура, не мог, не желал раздваиваться. К нему с детства подходило слово «очень». Очень красивый, очень талантливый, очень честный. Последнее качество больше мешало, нежели способствовало чему-то. Не секрет, что в жизни нужна не только гибкость ума, но и железная хватка. Вместо «хватки» — романтика, полное отсутствие прагматизма. Так он оказывается в числе первых на целине (60-е годы), так добровольно едет в Бухару, несмотря на блестяще складывающуюся карьеру в стенах альма-матер, куда он, правда, вернется уже с огромным материалом для будущей диссертации…

Лев Коваль не мог быть кабинетным ученым или «сухим» педагогом в силу своего характера — общительного и на редкость доброжелательного. Он не только преподавал теорию музыки, но и учил слушать, понимать ее сердцем, находить в жизни и ценить, как божественный дар человеку, способность видения Красоты.

Специальным исследованием интонирования узбекской традиционной музыки с привлечением современных методов и акустической аппаратуры занимался и Лев Коваль, который закончил Ташкентскую консерваторию (класс известного теоретика музыки К. Г. Кона). Он мог в любой аудитории исполнить узбекскую пьесу на флейте или нае и проинтонироватъ ее…

Задатки ученого-практика проявились у Льва Глебовича еще в студенческие годы. Так, он принимает участие во 2-й Межреспубликанской научно-теоретической конференции, а в 1964 году в Бухаре впервые создает симфонический оркестр.

Вчитываясь в страницы его книги «Интонирование узбекской традиционной музыки» (по материалам докторской диссертации), становится понятным даже для несведущего, насколько серьезно он относился к музыке и ко всему, что было с ней связано. Предельно ясный слог, краткость изложения, а порой глубочайшая художественная образность создают ту притягательную силу, имя которой — талант. Но вряд ли Лев Ковать осознавал всю свою значимость. Для него важно было действо, ибо ценность человека виделась ему в поступках — отдаче…

Прозвенел последний школьный звонок, в вузах идут госэкзамены. Для вчерашних выпускников начнется новая веха. Но у каждого из них свой любимый учитель — человек, на которого они потом будут равняться всю жизнь. К счастью, человеческая память не теряет остроты ощущений. Напротив, с большого расстояния зримее прошлое. Рукописи могут сгореть, но музыка, обретшая свою жизнь — никогда. Как и имена тех, кто служил ей.

Марта КИМ, поэт

Гармония, или Колесо от троллейбуса

Экзамен в консерватории. Ресницы студенток. Они гораздо эффектнее, чем знание предмета.
А преподаватель смотрит на них полуитальянскими спокойными глазами.
— Оценку?
— Да… — якобы смущаясь, говорит студентка.

И снова интригующий взмах ресниц.
— А колесо от троллейбуса не хотите? — обаятельно улыбаясь и возвращая пуст\\ ю зачёгкч незнайке, говорит преподаватель.
Ох и достал же он нерадивых своих студентов этим колесом от троллейбуса!
Конечно же, его — красивого, талантливого, умного — любили. А вот экзамены… Да… Тяжко. Но ведь учились. И пересдавали. И получали потом дипломы.

Он жил на четвёртом этаже. Однажды после очередного выпускного вечера поднимался он по ступеням лестницы к дверям своей квартиры. И вдруг…
Он остановился.
Прямо у дверей стояло подлинное колесо. Огромное. Именно от троллейбуса.
Молодцы, бывшие ученики.

Врожденное чувство юмора преподавателя всплеснулось, поднялось, опрокинуло все жизненные хлопоты и заботы. Счастье признания и любви бывшей консерваторской шантрапы оказалось одним из самых дорогих ощущений жизни.
Да. Именно жизни.

Все остальное было потом. Резкое стремительное дыхание смерти унесло его. Вместо слова «Прощайте!» он произнес: «Мальта». Да. Есть такой итальянский остров. И трагическая судьба деда и корни родословной всей семьи Мелкомини — все вспыхнуло и озарило уходящую навсегда жизнь преподавателя консерватории. И только из окон этого музыкального вуза долетали чьи-то гаммы, чей-то вокал.

Еще раз прощай, Лев Глебович. Авось, встретимся. Авось, и я, не обладая абсолютным слухом, пойму, что такое гармония.
И словно в ответ слышу:
— А колесо от троллейбуса не хочешь?

Александр ФАЙНБЕРГ,
народный поэт Узбекистана