Не доезжая до станции Кале-и-Казы, расположенной в двадцати километров от Кабула, русская миссия была встречена визирем Шах-Магомет-ханом, приехавшим сюда на слоне. Вместе с ним Шир Али-хан выслал целую делегацию: конвой, состоящий из 100 пеших и 200 конных солдат, несколько экипажей и слона с позолоченными клыками и золотым седлом лично для Столетова. На нём, 29 июля 1878 года, глава миссии и въехал в Кабул. Здесь посольство ожидала ещё более торжественная встреча. До самого малого дворца, где должна была разместиться русская миссия, вдоль улиц, были выстроены войска, приветствующие высоких гостей.
В тот же день майор Каваньяри отправляет депешу в Симлу личному секретарю вице-короля: “Человек, который выехал из Кабула 14 дней тому назад, доносит, что днями ожидалось прибытие в Кабул русского посланника высокого ранга в сопровождении 100 казаков и 200 узбеков-конников и что эмир готовился принять его с большим почетом. Всё это сообщил Бахтияр Хан”.
Вскоре отправляется новая телеграмма агента тому же адресату: “Только что прибыли из Кабула три специальных курьера, они выехали из Кабула девять дней тому назад. Три русских в европейском платье в сопровождении казаков и узбекских всадников достигли Кабула. Сирдар Ибрагим Хан был послан им навстречу. Глава миссии говорит по-персидски, но не бегло. Кауфмана называют «губернатор», этого офицера называют «гоберна», произнося последний слог кратко. Один из курьеров называет его заместителем генерал-губернатора; это может быть генерал Абрамов, губернатор Самарканда”.
Как видим, единственное, что не знала британская разведка, это личность главы миссии.
Спустя два дня, 31 июля, миссия была принята Шир Али-ханом. Но перед этим, произошло событие, которое должно было резко изменить характер переговоров. Буквально накануне въезда в Кабул Столетов получил письмо Кауфмана с приложенной к нему телеграммой из Санкт-Петербурга. В ней сообщалось, что созванный в Берлине международный конгресс завершил работу, политика враждебности к Англии сменилась на миролюбие, и задачи миссии существенно менялись. К телеграмме Кауфман добавил коротенькую приписку: “Если только телеграмма верна, то она очень печальна”. Далее, Константин Петрович добавлял, что так как “конгресс кончился, то посланнику, в переговорах с эмиром, следовало уклоняться от каких-либо мер, не соответствующих решениям конгресса, и от каких-либо решительных обещаний и вообще не заходить так далеко, как следовало бы в том случае, если бы мы шли на разрыв с Англией”.
Британский генерал Фредерик Робертс в своих мемуарах пишет по этому поводу: “Очевидно, эти инструкции существенно изменили характер переговоров, которые Столетов должен был вести с Шир-Али; ибо хотя русские и отрицают, что с их стороны существовало намерение заключить с афганским эмиром наступательный и оборонительный союз, но по тону депеши Кауфмана можно заключить, что инструкции, данные посланнику, были настолько растяжимы, что он мог бы заключить подобный союз, если бы обстоятельства сделали его желательным, т. е. если бы Берлинский конгресс не привел к заключению мира”.
Больше месяца пробыл Столетов в Кабуле и всё это время он провёл в общении с правителем Афганистана.
“Почти каждый день я бывал у него – вспоминал Николай Григорьевич, — официальные разговоры велись через присяжных переводчиков, но наши простые беседы, ставшие впоследствии дружескими, происходили на тюркском наречии, а то и просто на турецком языке. Мы беседовали обо всем; эмир оказался очень сведущим в самых разнообразных вопросах религии, философии; много он говорил о христианстве, ясно различал другие христианские религии от православной; много беседовал об Иисусе Христе, сопоставлял его и разных пророков с Магометом и Абубекром”.
Пребывание русской миссии омрачила трагедия, случившаяся в семье эмира. Тяжело заболел младший сын и наследник Шир Али, 19-летний Абдуллах-Джан. К нему позвали врача Яворского, состоящего при русском посольстве. Обратимся к его воспоминаниям: “Принц лежал на обыкновенной туземной низкой, широкой кровати и стонал. Он был в бессознательном состоянии. Я расспросил его людей, между которыми находились два туземные врача, и исследовал больного. У него было острое воспаление всего пищеварительного канала. Кроме того, явственно были выражены симптомы разлитого воспаления брюшины. Пульс до такой степени слаб что трудно было сосчитать. Придя домой я объявил начальнику миссии о безнадежном исходе болезни. Действительно, принц умер этою же ночью, около двенадцати часов. Он болел около двух суток, и я имею некоторые данные думать, что болезнь не была случайная, а была вызвана насильственно. Эта мысль во мне еще более утвердилась, когда я в последствии познакомился отчасти с гаремными интригами двора эмира Шир-али”.
Тем не менее переговоры с эмиром продолжались, но вскоре Столетов получает новую депешу от туркестанского генерал-губернатора, в которой сообщалось, что “в виду настояний нашего посла в Лондоне о необходимости не доводить дела до полного расстройства наших отношений к правительству королевы Виктории, — государю императору благоугодно было повелеть отозвать из Кабула наше чрезвычайное посольство, о чем предписывалось в дружеских словах сообщить эмиру, а затем выбыть в Ташкент”.
Эмиру Столетов, разумеется, ничего не сказал об истинных причинах своего отъезда, упомянув лишь о серьёзных делах, требующих его присутствия в России. Но, такому умудрённому правителю, каким был Шир-Али-хан, было совершенно понятно, что случилось нечто неожиданное.
Провожая Столетова эмир передал письмо для Кауфмана, сказав:
— Передайте это моему дорогому доброму соседу, каковым Аллах, видимо, избрал его на моё и моего народа счастье.
Вместе со Столетовым, для дальнейших переговоров, в Ташкент отправилось и афганское посольство. Отправилось под завесой абсолютной секретности.
В своём дневнике военный министр Милютин записывает: “Новым поводом к раздражению Англии против России служат дела афганские. В Лондоне не могут переварить, что Шир-Али, не допуская к себе британского посольства, принял чрезвычайно радушно русское посольство Столетова. Но какой ещё поднимется крик, когда узнают, что сам афганский владетель прислал своё посольство в Ташкент с просьбой о принятии Афганистана под покровительство России и с заявлением, что он не примет англичан в Кабуле “без разрешения” ген. Кауфмана. Такой неожиданный для нас самих оборот дела, которому мы и не придавали особого значения, может привести к большим усложнениям, как в наших отношениях к Англии, так и вообще в положении дел в Средней Азии. Ген. Кауфман не решился сам дать направление завязавшимся сношениям с афганским владетелем и просил разрешения прислать в Ливадию ген. Столетова для личного доклада и получения инструкций”.
Вместе с письмом от эмира Столетов привёз Кауфману проект договора между двумя государствами, состоящий из 11 пунктов. В этом документе Афганистан признавался независимым государством. Эмир мог посылать в Россию молодых афганцев “для изучения различных специальностей, в том числе и военных”. Стороны договорились также о взаимных торговых связях. Шир Али-хан получал гарантии невмешательства во внутренние дела его страны и помощи “в случае возникновения каких-либо осложнений между Афганистаном и другим иностранным государством, если на то поступит его просьба”.
После этого Кауфман отправляет Николая Григорьевича в Ливадию для доклада императору. В дневнике Милютина читаем: “Столетов привёз весьма интересные сведения о существующем в том крае враждебном настроении против Англии и чрезвычайно дружественном приёме в Кабуле русского посольства. По этому предмету происходили у государя два раза совещания, результатом которых было решение вызвать сюда графа Шувалова (русский посол в Лондоне, В. Ф.) и познакомить с вопросом афганским при содействии Столетова”.
Русское посольство в Кабул вызвало резкое недовольство Британии, поскольку Шер-Али хан неоднократно до этого отказывался принимать английскую миссию. 17 августа 1878 года вице-король Индии лорд Литтон решает направить в Кабул посольство во главе с хорошим знакомым эмира, генералом Невиллом Чемберленом.
Сопровождаемый старшим политическим советником, уже нам известным майором Луи Каваньяри, конвоем из 250 солдат и огромной свитой генерал должен был убедить эмира отказаться от всяких сношений с Россией, добиться высылки русской миссии из Кабула и допустить английских агентов во все крупные города Афганистана с правом их свободного передвижения по стране.
Оставленный в Кабуле полковник Разгонов сообщал: “Шир-Али получил письмо: английское посольство едет в Кабул, если ему откажут в приеме, то угрожают дружеские отношения изменить во враждебные. Эмир строго предписал пограничному начальству не пропускать посольство; если же двинется силою, то остановить оружием”.
Так оно и случилось: английская миссия была остановлена у входа в Хайберское ущелье афганскими пограничниками.
Под угрозой открытия огня Чемберлену было запрещено двигаться дальше. В ответ на это Лондон предъявляет эмиру ультиматум, на который ответа не получает. Эмир вёл себя столь дерзко, будучи уверенным, что за его спиной стоит мощная армия Российской империи. Напрасные надежды. Кауфман, в телеграмме военному министру сообщает: “Афганы, очевидно, заблуждаются насчет немедленной нашей помощи. Объяснения и советы Разгонова выиграть время пока не подействовали. Пишу Разгонову, чтобы уговорил эмира не доводить дело до крайности. Едва ли успеет остановить столкновение, которое для афган рискованно, а нам невыгодно”. В ответ Милютин пишет: “Государь Император вполне одобряет указания, данные Вами Разгонову. Необходимо вывести эмира из заблуждения на счет немедленной нашей помощи и советовать крайнюю осторожность в сношениях с англичанами для избежания рискованного столкновения. Желательно сохранить установившиеся хорошие отношения наши с эмиром, не давая, однако же, предлога Англии утвердиться в Афганистане”.
Не дождавшись ответа на свой ультиматум Лондон переходит к силовому решению афганского вопроса и 21 ноября 1878 года три колонны британских войск двинулись на Кабул – вторая англо-афганская война началась.
Эмир напрасно ожидал 30 000 солдат, обещанных ему Столетовым. Справедливости ради, надо сказать, что некоторую военную помощь, всё же попытались оказать. В секретной телеграмме Милютина Кауфману читаем: “…игольчатые ружья, остающиеся от перевооружений, и патроны к ним собрать в таких пунктах, откуда удобно их отправить в Афганистан, если обстоятельства того потребуют. Цель этих распоряжений должна остаться в совершенной тайне”.
Эмира же туркестанский генерал-губернатор призывает заключить с британцами мир: “Я знаю из достоверных источников, что англичане хотят прийти с Вами к соглашению; как Ваш друг я советую Вам заключить с ними мир, если они его предложат.
Опасаясь захвата столицы Афганистана английскими войсками русское посольство отзывают и Шир-Али-хан отправляется вместе с Разгоновым и другими членами миссии в Ташкент, оставив управление страной на своего сына Якуб-хана. Перед отъездом эмир отправляет английским генералам, вторгшимся в его страну, письмо в котором, в частности пишет: “…так как с Вашей стороны последовали война и вторжение в Афганскую землю, поэтому я теперь по совету всех сановников, высокопоставленных лиц и войск афганских, оставив всё свое войско и государство, с несколькими сановниками отправился в Петербург, в столицу русского императора, дабы там, в Петербурге, составить конгресс для того, чтобы сущность нашего отношения сделать известною всем другим правительствам”.
О своём намерении отправиться в Петербург, Шир Али сообщает в письме и Кауфману.
Константин Петрович, в свою очередь, немедленно сообщает об этом военному министру:
“Сейчас получил письмо эмира с пути из Кабула. По совещании с сановниками он объявил народу, что не хочет входить ни в какие сделки с англичанами, что едет в Петербург к Государю Императору, представить все дело на его суд, оставляя Якуб-хана правителем государства. Обо всем этом Шир-Али сообщил английским генералам 1 декабря старого стиля, просит выслать в Мазари-Шариф известие о соизволении Императора. Желательно сообщить скорее ответ. Понимая характер эмира, могу предположить, что он перейдет Аму-Дарью, не дождавшись ответа”.
Российское правительство не хотело, видеть эмира в Петербурге и в Ташкент уходит лаконичная телеграмма, подписанная Горчаковым: “Государю угодно, чтобы Вы пригласили эмира временно остановиться в Ташкенте”.
До Ташкента, однако, Шир Али-хан не доехал. 21 февраля 1879 года в городе Мазари-Шарифе эмир Афганистана умирает от развившейся гангрены. Была ли эта смерть случайной неизвестно, но то, что она была выгодна и Англии, и России, несомненно.
Англичанам не удалось в полной мере осуществить свой план в отношении Афганистана – первоначально предполагалось расчленить страну на четыре княжества под контролем британских войск, а Герат передать Персии. Ставший эмиром слабовольный Якуб-хан подписал унизительный Гандамакский мир, а затем отрёкся от престола. В стране разгорелась партизанская война. В Кабуле восставшими была растерзана английская миссия во главе с Каваньяри. И тут на сцене появляется новый игрок – тот самый Абдуррахман-хан, с которым Столетов отказался встретиться в Самарканде.
Как только туркестанский генерал-губернатор получил информацию об отречении Якуб-хана, он тут же приказал вызвать “самаркандского сидельца” в свою ташкентскую резиденцию и во время беседы напомнил тому о его правах на афганский трон.
Абдуррахман-хан не дал себя долго уговаривать и тут же попросил денег, оружие и русских офицеров. Однако Кауфман должен был строжайше скрывать свою поддержку новому претенденту на афганский престол. Русские не должны были появиться в Афганистане ни под каким видом. Поэтому тому передали только 25 винтовок Бердана и около 40 тысяч рублей золотом. Затем ему позволили “бежать” из Самарканда, и в январе 1880 г. Абдуррахман-хан с 250 джигитами переправился через реку Пяндж. В англо-афганской войне начался новый этап. Возглавив сопротивление захватчикам, Абдуррахман-хан заставил англичан считаться с собой и в конце концов был заключён мирный договор, устраивающий обе стороны.
Так закончилась 2-я англо-афганская война. И хотя она стоила многих тысяч жертв и огромных материальных затрат, хотя, как писал английский исследователь Дж. Дакоста, новое нападение на Афганистан в 1878 году «кончилось, подобно предыдущей войне, поражением и унижением» Англии, всё же некоторых успехов британцы добились. На троне в Кабуле сидел лояльный правитель, а Афганистан был превращён в устойчивое буферное государство, отделяющее русский Туркестан от английских владений.
Российская империя не рискнула вступить в открытую схватку с Британией в Афганистане. Хотя среди русских военных было достаточно тех, кто мечтал об этом. Семёнов в своих воспоминаниях “Моя служба в Туркестанском крае”, в частности пишет: “Я находился в составе полевого штаба в качестве начальника полевого почтового управления и часто виделся с Кауфманом, а потому могу засвидетельствовать, как невыносимо страдал этот благороднейший рыцарь чести, когда ему пришлось посылать Разгонову приказание о прекращении переговоров с Шир-Али-Ханом. Стыд, притом совершенно незаслуженный, при мысли, что он оказался в глазах верившего ему Шир-Али изменником своему слову, оказал губительное влияние и на нравственное, и на физическое состояния Константина Петровича”.
А что было бы, если российские власти избрали тогда жёсткий вариант? Представьте, одновременно с посылкой Абдуррахман-хана в Афганистан входят русские войска под командованием Скобелева или Столетова, которому, кстати, данной ему инструкцией, были предоставлены такие полномочия. В этом случае Россия входила туда не как захватчик, как это случилось ровно сто лет спустя при вводе советских войск, а как союзник афганского народа и его освободитель. И чем бы всё окончилось, Бог весть. Впрочем, это всё фантазии.
Миссия Столетова явилась для британцев, как пишет историк Г. А. Хидоятов, поводом для вторжения: “Литтон торопился разгромить Афганистан, и русское посольство стало для него желанным предлогом, могущим оправдать и обосновать решительные действия против Шер Али Хана. Приём русского посольства Шер Али Ханом служил для него лишним доказательством правильности его утверждений о готовящемся, якобы, сговоре между эмиром и русским правительством о совместном походе на Индию. Теперь он мог предъявить британской публике веский аргумент для начала военных действий против Афганистана, которые можно было представить, как превентивные для предотвращения угрозы Индии”.
Согласен с Хидоятовым и индийский историк Д. П. Сингхал. Считая поводом начала второй англо-афганской войны присутствие русской миссии в Кабуле, он замечает, однако, что, если бы этой миссии не существовало, Литтон нашел бы другой предлог для начала военных действий.
Николай Григорьевич не вернулся в Ташкент, как это предполагалось изначально. Он получает длительный отпуск, который использует для осуществления своей давней мечты – поездки в Индию.
Окончание следует
На заставке: Главные ворота и базар в Кабуле. Гравюра П. Диамантовского по фотографии С. Д. Лаптева. “Всемирная иллюстрация”, № 522, 1879 г.
В. ФЕТИСОВ
