Начало

Глава 7
Возвращение в Ташкент

По окончании клинической ординатуры Эркли обратился к Вишневскому и попросил оставить его в институте. Вишневский ответил согласием. В это время в Москву приехала небольшая, но авторитетная делегация Ташкентского медицинского института – ректор Абдумалик Гулямович Гулямов, парторг Радик Абдулаевич Капкаев и профессор Муккадам Ашраповна Ашрапова. Встретившись с Эркли, они стали уговаривать его вернуться в Ташкент. Аза Семеновна тоже хотела вернуться, там уже заждались ее домочадцы.

И семья возвращается в родной город. Эркли назначают ассистентом на кафедру хирургии, которой руководил Василий Космич Ясевич.

В это же время были реабилитированы родители Эркли Махмудовича – выдающийся узбекский поэт Бату – посмертно – и Валентина Петровна Васильева. Валентина Петровна получила 3- комнатную квартиру в новом доме на Чиланзаре, в которую и переехал Эркли со своим семейством.

Кафедра, где начал работать молодой ассистент, располагалась в 6-й городской больнице на Бешагаче.

Эркли, которому посчастливилось поработать в Москве с выдающимися мировыми светилами хирургии, был переполнен идеями, которыми он увлек и Василия Космича.

На кафедре началось освоение кардиохирургии. Образовалась группа энтузиастов —
Христиан Христианович Ценнер, Михаил Петрович Вавилин, Герман Иванович Тетенев, Кучкар Гулямович Гулямов, Рамиз Агзамович Алиев, Нурмухамед Хуснитдинович Акалаев и другие.

К сожалению, в Узбекистане в то время еще не созрела благоприятная атмосфера для освоения этого важнейшего раздела хирургии. Находились и те, кто не понимал значения нового метода, сопротивлялись, ставили палки в колеса новаторам. Несмотря на сопротивление, в клинике Ясевича освоили эндотрахеальный наркоз. Начались операции на сосудах и сердце – митральные стенозы, незаращение артериального протока, облитерирующие эндартерииты.

Главный врач больницы Миассар Ходжаевна Ишанходхаева благожелательно относилась к кафедре, поддерживала, помогла организовать виварий. Эркли Махмудович с единомышленниками за довольно короткий срок успешно прооперировали многих больных.
Однажды в клинику приехал выдающийся хирург, академик Евгений Николаевич Мешалкин. Он прочел лекции и провел ряд показательных операций. В ряде операций участвовал и Эркли.

Никогда Аза Семеновна не забудет случай, когда ее муж сотворил чудо на операционном столе. В клинику доставили молодого человека с травматическим отрывом кисти — она была завернута в салфетку. Первое предложение – ампутировать кисть, но Эркли решил спасти руку. Многочасовая операция завершилась полным успехом.

А что же Аза Семеновна? После декретного отпуска она устроилась в детскую хирургическую клинику. Работала и одновременно собирала материал для диссертации. Написала несколько статей, но поддержки у руководства не нашла. И тогда пришло решение оттуда уйти.

В 1962-м году на кафедре госпитальной хирургии ТашМИ был объявлен конкурс в аспирантуру. Аза Семеновна подала документы и прошла. На одно место было два претендента. Конкурентом Азы Семеновны оказался ее ровесник — Аркадий Арсентьевич Бабаев. Они оба отлично сдали экзамен, и заведующий кафедрой профессор Садык Алиевич Масумов решил принять обоих кандидатов. Началось изучение архивных материалов, исследовательская работа и в положенный срок диссертация была успешно защищена.

После защиты Аза Семеновна была зачислена ассистентом на кафедру госпитальной хирургии и включилась в педагогический процесс. Много ассистировала и оперировала.

Глава 8
Вперед и вверх…

Спустя некоторое время Эркли, подобрав тему для докторской диссертации, вместе с женой отправился в Москву. В ставший уже родным институт хирургии. Они получили комнату в общежитии АМН СССР в Балтийском переулке.

Аза Семеновна обратилась к профессору Владимиру Владимировичу Виноградову, члену ученого совета института, и предложила тему своей докторской диссертации. Профессор тему одобрил и стал руководителем работы. Вторым руководителем стал Павел Николаевич Мазаев.

Аза Семеновна посещала все операции В. В. Виноградова, иногда ассистировала, осваивала его оперативные приемы. Этот бесценный опыт впоследствии очень пригодился ей в Ташкенте.

Эркли и Аза блестяще защитили докторские диссертации, были награждены золотыми медалями А. В. Вишневского и возвратились домой.

Вернувшись в Ташкент, Аза Семеновна тут же приступила к работе, ее определили на должность ассистента кафедры хирургии, которой руководил профессор Уктам Арипович Арипов.

Эркли Махмудовича тем временем направили на заведование кафедрой хирургии, которой руководил профессор Лев Доминикович Василенко. И тут случилась неприятная история. Ректор института Камильжон Ахметджанович Зуфаров поставил вопрос о снятии профессора Василенко с должности в связи с пенсионным возрастом, но приказа не издал, одновременно потребовав от Эркли занять место завкафедрой. Ходиев возразил и отказался, считая, что он может остаться консультантом.

Скандальная ситуация привела к взрыву, в результате были сняты оба, и Василенко и Ходиев. Экстренным приказом заведующей кафедрой была назначена Аза Семеновна. Она вышла на следующий день по приказу на новую работу и, понимая сложность ситуации, пришла к выводу, что мужу там оставаться нельзя из-за тяжелой психологической обстановки. Кончилось тем, что Эркли направили на другую кафедру хирургии ассистентом, и постепенно все успокоилось.

Шел 1971 год. Однажды Азу Семеновну пригласил министр здравоохранения Узбекистана Каюм Сабирович Заиров. Он предложил возглавить вновь открываемую кафедру анестезиологии-реаниматологии в институте усовершенствования врачей.

Аза Семеновна пребывала в сомнении, поскольку раньше этим не занималась. Собрав специальную литературу, бегло ознакомилась с положением вещей, решила рискнуть и в 1972 году занялась организацией кафедры.

К этому времени семья проживала в новой 4-комнатной квартире на Ц-1. Эркли удалось переселить в соседнюю квартиру и свою маму.

Но не хлебом единым жив человек. У Эркли и Азы было множество друзей, с которыми они выезжали на пикники, общались, пели Высоцкого и Окуджаву, ходили в театры и на концерты. А еще по-соседски подружились с замечательным поэтом Александром Файнбергом, который частенько заходил в гости, читал свои стихи.

Звучала музыка,
Она была неведомо откуда
С каких широт занесена?
Но точно это было чудо.

Благодарю вас, два крыла,
за чудо, за мгновенья эти.
А мы? Нас не было на свете.
Был свет. И музыка была.

Это одно из самых любимых Азы Семеновны.

В 1973 году в Узбекистане был открыт новый Среднеазиатский медицинский педиатрический институт (СаМПИ), и Эркли был направлен в новый институт вторым профессором на кафедру детской хирургии к К. Х. Тагирову. У Эркли Махмудовича началась новая жизнь, он стал осваивать детскую патологию. Однако главным для него были сердечно-сосудистые заболевания. Это направление он стремился внедрить и на новом месте, однако понимание со стороны руководства кафедры не встретил. В результате Тагиров добился открытия второй базы в городской больнице №10 и сослал туда строптивого сотрудника.

База эта представляла собой неутепленный корпус одного из санаторных учреждений, где не было никаких условий для работы хирурга. Начались дни и месяцы бесплодного времяпрепровождения, безделья. Эркли томился и начал искать для себя новое место работы.

Ждать пришлось долго. В 1979 году была отстроена новая детская больница на Юнусабаде, и Эркли перешел туда заведующим кафедрой детской хирургии.

Активно и очень увлеченно он взялся за работу. Создал грудное отделение, поставил на высокий уровень анестезиологию и реанимацию, подобрал хороший коллектив врачей – Златкевич И. И., Борухов А. М., Агзамходжаев Т. Е., Тен В. П., Аккуратова Л. Л., Ивлев С. В., Ким, Мирзакаримов Ботир, Хегай, Лигай и др. Большую лепту в организацию их труда внес главный врач Касымов Рустам Халтаевич. Широко развернулась операционная деятельность.

А Аза Семеновна, пройдя по конкурсу, заняла должность заведующей кафедрой анестезиологии-реаниматологии в институте усовершенствования врачей и занялась организационными работами.

Во-первых, настояла на базировании в отдельной больнице, в результате чего кафедра расположилась в 17-й горбольнице. Коллектив был маленький. Помимо заведующей, было еще четыре человека: ассистенты Пулат Саидович Агзамходжаев, Анвар Мухамадаминович Каюмов, Махмуд Эшанханович Эшанханов и лаборант Светлана Михайловна Юрмина. Больничный состав врачей — анестезиологи и хирурги — также подчинялся кафедре. И сразу начались рабочие будни — утренние конференции, обходы больных, наркозы и операции.

Спустя 3 года кафедра расширилась и переехала в ГКБ № 1. Там она заняла два этажа отдельного корпуса, были развернуты учебные комнаты, открыто общее реанимационное отделение и отделение для отравленных больных с операционной и экспресс — лабораторией.

Значительно увеличился состав врачей, сюда пришли Атаханов Ш.Э., Абдурахимов Бахтиор Рахимович, Мухитдинова Хури Нуритдиновна, Цой Анатолий Алексеевич, Абакулова Рано Арзикуловна и др. Широко развернулся учебный процесс, наркозы проводились во всех отделениях больницы и в акушерском корпусе.

Что такое реаниматология? Борьба за жизнь умирающего пациента. Доктор Феликс Рувимович Черняховский написал гимн реаниматолов на мотив песни из “Белорусского вокзала”, который часто напевает Аза Семеновна.

Здесь птицы не поют,
Здесь розы не цветут,
И только мы лицом к лицу
Стоим со смертью тут.

Нас здесь не ждет награда,
Но смерть мы гоним прочь.
Реанимации бригада
Спасает ваши жизни день и ночь.

Через некоторое время Министерство здравоохранения Узбекистана предложило Азе Семеновне занять должность главного специалиста республики.

Это была очень ответственная и очень важная деятельность. Началась многолетняя работа с областными и районными лечебными учреждениями. Во всех уголках республики стали разворачиваться реанимационные отделения. Областные врачи проходили на кафедре специализацию, так пополнялась когорта врачей-реаниматоров.

В 1975 г. по инициативе Азы Семеновны была проведена научная конференция анестезиологов-реаниматологов Узбекистана. В конференции приняли участие специалисты и из других республик.

В 1977 г. в Ташкенте был проведен 2-й Всесоюзный съезд анестезиологов-реаниматологов. Организационная работа была целиком возложена на кафедру под руководством А.С. Зарзар.

Глава 9
От счастья и от горя мы все на волосок

В 1992 г. Аза Семеновна завершила свое 20-летнее пребывание на кафедре и ушла на пенсию.

Но это было не для нее. Ищущая, живая натура требовала выплеска, и Аза Семеновна уезжает работать в больницу г. Нурабада, рабочего поселка рядом с Новоангренской ГРЭС. Там она заняла должность зам. главного врача и зав. хирургическим отделением. И по-прежнему много оперировала.

Благодаря деловым качествам Азы Семеновны Нурабадская больница получила от Голландии грант 7 000 $ США. На эти деньги был приобретен японский портативный аппарат УЗИ, на котором долго и успешно работала лично Аза Семеновна.

Тем временем Эркли Махмудович тоже покидает кафедру детской хирургии, которую возглавлял 12 лет. Уходит по состоянию здоровья. Сахарный диабет. Несмотря на все усилия врачей, болезнь прогрессировала.

Однажды ночью у Эркли Махмудовича начались сильные боли в правой стопе, он сам попросил ребят привезти его к жене в Нурабад. Когда сыновья, с трудом погрузив его в машину, привезли в больницу, Аза Семеновна ужаснулась: температура 40, высокое давление, гангрена правой стопы. Она тут же его госпитализировала в отдельную палату реанимационного отделения, лично начала интенсивную терапию. По всем законам хирургии Эркли предстояла ампутация конечностей. Однако Аза Семеновна решила вопреки всем медицинским законам сохранить ноги мужа и стала лечить ногу хирургическим путем, но без ампутации. Она начала вскрывать патологические очаги на стопе и санировать все глубокие участки при помощи микроирригатора спирт-гипертоническим раствором. Она сама готовила солевой раствор, затем смешивала с 96-градусным спиртом в равных долях. Эта кропотливая, ежедневная работа продолжалась полгода, Аза Семеновна добилась полного заживления ран и ликвидации всех гнойных очагов. Это был врачебный подвиг.

Несмотря на это, чуда не случилось. 15 января 1996 года Эркли Махмудович Ходиев ушел из жизни навсегда.

Аза Семеновна проработала в Нурабадской больнице до 2002 года. Потом окончательно ушла на пенсию. С тех пор все ее помыслы сосредоточены на детях и внуках.

Старший сын – Валентин пошел по стопам родителей. Врач-реаниматолог, кандидат медицинских наук, диссертацию защитил в Москве в институте им. Бурденко. Супруга Пастумия Анваровна Шарипова также врач и также кандидат наук.

Они подарили Азе Семеновне двух внуков, которые тоже стали врачами и кандидатами наук. И уже одарили Азу Семеновну правнуком и правнучкой.

Младший сын — Алексей семейную традицию нарушил и окончил романо-германский факультет ТашГУ по специальности английский и французский языки.

После окончания остался на кафедре, но быстро понял, что это не его. Взял открепление и уехал в горный поселок учить в школе сельских детей английскому языку. Получил участок земли в 30 соток и стал устраивать небольшую ферму.

Разводил птицу, бычков, поросят, собак и лошадей. От деда – поэта и бабушки — писательницы ему передалась творческая искра. На земле Кураминского хребта Алексей рисовал, лепил, наблюдал и дружил с природой и звездами, собирал травы, играл на музыкальных инструментах. Естественная жизнь человека разумного.

Однажды, летом 1993 года к нему на “фазенду” приехал отдохнуть друг детства с женой. С ними приехала и подруга жены Елена. Приехала, да так там и осталась. Алексей и Лена поженились. Елена, окончившая химфак ТашПИ, стала работать в больнице Азы Семеновны заведующей химической лабораторией. Здесь в горах у них родилась дочь Кристина. А в 2003 году семья перебралась в Ташкент.

Алексей сейчас занимается переводами и веб-дизайном. Аза Семеновна живет в семье младшего сына.

Эпилог

Аза Семеновна закончила свой рассказ. За окном чернел поздний ташкентский вечер.
— Да, — потрясенно сказал я, – ваша жизнь похожа на одну из ваших картин. Вот на эту, с горной рекой.

— А помните, у Аркадия Гайдара есть рассказ “Горячий камень”. – продолжил я — Там
двое мальчишек нашли камень, на котором было написано, что тот, кто его разобьет,
начнет жизнь сначала. Если бы вам представилась такая возможность, все начать
сначала, вы бы так же прожили ее?

Аза Семеновна ненадолго задумалась и сказала: — Да, пожалуй. Несмотря на трагические страницы, жизнь я прожила счастливую. Я встретила своего единственного человека, с которым прожила в радости 45 лет. У нас родились прекрасные дети и внуки. Всю жизнь я занималась любимым делом. Общалась с интереснейшими людьми. Что же Бога гневить.

Я уходил из гостеприимного дома семьи Зарзар переполненный впечатлениями от рассказа этой удивительно цельной Женщины. На душе, несмотря на опустившуюся на Ташкент ночь, было светло и солнечно.

Здоровья Вам и долгих лет жизни, Аза Семеновна.

Очерк основан на неопубликованной автобиографической рукописи А.С.Зарзар “Быль или сказка”.

Владимир ФЕТИСОВ.

Глава 4

Хочу быть врачом

Окончание школы совпадает с победой советского народа над фашизмом. Аза и еще несколько подруг отправляются в Ташкент, чтобы поступить в высшие учебные заведения.

Так получилось, что из-за нерасторопности чиновников от образования не успели подготовить достаточное количество аттестатов зрелости, и выпускникам выдали справки. Это сыграло определенную роль в дальнейшей судьбе Азы Семеновны.

В Ташкенте она остановилась у родственников Евгении Михайловны, учительницы по химии.
Аза с детства мечтала стать врачом. Однако документы в медицинский институт у нее не приняли как раз из-за отсутствия подлинного аттестата зрелости.

Что делать? Вдруг кто-то из ребят сообщил, что в индустриальном институте принимают документы с временным удостоверением.

“Ну, что ж, пойду в индустриальный”, – решила абитуриентка. Спасибо замечательным учителям, она легко справляется с математикой и сочинением. И вот уже Аза студентка и живет в общежитии на Пролетарской улице.

Но, проучившись три месяца, Аза заболевает малярией. Учиться не было никаких сил, и она принимает решение бросить институт и вернуться домой, чтобы дождаться весны и все-таки поступить в медицинский.

И весна пришла, и мечта сбылась. Аза — студентка санитарного факультета, на лечебный не хватило баллов. Учеба была для нее удовольствием, несмотря на проживание в общежитии, в комнате на 40 человек. Впрочем, ей было не привыкать. Появились новые подруги — Зоя Лысева, Наташа Назаренко, Настенька Пшенцова, Юля Фаустова.

Аза чувствовала, как крепла в ней уверенность и воля, появилась какая-то непреклонность, исчезал страх. Училась студентка Зарзар хорошо, ей легко давались все специальные предметы, особенно любила анатомию. Кафедрой анатомии заведовал профессор Зиновий Герасимович Слободин, и для Азы занятия эти были сродни посещению театра. Она подолгу занималась препарированием органов и тканей.

Студенческая жизнь разнообразна. Не все же время учиться. В общежитии устраивались концертные вечера силами самих студентов. Танцы. Жизнь била ключом.

Не проходила мимо бывшей ссыльной и политическая жизнь института. Время было мрачноватое, и Аза Семеновна до сих пор с содроганием вспоминает бесконечные комсомольские собрания, обсуждение каких-то статей сомнительного содержания. Началась война с «лженаукой» генетикой. Разоблачение механистов — менделистов, морганистов. Дискредитация Менделя, Моргана, Вейсмана и даже Вавилова проводилась на собраниях. Студенты, не разбираясь в проблеме, выступали с шаблонными речами, единогласно порицали и отвергали генетику. Началась чистка профессуры. Сняли пожилого профессора Александра Михайловича Завадского, заведующего кафедрой биологии, в чем его обвиняли, молодые студенты еще не понимали, однако на собрании безмолвно голосовали за порицание.
Помните Галича?

И не внемля ни сердцу, ни разуму,
Для надежности спрятав глаза,
Сколько раз мы молчали по-разному,
Но не против, конечно, а за.

В конце второго курса Аза вместе с подругой Настей Пшенцовой готовилась к госэкзамену по анатомии, сидя в свободной аудитории кафедры физической патологии.

Было жарко, окна открыты. Неожиданно в аудиторию зашел молодой человек. Увидев девушек, он бросил несколько шутливых реплик и удалился. Азе Семеновне тогда и в голову не пришло, что это ее будущая судьба заглянула в аудиторию. Позже она узнала имя этого юноши — Эрик Ходиев.

После окончания 2-го курса Аза устроилась на работу, стала регистратором приемного отделения ТашМИ. Оно располагалось на первом этаже главного здания в бывшем кадетском корпусе. Работы было очень много. Больные стекались со всего города. Опыта Аза набиралась не по дням, а по часам – хирургия, травматология, гинекология, терапия. И все-таки главное, решила она, это хирургия.

Однажды, в первой половине воскресного дня, открылась дверь, и вошел тот самый молодой человек. Увидев девушку, хитро прищурившись, он сказал: «Это еще кто? Ну-ка покажите ваши руки? Ну, что ж, нормально, можете работать!» И важно удалился.

Эркли, или Эрик как все его называли, был студентом 4-го курса и тоже работал здесь, медбратом во 2-й хирургии, на втором этаже.

На третьем курсе начались клинические дисциплины, а еще — патологическая анатомия, патологическая физиология, все это было безумно интересно.

На дежурства, в приемный покой, очень часто приходили студенты старших курсов, завязывались знакомства, красавица Аза пользовалась повышенным вниманием мужской половины, но о замужестве она пока не думала. Однако Эрик все чаще и чаще пересекался с девушкой. Он стал приходить к ней, когда совпадали дежурства. Пытался ухаживать, но делал это неуклюже, по-мальчишески. Однажды, вроде в шутку, брызнул в глаза хлорэтилом. Со второго этажа юноша приносил больничную еду, подкармливал бедную студентку. Но дальше товарищеских отношения не заходили.

После 3-го курса Азу перевели на должность дежурной медицинской сестры. Работы прибавилось, но работы она как раз не боялась.

6 октября 1948 года в Ашхабаде произошло страшное землетрясение. Огромное количество раненых привезли в Ташкент. В хирургическом отделении бесконечной чередой шли операции. Рядом с Азой работал и Эрик, они стали чаще видеться, при встречах обменивались впечатлениями и постепенно узнавали друг друга. Сближали молодых людей и родственные судьбы – ссылка, аресты, бесправие, бедность (о судьбе Эркли Ходиева см.
очерк «Дети Бату»

Однажды во время дежурства Эрик познакомил Азу со своей младшей сестрой Наимой. Она тоже училась в медицинском институте. И именно Наима попросила Азу выйти замуж за своего брата.
“Он очень любит тебя, — сказала она, – но сам стесняется сказать об этом”. После этого сам Эрик сделал предложение и стал настаивать на свадьбе. Подумав, Аза попросила его написать письмо ее родителям с предложением. Не прошло и часа, письмо было написано. Судьба девушки была решена.

Глава 5
Семья

Расписавшись, молодожены сняли комнату с глинобитным полом у одной старушки на Фигельской. Эрик притащил на спине железную кровать, из двух чемоданов сделали стол и застелили его голубой скатертью, собственноручно расшитую невестой. Угощенье никак нельзя было назвать роскошным – сосиски, хлеб и бутылка красного вина. Но ни скудная утварь, ни скромная снедь, ни дешевое вино, пахнущее керосином, не могли омрачить один из самых счастливых дней в жизни Азы и Эрика.

Жизнь стала постепенно устраиваться. Они учились и работали, теперь уже как одна семья.
Эрик оканчивал институт, Аза переходила на шестой курс. К этому времени младшая сестра Лана тоже поступила в медицинский, а родители Азы, получив, наконец, освобождение, переехали в Ташкент. С трудом прописавшись в столице Узбекистана, Семен и Ольга Зарзары брались за любую работу. Дворниками, садовниками, сторожами, везде, где можно было получить крышу над головой.

Вот такие были времена, когда дипломированный, когда-то успешный адвокат мог устроиться только дворником или сторожем.

В положенное время, в 1952 году, у Азы и Эрика родился первенец — белокурый, голубоглазый Валентин. В том же году Эрик окончил институт и получил назначение на должность хирурга в Кибрайскую больницу. Ему выделили одну комнату в доме напротив больницы, и вся семья переехала в Кибрай.

“Хочу учиться у Вишневского”, — однажды, вернувшись из больницы, сказал Эрик. Накануне он прочел книгу “Во имя человека” о великом хирурге и загорелся этой идеей. Но как этого добиться?
И вдруг, как-то вечером, открыв газету, Эрик прочел: «Институт хирургии имени А.В. Вишневского объявляет конкурс в аспирантуру, ординатуру…».

Это был тот толчок, который меняет жизнь. Эрик отправляет документы в Институт хирургии АМН СССР и через некоторое время получает обескураживающий ответ. Из-за отсутствия трехлетнего стажа в аспирантуру его принять не могут, но предлагают подать документы в клиническую ординатуру.

Однако молодой врач не отступил, взяв отпуск, он самолично отправляется в Москву.
С огромным трудом пробившись к самому Вишневскому, он производит на него настолько приятное впечатление, что академик распоряжается принять его в ординатуру.

Абсолютно счастливый, Эрик возвращается в Ташкент. Вскоре прибывает приказ о зачислении, и молодой врач вместе с женой отправляется в Москву.

Глава 6
Москва

В конце августа 1953 года поезд мчал Эрика и Азу в Москву. Несмотря на то, что вагоны были переполнены зеками – знаменитая амнистия 53-го года, – никаких неприятностей не случилось. Наоборот, бывшие заключенные довольно душевно отнеслись к супругам, называя их “Ломоносовы”.

В одном купе с ними ехала пожилая женщина, возвращающаяся из командировки. Ею оказалась Нина Васильевна Васильева, инспектор Министерства просвещения СССР. Очень приветливая и доброжелательная она, узнав с какой целью едет в столицу молодая семья, дала им адрес своих родственников, которые могут сдать комнату в Малаховке.

Москва встретила наших героев неприветливо. Было хмуро, шел дождь. На вокзале их встречал дядя Эрика по материнской линии Андрей, в семье которого они временно и остановились.

На следующий день Эрик без промедления отправился в институт, а Аза пошла в городской отдел здравоохранения, где ее сразу поставили на учет и тут же предложили работу в группе по охране атмосферного воздуха, поскольку она закончила санитарный факультет. Правда, мысли Азы Семеновны были обращены к хирургии, но мечты мечтами, а работать надо. Забегая вперед, скажу, что мечту свою она все же осуществила.

Эрика же определили в сосудистое отделение к профессору Николаю Ивановичу Краковскому немного близорукому, слегка картавящему человеку, обожавшему работать с диссертантами. Он и стал первым научным руководителем Эркли Ходиева.

Наступала эра хирургии сердца и сосудов. Появился сосудосшивающий аппарат Гудова, им уже работали профессор Андросов и его ученик М.Г. Ахалая. И темой своей научной работы Эрик выбрал заготовку и пересадку консервированных сосудов. Аза продолжала работать в горздраве.

По рекомендации своей милой соседки по купе, они сняли комнату в деревянном доме в Малаховке у очень милых и интеллигентных людей. Яков Васильевич был директором школы, а его супруга Лидия Александровна библиотекарь.

На работу и обратно ездили электричкой, переняв у москвичей привычку читать в поездке книги.
Жили очень скромно, ежемесячно выкраивая деньги для перевода в Ташкент.

Из Ташкента тем временем приходили грустные вести, тяжело заболел отец Азы —
рак желудка. Весной 1954 года Семен Ананьевич умирает, и Аза летит на похороны. Через некоторое время прилетает и Эрик. Горе соседствует с радостью — после долгой разлуки они смогли обнять сына.

Через короткое время они снова в Москве. Эрик с головой уходит в науку и практическую хирургию. Институт хирургии им. А.В. Вишневского находился в форпосте современной медицины, сюда часто для обмена опытом приезжали мировые светила хирургии, и Эркли посчастливилось работать с такими грандами, как Пьетро Вальдони, Кристиан Бернар, Михаэль Де-Бейки, Елена Тауссиг, Амарио Долиотти и многие другие.

К этому времени Аза Семеновна ушла из горздрава, устав от нудной, рутинной работы, и устроилась лечащим врачом в 38-ю московскую поликлинику, находящуюся рядом с Институтом хирургии.

30 мая 1956 года в Академии медицинских наук СССР состоялась защита диссертации Эркли. Защита прошла блестяще, и событие это в тот же вечер было отмечено банкетом в ресторане “Узбекистан”.

А осенью 1956 года, вернувшись в Ташкент, Аза рожает второго сына.

Когда-то Семен Ананьевич попросил дочь: “Если у тебя родится еще один ребенок, неважно мальчик или девочка, прошу тебя, дайте ему фамилию Зарзар, чтобы род наш не пресекся”. Об этой просьбе Эрик тоже знал, и никаких возражений у него это не вызвало. И вот счастливый отец двух сыновей, возвратившись из загса, сообщает:

«Ну, вот еще один Ходиев родился», — и протягивает Азе метрики. У Азы упало сердце, а как же папа? “Да ты прочти”, – смеется Эрик. И Аза читает — Зарзар Алексей Эрклиевич. Так два родных брата получили разные фамилии.

Конец 6-й главы.

Владимир ФЕТИСОВ.

(Продолжение следует).

ГЛАВА 2

Перемена участи

Утром 29 июня по радио прозвучало сообщение, в котором говорилось, что территория Бессарабии вошла в состав СССР. На местах объявлялось 3-дневное временное безвластие, в течение которого каждый житель должен был решить – остаться и стать гражданином СССР или уехать в Румынию. Семен Ананьевич после недолгих раздумий реши, — “Мы остаемся”.

На всякий случай все драгоценности, которые были в семье, были закопаны в саду.

Вскоре настал день, когда нужно было встречать первых посланцев из Страны Советов. В назначенный час народ начал стекаться на поле. Люди украшали себя красными ленточками, повязками, царило радостное оживление. Аза с отцом и сестренкой тоже отправилась на встречу. Из приземлившихся самолетов вышли советские военные, которых встречали музыкой и овацией.

Так начался советский период жизни нашей героини. Зазвучали новые песни: «Катюша», «Если завтра война». В школе появились новые предметы — русский и украинский языки, история СССР и другие, направленные на воспитание советского человека.

Но постепенно праздничное воодушевление сменилось на тревогу. В городе стали закрываться магазины, мелкие частные предприятия. Начался дефицит продуктов питания. Запасы экспроприировались и вывозились в глубь страны. Семьи стали уплотнять и подселять военных. Не обошло это и семью Зарзар. В доме стали жить два офицера.

Однажды ночью Аза проснулась от чьего-то разговора и луча фонарика, бьющего в лицо. Почувствовав, что в комнате чужие, девочка притворилась спящей. Они о чем-то говорили шепотом, а затем ушли в соседнюю комнату. Тогда Аза соскочила с кровати и прильнула к замочной скважине. Картина, которую она увидела, навсегда врезалась в ее память. Несколько человек в военной форме что-то говорят ее родителям, один сидит за столом и пишет. Через какое-то время осунувшегося, враз постаревшего отца увели. В эту же ночь был арестован и дядя Азы — Леонид.

Через какое-то время Леонида отпустили, решив, что он является просто служащим адвокатского бюро, а Семена Ананьевича как владельца отправили в тюрьму.

И потянулись долгие, тяжелые дни посещения тюрьмы, передач, слухов. В тюрьме оказались почти все видные мужчины города.

Никогда не забудет Аза Семеновна эту бесконечную очередь женщин с потухшими глазами у порога тюрьмы.

Через много лет эта картина ярко вспыхнет перед ней, когда она прочтет “Реквием “ Ахматовой.

Узнала я, как опадают лица,
Как из-под век выглядывает страх,
Как клинописи жесткие страницы
Страдание выводит на щеках,
Как локоны из пепельных и черных
Серебряными делаются вдруг,
Улыбка вянет на губах покорных,
И в сухоньком смешке дрожит испуг.
И я молюсь не о себе одной,
А обо всех, кто там стоял со мною,
И в лютый холод, и в июльский зной
Под красною ослепшею стеною.

Пришла страшная весть и из Татарбунар — арестовали и увезли дедушку Диомида.
Больше Аза его никогда не видела. Много позже, в 70-е годы, будучи в Румынии, она услышала от кого-то, что тот встречал деда Диомида в Старобельских лагерях. А еще позже при посещении крепости в Аккермане Аза Семеновна узнала, что ее дед в числе других арестованных был расстрелян во внутреннем дворе цитадели.

Наступил новый,1941 год. Каждый день Аза с матерью ходила в тюрьму. Иногда проезжая на велосипеде мимо тюремного забора, девочка вставала на педали и заглядывала через него, надеясь увидеть отца. Но вот пришел день, когда поход в узилище закончился отчаянием. Всех заключенных куда-то вывезли. Куда? Зачем? Ответа никто не давал. И потянулись тоскливые дни неизвестности.

В начале июня 1941 года, поздно вечером, вернее ночью, когда уже все спали, раздался сильный стук в дверь. Ольга Диомидовна открыла дверь, и в дом ввалилась группа военных и гражданских.

«Собирайтесь срочно. Брать только крайне необходимые вещи».

В эту же ночь семью Азы и еще несколько десятков семей погрузили на станции Арциз в товарные вагоны, уже заполненные людьми из Килии, Аккермана, Татарбунар и других близлежащих населенных пунктов. Двери загремели, впуская новых женщин, мужчин и детей, и закрылись на засов. Через маленькие окошки еле-еле пробивался свет. Поезд медленно тронулся и повез несчастных спецпереселенцев в далекие азиатские степи. Раз в сутки давали еду, жидкий суп и 200 грамм хлеба. На станциях разживались кипятком.

Как-то на одной из станций приказали всем мужчинам выйти из вагонов, выстроили в шеренгу, отобрали большую группу и увели. Что с ними стало, Аза никогда не узнала.

Однажды утром поезд остановился на большой станции, но двери вагонов не открылись. Это был пассажирский вокзал города Саратова, и врагов народа нельзя было показывать вокзальной публике. Аза вскарабкалась к маленькому окошку и стала жадно осматривать панораму. Рядом стоял пассажирский поезд “Ташкент – Москва”. Она стала переговариваться с пассажирами и услышала тревожное известие. Началась война, Германия напала на Советский Союз. Девочка тут же рассказал об этой новости соседям по несчастью. Начался переполох, люди были взбудоражены. Что с ними теперь будет?

Тем временем картина зеленого Поволжья сменилась желтыми красками казахской степи. Людей начала мучить жара, разрешили открыть двери. А за дверью безлюдье — желтая растрескавшаяся земля с редкой низкорослой растительностью. Изредка проплывали глинобитные домики, верблюды, лошади, овцы. Барханы, пески, череда станций с незнакомыми названиями – Актюбинск, Эмба, Челкар, Аральск, Ново-Казалинск, Джусалы, Кзыл-Орда. Вот промелькнуло Аральское море. Аза вспомнила школьную географию — Сырдарья и Амударья, две сестры, несут воды в Аральское море. После Арыси стали мелькать зеленые участки.

Через Ташкент и Янгиюль поезд промчался без остановки, и 18-дневное скорбное путешествие закончилось в Джизаке.

Глава 3

Ссылка

Ссыльных высадили, и они большой толпой, со своим скарбом, пристроились тут же возле привокзальной чайханы.

Местные узбеки стали расспрашивать — кто, что, откуда. Узнав, стали приносить еду — лепешки, фрукты, старались хоть чем–то помочь.

Ночевали там же, под открытым небом, было тепло, и над головами чистое небо, усыпанное звездами.

Через три дня за переселенцами поневоле прибыл транспорт – большие подводы, запряженные верблюдами. Люди погрузились и медленно двинулись к месту окончательного пункта назначения. Им оказался животноводческий совхоз Чимкурган. Хибара, в которой поселилась Аза с матерью и сестренкой, находилась на окраине поселка и стояла на берегу канавы с водой, заросшей камышами. А дальше бесконечная пустыня. Это был дом для временного пребывания чабанов при перегоне отар. Света нет, хлеба и других продуктов нет, взять негде, поскольку и магазинов нет.

От случая к случаю приезжал водовоз с застойной водой, от которой у Азы и сестренки началась дизентерия. Семья стала голодать по-настоящему. Наверное, нас привезли сюда умирать, думала Аза.

Наконец, о них вспомнили. И снова подводы, и снова путь в неизвестность. На этот раз многочасовое путешествие завершилось приездом в хлопководческий совхоз Пахта Арал. Ссыльных разместили в бараках на 40 человек.

Совхоз Пахта Арал, созданный в 1922 году, к этому времени представлял собой хорошо организованное хозяйство, состоящее из многих отделений. Здесь, кроме посевов хлопка, имелись пасека, свиноферма, фруктовые сады.

Ссыльных поставили на учет, распределили по работам и запретили покидать совхоз.

Ольга Диомидовна рано уходила на работу, а дети оставались дома. Перед уходом она укладывала ослабленных дизентерией детей на настил во дворе, срывала ветки с деревьев и ими накрывала дочек, защищая от мух. С работы приходила поздно, обязательно принося какую-нибудь еду, сэкономленною от обеда.

Работала Ольга Диомидовна неутомимо, собирала больше всех хлопка и даже удостоилась премии.

Но пришла новая беда. Однажды вернувшись домой, она пожаловалась на озноб и головную боль, а к утру поднялась высокая температура. Аза вместе с матерью отправилась в медпункт, находящийся в трех километрах от барака. Там работала врач Елена Густавна Мей, ссыльная немка с Поволжья.

Диагноз – брюшной тиф. Необходима срочная госпитализация. Аза бросилась в контору. Отыскав главного агронома, девочка показала ему направление врача и попросила какой-нибудь транспорт до больницы, находящейся в Ильичёвке, в 12 километрах от совхоза. К удивлению Азы он тут же написал записку и сказал: «Отвезешь завтра утром на подводе, которая пойдет за хлебом».

Подъехав на следующий день к больнице, Аза была поражена скоплением огромного количества людей с точно такими же направлениями. В районе началась эпидемия брюшного тифа.

Вышла медицинская сестра и собрала все направления. Их было так много, что она их еле удержала, сложенных в стопку. В толпе зашептались: «Примут, не примут, нет мест, больница переполнена».

Прошло довольно много времени. Опять появилась медицинская сестра и заявила: «Ввиду того что больница переполнена, мы отобрали только двух больных» — и назвала две фамилии. К огромному облегчению Азы одна из фамилий была ее мамы. Так на девочку свалилась огромная ответственность. Теперь она стала главой семьи.

С этого дня Аза каждое утро, оставив сестренку соседям, шла в больницу – 12 километров туда и столько же обратно.

В один недобрый вечер, вернувшись из больницы в барак, Аза получила еще один удар.
У Ланочки поднялась высокая температура. Аза бросается опять к Елене Густавне. Та снова пишет направление, в ту же больницу. По счастью, мама уже шла на поправку, и Ланочку положили в палату к матери.

Только зимой 1942 года Ольга Диомидовна с младшей дочерью вернулись домой.

В один из дней к Ольге Зарзар подошел земляк Семен Подоляну и предложил: «Меня иногда приглашают резать скот, а мне одному тяжело, может Азочка пойдет мне помогать?»

Так началась трудовая деятельность Азы Семеновны. Работа была простой, но кровавой – заготавливать инструменты, подавать нож, точить, собирать в котелок кровь из шейной вены, помогать при отделении шкуры и разделе туши. Это был еще один источник питания.

А когда пришли солнечные дни, прошел слух, что в пустыне появились черепахи, вполне пригодные в качестве еды. Жители барака, вооружившись мешками для сбора хлопка, отправились на ловлю. Действительно, черепах было много, хватило всем. Из черепах варили суп. Иногда внутри находили яйца, которые тоже шли в пищу.

Однажды Ольга Диомидовна узнала, что в Октябрьском отделении, в противоположном конце совхоза, нужен пчеловод. Она сразу же загорелась — это дело она знала и любила. Ее приняли, и маленькое семейство переехало на новое место. Началась другая жизнь. Пасека на 100 ульев стояла в саду, там же глинобитная сторожка, в ней различные инструменты и приспособления для пчелиного хозяйства.

Девочки, как могли, помогали матери, подвергаясь атакам пчел, но это было не важно, ведь у них появился мед. Также в саду росли яблони, груши, сливы, персики, абрикосы.

Когда началась качка меда, Ольга с детьми сдавали его на склад. Меда было много, сдавали бочонками. Но часть меда оставалось, и даже удавалось какое-то количество продавать. Аза стала ездить с бидончиком в Ташкент на базар и продавать мед дешево, но быстро. Так появились какие-никакие деньги, на которые покупалась обувь, одежда – вещи первой необходимости.

Наступила осень, Азе нужно идти в школу, она и так потеряла два года. Ее приняли в 6-й класс, в школу Первомайского отделения, находящуюся в трех километрах от их жилища. У Азы появились одноклассники — мальчики и девочки. Появились подруги.

Жизнь в совхозе постепенно налаживалась. Фрукты и мед, конечно, очень поддерживали семью, но Ольга Диомидовна, кроме того, решила завести небольшое хозяйство. Стала разводить кроликов, приобрела козу и нескольких кур. Появились яйца и молоко. Позже появилась в хозяйстве и корова Буренка.

Был и огород, на котором росли картошка, фасоль и кукуруза. Аза стала полноценной сельской жительницей. Лихо работала кетменем, косила, со школой собирала хлопок. Так в трудах и учебе пришел 1943 год.

Однажды, проходя с подругами по дороге из одного отделения в другой, Аза обратила внимание, что часть территории окружили колючей проволокой. Прошел слух, что скоро сюда привезут пленных немцев.

Из центра приехали высокие партийные работники, и всех собрали в совхозном клубе. Аза впервые участвовала в таком мероприятии. Суровая женщина, в черном платье, сделала доклад о положении на фронте. Все слушали, затаив дыхание. Фашизм потерпел сокрушительное поражение под Сталинградом, говорила она. Произошел крутой поворот в ходе войны. Сюда на работы привезут пленных из Сталинграда.

Спустя некоторое время по дороге в школу Аза увидела множество людей за колючей проволокой. Жалкие, исхудавшие они сидели и лежали прямо на земле. Очевидцы рассказывали, что когда их вели колонной через совхоз, люди, столпившиеся вдоль дороги, бросали им какую-то еду — хлеб, яблоки. Немцы снимали с себя вещи и предлагали в обмен на пищу.

А через некоторое время привезли итальянцев и румын. В отличие от немцев это были очень веселые, певучие, контактные люди, особенно итальянцы. Когда Аза и другие дети шли в школу, итальянцы всегда пытались с ними заговорить. Они устроили помост и организовали маленький театр, который начинал свое представление, когда школьники шли обратно домой. Звучали итальянские песни, арии из опер.

Школа, в которой училась Аза, была семилеткой, и по окончании 7-го класса перед девочкой встал вопрос — продолжать ли обучение дальше или нет. Выбор был однозначный — продолжать.
Аза поступила в 8-й класс школы, которая находилась в Ильичёвке, в 15 километров от дома. Ей пришлось переехать в общежитие на окраине райцентра.

Общежитие было похоже на тюремный барак, с питанием было неважно, зато с учителями Азе повезло. Педагоги из Москвы, Ленинграда, Казани, других крупных городов. В основном ссыльные или эвакуированные люди и блестящие специалисты.

Русский язык и литературу вела немка, Луиза Александровна Миллер, боготворившая Пушкина. Химию преподавала Евгения Михайловна Карпова, по-матерински добрая и отзывчивая. Учитель математики, москвич Александр Алексеевич Шварцгейм, профессор университета, блестяще преподносивший материал, и благодаря ему алгебра и геометрия стали любимыми предметами Азы. Немецкий язык — Рудольф Адольфович Розе. Физику — Виктор Андреевич Утс, великолепный специалист, изобретатель, один из авторов метода получения жидкого кислорода. Биологию преподавал Павел Андреевич Лер. Он устроил в школе живой уголок, ходил с мальчишками на охоту. Английский язык вел Игорь Анатольевич Галин, земляк из Бессарабии.

Тем временем положение на фронте сильно изменилось, советские войска вошли в Молдавию и Бессарабию. Появилась возможность переписки с родными и друзьями.

В первую очередь отправили письмо Афанасию Даниловичу Андрианову, тому самому художнику-старообрядцу. И однажды почтальон принес открытку. Это было чудо – на открытке почерк отца, которого уже не чаяли увидеть живым.

Семен Ананьевич жил на Урале. После тюремного заключения отбывал ссылку в Ивдели и работал объездчиком в лесхозе. Ссылка у него заканчивалась через полгода, и тогда можно будет воссоединиться с семьей. В доме поселилась надежда.

Жизнь тем временем шла своим чередом. Аза перешла в 10-й класс, и каждую неделю, в воскресенье она, проделав 15 километров пешком, приходила домой помочь матери по хозяйству. Стирка, уборка, сад, огород, пасека. И вот пришел день, когда на пороге дома возник отец. Постаревший, похудевший, но такой родной.

К тому времени Семен Ананьевич, полностью отбыв ссылку, получил паспорт и проживал в Казахстане. Жена и дети, напротив, по-прежнему имели статус ссыльных. Зарзар принимает решение переехать поближе к семье, и поселяется в городе Сырдарья.

Он прописывает к себе Азу и решает вопрос с паспортом для нее. Это было остро необходимо в преддверии окончания школы и стремления девочки к дальнейшему обучению. Кроме того, с получением паспорта она стала вольной — ссылка для нее закончилась.

Конец 3-й главы.

Владимир ФЕТИСОВ.

(Продолжение следует).

Московская область, город Красногорск, Центральный Государственный архив кинофотодокументов.

Кажутся бесконечными полки с коробками кинопленки. Кто-то подсчитал, что здесь хранится три миллиона метров целлулоидных лент, запечатлевших историю Великой Отечественной войны, ее героических сражений и горьких потерь, тяжкую солдатскую работу и триумф Великой Победы.

Ленты «Обыкновенный фашизм» Михаила Ромма, двадцатисерийный проект Романа Кармена «Великая Отечественная» «Неизвестная война», ставшие мировой классикой документального кинематографа, вобрали в себя самые яркие, самые страшные, самые героические кадры этой летописи. Но новые поколения документалистов, обращаясь к теме военного лихолетья, находят в архиве все новые и новые потрясающие по эмоциональному накалу кадры теперь уже, через семидесятилетие, неизвестных фронтовых хроникеров.

А их было на фронтах Великой Отечественной более двухсот. Пятьдесят не вернулось…

Наверное, про каждого из них, не вернувшихся, можно рассказать так, как о военном кинооператоре Семене Стояновском, погибшем при съемках форсирования Дуная. Гитлеровцы отступали и, отчаянно цепляясь за каждый клочок земли, вели шквальный огонь. Взрывной волной смертельно раненного Семена отбросило на развалины горящего дома. Истекающий кровью, перебитой рукой он пытался удержать камеру и шептал: «Аппарат, сохраните аппарат… не засветите пленку…»

Так вспоминал о своем погибшем товарище много лет спустя известный кинодокументалист Малик Каюмов.

Война разделила его жизнь на до и после…

Искрометный, обаятельный артист первых узбекских художественных фильмов «Колодец смерти», «Оазис в песках», а затем вездесущий, жадный до событий кинохроникер, Малик становился очевидцем и летописцем всего, что создавалось в молодой республике. Каналы, заводы, фабрики — их рождение запечатлела навечно его камера «Аймо». Его творческий темперамент был неукротим, он снимал быстро, стремительно, успевая и на уборку хлопка, и в дальний кишлак за первой кинопередвижкой, на выступления первых узбекских актрис и на всенародный хашар в Ферганской долине, где за сорок дней был проложен БФК, Большой Ферганский канал…

Первая значительная работа оператора Малика Каюмова «Ташкентский текстильный комбинат», полная высокого пафоса и воспевания трудового энтузиазма простых тружеников и фиксация примет обновления жизни народа. Лента имела широкий резонанс в мире и была отмечена Золотой медалью на Международной выставке в Нью-Йорке в 1938 году.

Своим учителем Каюмов считал прежде всего гениального оператора Даниила Демуцкого, снявшего такие шедевры, как «Арсенал»,»Земля» с А. Довженко и «Тахир и Зухра», «Похождения Насреддина», «Насреддин в Бухаре».

Малик Каюмов оттачивал свое мастерство под впечатлением творчества этого гениального мастера. Учился у него видеть красоту деталей, переносить на экран поэтический образ, а, казалось бы, будничное, элементарное превращать в романтическое, возвышенное. Эти уроки мастера использовались Маликом Каюмовым позднее в его большой работе «Приезжайте к нам в Узбекистан», которая стала гимном Родине, ее талантливому и трудолюбивому народу. Лента была пронизана романтизмом и поэзией — на экране сняли голубые купола Самарканда, светились под щедрым солнцем узкие улочки Бухары, всеми цветами радуги переливались наряды черноглазых красавиц… Мастерство узбекского документалиста было высоко оценено и отмечено в 1958 году высшей наградой Международного кинофестиваля в Венеции — Золотой медалью за вклад в мировой кинематограф.

О начале войны Малик Каюмов узнал, когда был в Самарканде в составе операторской группы на съемках теперь уже легендарного вскрытия гробницы Темура.

В личном архиве Каюмова хранилась уникальная фотография: операторы узбекской кинохроники С.Мухамедов, М.Каюмов, Н.Ким, О.Турсунов с кинокамерами, направленными объективами на нефритовую надгробную плиту Темура. Дата на обороте снимка 21 июня 1941 года. А завтра была война…

Как вспоминал потом Малик Каюмов, он был потрясен этим чудовищным известием сразу же принял для себя решение идти на фронт.

В Москве на Центральной студии документальных фильмов шло формирование фронтовых киногрупп. Малик попал в группу Бориса Небылицкого, который познакомил его с Алексеем Семиным, Алешей, и коротко отчеканил: «Будешь с ним снимать». Операторы на передовой должны были работать вдвоем, случиться могло все, ведь они шли рядом с солдатами, шаг в шаг. Так в жизни Малика появился Алеша, ставший не только фронтовым товарищем, но и братом на всю их долгую жизнь: Алеша дважды спасал Малика, вынося его, тяжелораненного, с поля боя под свист вражеских пуль.

Первое боевое крещение Малик получил под Ржевом.

В августе 1941 года все кинооператоры фронта выехали в части, чтобы снимать наступление Красной Армии на Ржевском плацдарме. В четыре часа утра началась и два часа не прекращалась артиллерийская атака, обеспечившая штурм и взятие окрестностей Ржева. Спустя четыре часа немцы опомнились и начали бешеную контратаку, вытеснив части Красной Армии на исходные позиции.

Утром следующего дня Малик и Алеша вышли на поле, где на их глазах шел бой. Это было первое его потрясение от жестокости войны — поле было вперемешку усеяно трупами красноармейцев и фашистов. Было тихо, и, казалось, все это нереально… Но у войны свои законы, и смерть здесь становилась будничной, а жизнь человека теряла всякую ценность: упал сраженный пулей или взрывом солдат, а люди дальше бегут в атаку, не успевал нагнуться над упавшим и понять, жив ли он…

Малику довелось снимать все: и смерть, и кровь, отступление и горечь, растерянность от поражений, первые, такие трудные, победы. Снимал он освобожденные деревни и то, как бросались к солдатам почерневшие от горя женщины и дети. Снимал он рядовых и маршалов: Жукова, Конева, Рокоссовского, генералов Еременко, Петрова…

Жарким летом 1944 года бои гремели на белорусской земле. Гитлеровцы, терпя поражения, были опаснее и ожесточеннее, чем в первые дни войны, когда рвались к Москве. Фронтовые операторы Каюмов и Семин отстали от своих и пробивались к Минску, который был совсем рядом. И вдруг — немцы, разведчики. Друзья были для них прекрасной мишенью, и немцы стали в упор их расстреливать. Малик упал, сраженный пулей, а Алеша принял бой, и они прорвались через засаду. Истекающего кровью Малика Алексей протащил на себе несколько километров.

Малику повезло, его спасли друг и военный хирург. А длинных одиннадцать месяцев в госпитале его выхаживала врач Галина Дмитриевна Чеснокова. С ней Малик дружил потом всю жизнь.

Малик выжил и помнил…
Помнил свою камеру «Аймо», рассчитанную только на 30 метров пленки. В бою под свист пуль и грохот взрывов он перезаряжал кассеты. «Аймо» не имела длинно-фокусного объектива, и надо было, рискуя жизнью, вплотную подходить, подползать, подбегать к объектам съемки — солдатам, танкам, артиллерийским орудиям…

Помнил, как фронтовые друзья-хроникеры шли в самое пекло с ротами, батальонами, вылетали на бомбежки вражеских позиций, высаживались с морским десантом, попадая в переделки ценою в жизнь. Так погиб по дороге к партизанам оператор Михаил Авербах, немцы сбили самолет, на котором он летел. Шесть месяцев снимали партизан Маша Сухова и Оттилия Ройзман. В бою против карателей Маша погибла, снимая. Ташкентец Яша Лейбов, веселый, энергичный, пуля попала ему прямо в сердце.

На Ленинградском фронте погиб Святослав Беляев, снимавший еще в 30-е годы совместно с оператором Ф. Вериго-Доровским фильм «Минарет смерти», признанный классикой узбекского кинематографа.

Дороги войны соединили судьбу Малика и даровали ему крепкую мужскую дружбу с двумя Романами — Григорьевым и Карменом.

С Романом Карменом Малик встретился впервые еще до войны на съемках знаменитого автопробега Москва — Каракум — Москва. Потом была война… И хотя были они на разных фронтах, но в дни коротких поездок на студию в Москву часто встречались. После войны Роман не забывал своего фронтового друга, приглашал на совместные съемки в Индию, Вьетнам… Последний раз друзья встретились на ЦСДФ в 1978 году, когда Роман Кармен завершал свою эпопею «Великая Отечественная», заказанную телевидением США. Он сутками сидел в просмотровом зале, прокручивал и отбирал военный операторский архив. Заново переживал, заново терял, хоронил, оплакивал. Война все-таки настигла его, сердце не выдержало…

Судьба даровала Малику долгую счастливую жизнь.

Счастливую потому, что она была пронизана бесконечное любовью к своей профессии. Он считал, что операторское дело — это страсть, это наваждение, от которых никто, прикоснувшись к камере, не может избавиться. И был счастлив, что мог эту влюбленность в профессию реализовать в каждом кадре, в каждом эпизоде, в каждом фильме. Его творческое кредо, большого подвижника киноискусства, ярко отразилось в его знаменитой фразе: «Меня часто упрекают, что мои картины слишком красивы. Да, красивы. Но разве не красивы моя земля и мой народ! Так я воспринимал мою Родину, другой я ее не вижу».

На киностудии научно-популярных и документальных фильмов Узбекистана, которую он создал, построил, Малик Каюмов был и царь, и бог. Многие масштабные ленты, охватывающие определенные этапы жизни республики, принадлежали ему. Он мог ухватить любую интересную мысль, идею, высказанную журналистом, драматургом, политиком, развить ее, привлечь лучшие киношные силы и средства и выдать очередной «полный метр» — «От весны до весны», «Самарканд всегда со мной», «Есть на Востоке добрый город» «Ташкент, землетрясение» и многие другие. Вокруг таких фильмов всегда кипела работа, включался весь творческий и технический потенциал студии. Съемочные группы отправлялись в киноэкспедицию как на фронт — ни шагу назад, съемки любой ценой. Одуревшие монтажеры прогоняли на унионах сотни метров пленки, а озвучение фильма зачастую заканчивалось на рассвете. Вокруг картины разгорались нешуточные страсти, так что летели пух и перья, выискивалось что-то грандиозное, неординарное. Неуемность и страстность режиссера Каюмова создавали в общей атмосфере студии ощущение бешеного накала.

Для молодых режиссеров и операторов, приходящих на студию, это была школа — «каюмовская», как они говорили. И хотя снимали они уже свое, другое, кино, творческим камертоном им служила неугасимая любовь Мастера к документальному кино.

В истории всем и всему находится место. Творчество патриарха узбекского кинематографа Малика Каюмова, очистившись от всех легенд, россказней, страстей и переживании, осталось сколом времени, в котором жили и любили, трудились и сражались его современники. И в это время можно вернуться, достаточно поставить диск или кассету с его документальными кадрами…

Лариса САМАРЦЕВА.

Один из лагерных заметил меня, попытался поднять. Не получилось. Добрался, разыскал ребят из третьей линии — Илью Степанка и Николая Рогова. Тех уговаривать не пришлось. Тут же организовали санки-дрововозки, испросили разрешения у конвоя и — за мной. Вся дорога до меня, окоченевшего и уже не подающего никаких признаков жизни, и дальше к лекпому заняла от силы минут 30-40. Но хватило и этого…

Врач лекпункта, а им был бывший днепропетровский прокурор Погребинский, когда-то, на заре туманной юности, — выпускник фельдшерской школы, умел делать несложные перевязки и определять такое состояние элементарной дистрофии, которое уже не говорило, а кричало, вопило о том, что человек перестает быть человеком. Да, собственно, от «лепил» и не требовалось знание медицинских канонов, а тем более их практическое применение. Чаще всего они должны были уметь правильно определить момент смерти, а это дело несложное. И, может быть, именно поэтому хорошие, знающие врачи были на «общих» и не допускались даже к работе санитарами.

…Погребинский поднял мои веки. Прощупал пульс. Ткнул стетоскопом в грудь. Затем короткое:
— Архив три. Скажите нарядчику — пусть снимет отпечатки.

Приговор был окончательный и обжалованию не подлежал. Отпечатки были сделаны. Я был брошен в морг, где лежало, ожидая отправки в последний путь, около десяти моих соратников, успевших прибыть в эту тихую гавань немного раньше меня.

…Блатная работа — рытье могил — привлекала многих заключенных. Она давала ряд мимолетных, но достаточно ценных преимуществ. Это была работа свободная, без конвоя, без надзирателя. И, главное, ты был всегда при тепле. Костер для могильщика в условиях Колымы — дело наипервейшее. Он отогревал верхний слой грунта. Он же позволял хоть на время, но все-таки почувствовать себя свободным и счастливым. Здесь постоянно кипела вода в консервной банке, а кое у кого даже чай. Здесь на алюминиевой проволоке жарились… шашлыки — селедочные или хлебные. И совершенно не думалось о скорбности работы. Она была обычной, привычной. Сегодня ты для товарища роешь могилу, завтра — другие для тебя.

Перед тем как копать могилы, узнавали, для кого, вспоминали рост, фактуру, чтобы, не приведи господь, не выбить лишние сантиметры в длину или глубину. По нескольку раз сами ложились в могилу, вытягивались, примерялись. И когда ноги уже не сгибались и над тобой был борт в 60-70 сантиметров, считали, что последняя пристань готова, и корабль, отслуживший свой век, может спокойно в последний раз бросить здесь якорь. Вывозили обычно вечером.

Пришел и наш черед, к моргу были поданы розвальни, запряженные Якутком — низкорослым белым, очень умным и выносливым мерином, обслуживающим лагерь. Леонид Александрович, строго следуя установленному порядку, самолично привязывал к рукам усопших бирки с фамилиями, именами, статьями и сроками. Как будто это имело какой-нибудь смысл! Как будто через какое-то время кто-нибудь мог указать, появись вдруг в том необходимость, где захоронен человек. Ведь на самой могиле никаких следов не оставалось, а хоронившие сами на следующий день, если оставались живы, не смогли бы сказать, где кто лежит. Но порядок есть порядок, и он безукоризненно соблюдался.

И вот, когда Леонид Александрович не очень вежливо ворочал окоченевшие тела, кто-то, как он рассказывал, не то пошевелился, не то крикнул. Это было непривычно даже для него, повидавшего на своем веку всякое. Вызвал Погребинского, и вдвоем, тщательно перещупав пульсы, подымая мертвые веки и прикладывая уши к груди, определили, что я еще не освободился из заключения, а поскольку это так, то не имею права на «проживание» за пределами зоны — даже в могиле.

Это был всего лишь один день. Таких дней были тысячи, каждый из них мог стать последним. Сергей Владимирович трижды попадал в описанные ситуации. Когда его тащили в морг, что он уже превратился в лагерную пыль. А он выживал… К концу войны стал доходить, выражаясь лагерным языком. Силы человеческого организма небеспредельны. Удалось устроиться тут же на учебу. На фельдшера.

Так, после Киевского торгового училища, Самаркандской педагогической академии Сергей Владимирович получил свой третий диплом. Лагерного фельдшера. Все предметы сдал на отлично. Последняя специальность спасла его от голодной смерти на золотом прииске. В день памяти Ленина 1948 года для него прозвенел звонок. «Отбухал» десять лет. Свобода? Да нет же. Опять здесь же та же работа, но только без конвоира.

Не смог Сергей Владимирович работать фельдшером. Опять стал проситься на шахту. Начальник лагеря Гринишин, увидев заявление С.В.Розенфельда, очень удивился подобной просьбе и произнес сакраментальную фразу: «Первый раз вижу жида, который сам в забой просится».

И надо сказать, что Сергей Владимирович неплохо трудился на благо социалистической Родины на Крайнем Севере. За период с 1949 по 1954 год он имел 9 благодарностей и почетную грамоту. О нем неоднократно писали магаданские газеты как об изобретателе метода беспрерывного бурения. Что говорить, если сам и.о. начальника прииска «Бурхала» Райцев в характеристике на Розенфельда для представления на предмет ходатайства о снятии судимости писал: «С.В.Розенфельд работает на прииске «Бурхала» Северного горно-промышленного управления «Дальстроя» с 24.01.1948 г. в лаготделении санинспектором, инженером по труду и начальником планово-производственной части, а с сентября 1951 г. на горных работах горный мастер, начальник шахты, начальник смены участка и и.о. начальника горного участка. За период работы проявил себя с положительной стороны как добросовестный и трудолюбивый работник. Свое дело как горняк знает. Имеет организаторские способности. Работает, не считаясь со временем».

Другая характеристика, подписанная начальником прииска «Бурхала», более поздняя по времени, вообще звучит издевательски: «К работе тов.Розенфельд относился добросовестно, со своими обязанностями всегда справлялся, руководимые им объекты не раз выходили победителями в социалистическом соревновании среди предприятий горно-промышленного управления. Тов.Розенфельд умело строит работу с людьми, правильно направляет их на выполнение поставленных перед ним задач. За высокие показатели в работе тов.Розенфельд неоднократно поощрялся руководством предприятия и горно-промышленного управления. Чутким, внимательным и отзывчивым отношением к рабочим он снискал себе высокий авторитет и всеобщее признание умелого руководителя. В общественной жизни предприятия тов.Розенфельд принимал самое активное участие, всегда шел вместе с Коммунистической партией и был на высоте понимания задач партии. В быту скромен, морально устойчив, предан делу социалистического строительства в нашей стране».

Что же это получается? За что же тогда сажали на огромный срок, если человек «всегда шел с Коммунистической партией»? Если человек строил социализм на воле и за решеткой?

С Колымы Сергей Владимирович не хотел возвращаться. Намеревался перевезти туда и всю семью. В 1948 году его сын Владимир окончил в Ташкенте училище связи, тогда Сергей Владимирович упросил начальника прииска, чтобы тот направил в Ташкент запрос на распределение на работу молодого связиста. А вскоре к Сергею Владимировичу приехала и жена с дочерью.

Умер «вождь всех народов», и сталинское правовое государство стало разваливаться. Пересмотрели и дело «ярого террориста» Розенфельда С.В. Из Военной коллегии Верховного суда СССР в 1957 году пришла справка: «Дело по обвинению Розенфельда С.В. пересмотрено Военной коллегией Верховного суда СССР 19.12.1956 г. Приговор Военной коллегии от 5.10.1938 г. и постановление Особого совещания при МГБ СССР от 5.05.1951 г. в отношении Розефельда С.В. отменены по вновь открывшимся обстоятельствам, и дело за отсутствием состава преступления прекращено. Полковник юстиции Коваленко».

Все очень просто: вдруг открылись новые обстоятельства, и «враг народа» стал «другом народа». Конечно же, новые обстоятельства открылись в связи со смертью «вождя» в 1953 г. Долго же ждал Сергей Владимирович этого часа. До «новых обстоятельств» надо было мыть золото на Колыме 17 лет, пройти этапы, тюрьмы, пересылки и даже лагерные морги.

Если бы не Полина Семеновна, то Сергей Владимирович никогда бы не вернулся в Ташкент. «Курортный климат» Колымы не соответствовал ее здоровью. И семья вернулась в Узбекистан. Теперь уже Сергей Владимирович стал вольным горняком. Но и на воле он работал так же, как и под дулами автоматов, не жалея себя. О нем в 50-х годах газета «Ангренская правда» писала: «Высокопроизводительным трудом славятся на предприятии шахтеры, возглавляемые тов. Розенфельдом. Здесь производительность труда составляет 150 процентов к плану».

Так почему же этот человек так упорно преодолевал все трудности? В чем же секрет его успеха в борьбе с невзгодами? Может быть, читая письма Камила Икрамова, обращенные к С.В.Розенфельду и его жене, мы что-нибудь поймем?

«Дорогие Сергей Владимирович и Полина Семеновна! Спасибо за поздравления! Не мог ответить сразу. Я три месяца гулял по Парижу, Тулузе и вообще по Франции. Такие вот повороты судьбы. И только в посольстве я получил газету с присвоением мне звания народного и потом с указом об ордене. Посланник поздравил в Большом зале. Господи! Если б знали про это мои отец и мать, когда их вели на расстрел. Какую судьбу могли они представить для своего младшего нерадивого Камочки. А я вот…

Спасибо за память обо мне, а тот архивный материал мне очень пригодился, надеюсь на публикацию, но загадывать не хочу.

За три месяца писем — более ста, а есть еще обязательства перед редакциями, семейные дела. Но жаловаться грех! С Новым годом! С Новым счастьем! Здоровья вам и бодрости. Ваш всегда Камил Икрамов. 15.12.1987 г. Нарочно посылаю письмо во французском конверте. Вот ведь как».

«Дорогой Сергей Владимирович! Как жаль, что так и не удастся свидеться, такая у меня трудная, тяжкая полоса: или не отхожу от жены, или ношусь, как угорелый, наверстывая потерянное. В тот день в «Литгазете» сначала диктовал машинистке, а потом вызвали сразу к начальству.

Спасибо Вам за звонок и великую весть про моего Абдурауфа, Абду-Вахита-Кары. Было бы замечательно получить ксероксы этого дела. Скажите Зафару, что я готов соблюсти все условия, которые он сочтет нужными.

Я так загорелся, что готов просить об этом и самого президента, но жаль, что вряд ли это теперь потребуется. Спасибо Вам!

Боюсь сглазить, но надежды мои на выздоровление жены крепнут. Она ходит на работу вторую неделю, правда, я ее провожаю и встречаю, благо, что хоть два раза в неделю.

Сейчас спешу в библиотеку, письмо брошу по дороге, поэтому краток. Всего Вам наилучшего, дорогой мой дважды земляк! Ваш Камил Икрамов.»

В надписи на книге «Пехотный капитан» причина живучести политзеков наконец раскрывается: «Сергею Владимировичу с такой симпатией, с такими чувствами, которые иначе, чем родственными не назовешь. Мы выжили потому, что были оптимистами! Будем же ими всю нашу жизнь! Ваш всегда Камил».

Между прочим это же качество Сергея Владимировича заметил академик В.П.Щеглов, директор Астрономического института АН УзССР: «Я больше всего ценю Ваш оптимизм. На протяжении многих лет совместной работы я не видел Вас унывающим, и в этом я вижу залог Вашего счастья».

За годы работы в Академии наук Сергей Владимирович общался со многими замечательными людьми.

— Как-то после моего возвращения с Колыми, — рассказывал Сергей Владимирович, — пришел ко мне в гости Т.Н.Кары-Ниязов, и зашел у нас разговор о смерти Сталина. И я ему говорю: «Это преступление — положить Сталина в могилу Ленина». А он мне: «Вы как были опасным человеком, так им и остались». Встретились мы с ним позже, уже после захоронения Сталина, и опять вернулись к этой же теме разговора. Тогда он мне уже сказал: «Сергей Владимирович, вы как были интересным человеком, так им и остались».

Поистине поражаешься широте научных взгядов этого человека. Он мог одновременно способствовать внедрению в животноводство хлореллы — биологического стимулятора при откорме скота, и после смерти Бакия добиваться увековечивания его памяти. Кто такой Бакий, сейчас мало кто знает. Это поэтический псевдоним Мирзаабдуллы Насреддинова, ученого, узбекского и таджикского народного поэта, комментатора произведений Навои и Бедиля, члена-корреспондента АН УзССР с 1943 г. Бакий подготовил к изданию литературное наследство Лутфи, Навои, Мукими, Бабура, Фурката. После смерти Бакия С.В.Розенфельд добился присвоения его имени средней школе № 2 Риштанского района Ферганской области, улице и Риштанской центральной библиотеке.

С.В.Розенфельд скончался в Ташкенте в 1992 году, где и похоронен. Такой вот был человек. Неисправимый оптимист и ученый с широким научным кругозором, лично знавший Акмаля Икрамова и Файзуллу Ходжаева, Д.И.Манжару и Н.И.Бухарина, человек, дороживший своим честным именем и никогда не писавший доносов, человек, прошедший тюрьмы и колымские лагеря, работавший на шахтах Ангрена и в научной экспедиции на леднике Федченко.

Ефрем РЯБОВ.

Ушел из жизни Рахмат-ака Мирзаев – достойный представитель дикторской школы узбекского телевидения. Смерть нелепая – от ножевых ранений отморозка, проникшего в дом диктора.

Не хочется вникать в подробности данной трагедии, пусть этим занимаются следственные органы. Но, думаю, есть смысл в нескольких предложениях поведать об этом человеке, которого близкие друзья из артистического мира называли просто Ромой.

С самого начала творческой карьеры Рома всем запомнился яркой внешностью и безупречным владением литературным языком.

В его манере изложения текста и приятном баритональном тембре голоса ощущалась яркая личность. Тем самым он очень быстро покорил сердца тысяч телезрителей.

Люди, подобные Рахматулле Мирзаеву – положившие свои жизни на службу людям, несомненно, являются всеобщим достоянием нашей республики.

Шахбоз Низамутдинов.

С того времени как вышел мой очерк “Дети Бату”, что-то все время не давало мне покоя, какое-то чувство неудовлетворенности. Смутно шевелилась в душе тревога, что чего-то не доделал, не довел до конца. Неудержимо тянуло вернуться к одной из героинь того жизнеописания, а именно к Азе Семёновне Зарзар.

И, наконец, предварительно созвонившись, напросился к ней в гости.

Первое, что бросается в глаза в квартире, где проживает Аза Семёновна, развешанные на стенах картины расшитые бисером, созданные руками самой хозяйки.

— Давно вы занимаетесь этим искусством, – первое, что спросил я, после того как мы расположились за столом, накрытым для чаепития.

— Я с детства любила рисовать, начала свой рассказ Аза Семёновна, — скорее всего, эта любовь и натолкнула меня на идею о бисере. Однажды с мужем и младшим сыном мы отправились в Румынию навестить родственников.

В один из дней мы ехали поездом в Бухарест. Стояла ночь, мы приближались к одному из самых красивых мест в Европе, так называемым Железным воротам, глубоком скалистом ущелье, сквозь которое Дунай несет свои воды к Черному морю. Очарование этой красотой и явилось для меня толчком к вышиванию бисером.

Первая картина, которая была создана мной, — «Старые ворота». Сюжет я взяла у проживающей в Кишинёве подруги, с которой когда-то делила радости и горести ссылки.

Постепенно приходил опыт, я придумывала приспособления, облегчающие работу. Чтобы полотно не рвалось, стала использовать тонкую металлическую сетку. А вот картина «Хозяин земли», на индийские мотивы, выполнена стеклярусом. В дальнейшем я стала сочетать бисер со стеклярусом.

Однажды я увидела в журнале удивительный портрет Сомерсета Моэма, одного из любимейших моих писателей, и загорелась создать по этой фотографии картину.
Мне кажется, у меня получилось.

Картина «Голубое озеро», в числе некоторых других моих работ, экспонировалась на выставке УзСовПрофа и очень понравилась тогдашнему руководителю республики Рашидову.

Большое впечатление, во время поездки во Францию, на меня произвела церковь «Сакре Керр» (Святое сердце Иисуса), построенная в память о жертвах франко-прусской войны. И после возвращения я решила запечатлеть ее в бисере.

А вот этой работой я особенно дорожу. Назвала ее «Единение».

В 1992 году я выставляла ее в Гааге, во время всемирного конгресса анестезиологов. Надо сказать, она вызвала неподдельный интерес. Мой коллега из Свердловска, основатель уральской школы анестезиологов-реаниматологов, профессор Эдуард Константинович Николаев, в перерывах сидя в вестибюле, где демонстрировалась эта работа, развлекался тем, что консультировал любопытных по поводу ее стоимости, называя баснословную цифру. А мой московский коллега, профессор Алексей Зиновьевич Маневич, автор первого в СССР учебника по анестезиологии и реаниматологии, будучи у нас дома, также был впечатлен этой картиной и написал неприхотливый стишок по этому поводу:

Вчера я получил удар,
Квартиру посетив Зарзар,
Не только от изяществ блюд,
Но поразил меня верблюд.

***

— У вас и судьба, Аза Семёновна, вероятно, как картина, вышитая белым и черным бисером? — спросил я. – Помните, песня была у Анчарова, — “Ну как же это вышло-то, что всё шелками вышито судьбы моей простое полотно”.

— Да, только и цветных вкраплений было много. Зеленый – цвет надежды, красный – любви, синий – счастья.

— А какие самые яркие моменты вы помните?

— Их много, я долго живу на этой земле. Все было – радость и горе, потери и находки, любовь и ненависть.

Немного помолчав, удивительно красивая, несмотря на свой преклонный возраст, женщина неторопливо начала свой рассказ.

ГЛАВА 1
Румынское детство

Там, где Дунай заканчивает свой путь и растворяется в Чёрном море, расположился старинный город-порт Килия. На протяжении своей долгой истории он был яблоком раздора для многих государств. Здесь, сменяя друг друга, властвовали ханы Золотой Орды, венгры, турки, запорожские казаки. Несколько раз он входил в состав Российской империи. Наша же история начинается в то время, когда государственным языком жителей Килии был румынский.

19 ноября 1926 года в этом городе, в доме своего деда, городского головы Анания Семеновича Зарзар, родилась девочка. Отец ее известный в Килии адвокат Семен Зарзар, заглянув в календарь и мельком увидев имя Аза, так и назвал свою дочку. Уже позже выяснилось, что в календаре было написано «день святого Аза». Может быть, и это обстоятельство — мужское имя, данное девочке при рождении, сыграло свою роль в становлении характера Азы.
Семен Ананьевич Зарзар, подданный Российской империи, в 1911 окончил юридический факультет в Одессе, а когда началась первая мировая война, был мобилизован на фронт.

В боях был ранен и попал в австрийский плен, откуда ему удалось бежать.
Проделав тяжелейший путь, обходя населенные пункты, с раненой рукой, оборванный, голодный, он сумел вернуться домой. Поправившись, стал заниматься адвокатской практикой.

В 1918 году Бессарабия оказалась в составе Румынии, и, чтобы продолжить свою деятельность в качестве адвоката, Семену пришлось ускоренно выучить румынский язык. Сдав экзамен, он совместно с братом открывает собственное адвокатское бюро.

Однажды, в середине 20-х годов, 30-летний адвокат вместе с другом едет в село Борисовка, расположенное на берегу, славящемся своими лечебными грязями, лимана Сасык. Едет, чтобы подлечить раненую руку. Там в прибрежном кафе он встречает свою будущую супругу – Ольгу Климовскую.

Неисповедимы пути судьбы. Была ли эта встреча случайностью или предопределением, но она явилась началом долгой и верной любви и привело к появлению на свет нашей героини.

Ольга появилась на свет в многодетной – кроме нее было еще шестеро детей – семье Диомида и Ефросиньи Климовских. Родилась она в селе Татарбунары, известного тем, что здесь когда-то побывал Пушкин и именно в Татарбунарах задумал поэму “Цыгане”.

Диомид Климовский владел наделом земли более 100 га, на котором произрастали виноград, пшеница, овес, ячмень, кукуруза, бахчевые. Паслись лошади и большая отара овец.

Это требовало огромного, бесконечного труда. Зерно продавалось на экспорт, из винограда делали вино, а овечью шерсть сдавали на ткацкую фабрику, расположенную здесь же в Татарбунарах.

Сюда и приехал Семен Зарзар, чтобы просить руки любимой.

Свадьбу сыграли в кишиневском ресторане, и Ольга переехала к мужу в Килию, где спустя положенный срок появилась на свет их старшая дочь.

Детство девочки и ее младшей сестры Светланы, родившейся 4-мя годами позже, проходило в большом, хлебосольном доме деда Анания. Здесь столы были накрыты постоянно, а в праздники особенно обильно. Жареные поросята, домашние колбасы, индюки, холодец, пироги с разнообразной начинкой. На Рождество, Пасху, дни рождения, именины приезжали многочисленные родственники, друзья – человек 30-40.

В большой комнате висел круглый, красивый красный абажур, было уютно, тепло и радостно.
Двор был увит диким виноградом, богатый цветами и молодыми фруктовыми деревьями.
Во дворе устроили детскую площадку, соорудили качели. Сюда приходили соседские дети и устраивали всевозможные игры и развлечения.

Часто, вместе с родителями, девочки гуляли по берегу Дуная, поросшему густым кустарником и деревьями. Мама Азы, с детства привыкшая к сельскому труду, настояла на приобретении пчелиных ульев, так в жизни семьи началось пчеловодство. Ездили на острова, где располагалась пасека, качали мед. Острова были зелеными, с огородными посадками. Если бы Ольга Диомидовна знала, как ей это пригодится в тяжелые дни.

Помимо пчел, занимались еще разведением тутового шелкопряда, что было чрезвычайно интересно и весьма выгодно.

Вскоре Семен Ананьевич купил собственный дом, и семья переехала в просторные пенаты, где было семь комнат, большой двор и просторная терраса. В этот дом часто приходили друзья родителей. Об одном из друзей Аза Семеновна вспоминает с особой теплотой.

Афанасий Данилович Андрианов – художник из старообрядцев. Вероятно, оттого, что у него не было своих детей, Афанасий Данилович сильно привязался к маленькой девочке. Он сажал Азу на колени и рассказывал сказки, которые сам же и сочинял. О принцах и принцессах, королях и львах. О собаках, лошадях и медведях. Девочка завороженно слушала, погружаясь в сказочный мир, который сохранился в её сознании до сей поры.

Иногда за городом, на берегу Дуная, становился цыганский табор. Семен Ананьевич любил приходить туда знакомиться с главным цыганом, общаться, что-то покупать, слушать песни, любоваться плясками – вникать в быт этого кочевого племени. И всегда в эти походы брал старшую дочь, жадно впитывающую все новое.

Каждый год в Килию приезжал цирк Шапито. На портовой площади сооружался большой шатер с куполом и клетками для животных. По главной улице проходил марш артистов. Впереди шли клоуны на ходулях, затем акробаты, дрессировщики с собаками и обезьянками. Жонглируя пудовыми гирями, проходил знаменитый силач Иван Заикин.

В семь лет Аза пошла в школу. Предметы в школе преподавали на румынском языке, который Аза знала довольно слабо. В семье говорили на русском, а у бабушки в Татарбунарах звучала украинская речь. Пришлось маленькой школьнице осваивать румынский. Выучила она его довольно быстро и до сих пор свободно на нем говорит. Училась девочка с удовольствием, успевала по всем предметам, принимала участие в общественной жизни.

В 1933 году в жизнь семьи Зарзар пришло горе. 5 сентября, слушая радио, Семен Ананьевич услышал о крушении в СССР самолета Р-6, в котором летел его младший брат Валентин Ананьевич Зарзар, видный советский государственный и военный деятель, один из организаторов советской авиации, Главный инспектор Гражданской авиации СССР. Так случилось, что грозные события начала века развели братьев в разные стороны, а вернее в разные страны.

В 1918 году 19-летний Валентин Зарзар сражается в рядах Красной Армии на Деникинском фронте, принимает участие в разгроме армии Махно. Боец 2-й конной армии, он затем становится командиром батареи, потом комиссаром полка. По окончании Гражданской войны – командир армейского корпуса. Одновременно заканчивает юридический факультет Московского университета и Высшую артиллерийскую школу в Москве.

Увлекшись авиацией, Зарзар приходит работать в эту область и активно участвует в становлении воздушного флота страны, быстро выдвинувшись в ряд его основных руководителей. Был одним из организаторов Осоавиахима и Общества друзей Воздушного Флота, способствуя тем самым вовлечению миллионов советских людей в дело создания отечественной авиации. Затем Главный инспектор Гражданской авиации СССР, член Правительственной комиссии по дальним перелетам вместе с С.С. Каменевым и П.И. Барановым.

С 1930 года – член Президиума Госплана СССР, возглавлявший планирование авиационной промышленности и автомобилестроения. Редактор журналов «Самолет», «Советское воздушное право», заведующий отделом науки и техники газеты «Известия». Участник самых сложных перелетов на первых советских самолетах в неизведанных местах Сибири, один из организаторов поисков и спасения экспедиции Умберто Нобиле на дирижабле «Италия» в 1928 году, руководитель Трансевропейского перелета в 1929 году по маршруту Москва-Берлин-Париж-Рим-Марсель-Лондон-Варшава-Москва.

Вот такой дядя был у Азы. Семен Ананьевич любил и гордился своим младшим братом, переписывался с ним. Случившаяся трагедия надолго выбила из колеи всех членов семьи Зарзар.

Между тем политическая обстановка в Европе накалялась. Не обошло это и Румынию.
К власти приходит партия националистов с фашистским оттенком. В Килии появились плакаты — «Говорите только по-румынски». Они висели в магазинах, школах и других общественных местах.

23 августа 1939 г. состоялась знаменитая встреча В. М. Молотова и Иохима фон Рибентропа, которая закончилась пактом о ненападении СССР и Германии сроком на 10 лет. Обсуждались и другие вопросы, в том числе о возвращении всех немцев в Германию.

1 сентября 1939 г. немецкие войска вторглись в Польшу, началась Вторая мировая война. В конце сентября между СССР и Германией было подписано секретное соглашение о разграничении сфер влияния. Прибалтийские страны переходили под эгиду Советского Союза. В СССР была запрещена любая антифашистская пропаганда. Немцы в Бессарабии засуетились.

Началась распродажа движимого и недвижимого имущества. Это длилось несколько месяцев. Затем в городе появились немецкие военные. Высокие, представительные, вежливые, в красивой форме. Это была комиссия по содействию переселения немцев в Германию. В Килию, на главную улицу начали стекаться подводы немецких семей, нагруженные вещами. Начиная с порта и до конца города – столпотворение.

Аза закончила 7-й класс, когда 26 июня 1940 г. территория Прут-Днестр (Бессарабия), а также Буковина были переданы СССР.

В этот день она, ее семья и все жители Бессарабии в одночасье стали гражданами Советского Союза.

Владимир ФЕТИСОВ.

Конец 1-й главы.
Продолжение следует.

Часть 1
Сейчас все гадают, почему большевики с дореволюционным стажем признавались в шпионаже и вредительстве. На следствии признавались в надежде, что на суде выяснится правда, на суде думали, что вот отправят в лагерь, а оттуда можно будет писать, жаловаться, требовать справедливого пересмотра дела. Так и увязали в трясине.

— Состряпали дело, — продолжал свой рассказ С.В.Розенфельд, — погрузили нас в машину и повезли. Ну, все, думаем, сейчас расстреляют. Куда они еще нас могут везти? Нет, привезли в новую таштюрьму. Принимает нас конвой, осматривают. «Эй, ты,- кричат мне,- снимай штиблеты, они тебе теперь все равно не понадобятся.» Отобрали у меня новые туфли, так что в тюрьму я вошел босиком и в полной уверенности, что это мое последнее пристанище.

В тюрьме было набито как сельдей в бочке. В проходе сидели, прижавшись спиной друг к другу. Корейцев среди нас было очень много. Из знакомых почти никого не встретил. Помню только Дмитрия Лебедева, его, по-моему, откуда-то к нам прислали, то ли из Москвы, то ли еще откуда, работать заместителем редактора в газете «Правда Востока». Делать было нечего, скучно. Бумагу и ручку давали только тем, кто хотел написать признания. Дмитрий Лебедев тоже попросил бумагу и ручку якобы для написания признаний в какой-то вине. Ему дали принадлежности для письма, но так как признаваться было не в чем, то он просто что-то писал на бумаге по-английски. Это заметили вскоре и стали его за это бить. Затем наши пути разошлись, но его, по-моему, не расстреляли, на «вышку» он не потянул и ему дали срок.

Вскоре суд. Больше всего мы смеялись над корейцем Цоем. Он ушел на суд и вернулся через три минуты. Весь суд заключался в том, что он только подписал какую-то бумагу, так как плохо владел русским языком. Суд проходил прямо там же, в тюрьме. Меня судила выездная коллегия Верховного суда СССР. Заводят в комнату, меня двое держат за руки, а сзади стоит еще один. Я думаю: «Ну, все, сейчас топором ударит». И оглядываюсь посмотреть, действительно ли у него в руках топор. Кричат: «Не оборачивайся!» Суд длился ровно две минуты. Фамилия правильно? Правильно. Обвиняемый, свою вину признаете? Читают обвинительное заключение. Вы знакомы с предъявленными вам обвинениями? Вам предоставляется заключительное слово. Я говорю: «Граждане судьи! Я хотел…» Прерывают: «Вы что, хотите нам здесь речь сказать? Не надо, не надо, не надо. Ради Бога! Выводите!» Ровно через две минуты опять заводят и объявляют приговор: 10 лет тюремного заключения и пять «по рогам», так окрестили в народе «поражение в гражданских правах».

От себя замечу, прерывая повествование: хорошо бы посмотреть заветную энкаведешную папочку на С.В.Розенфельда. То, что состряпали для суда, — это одно, но вот наверняка же в качестве отягчающих обстоятельств взяли на карандаш родство с Г.Я.Сокольниковым и знакомство и общение с Н.И.Бухариным. По тем временам это тянуло на десятку.

— Погнали нас этапом на Урал, — рассказывал С.В.Розенфельд, — в город Златоуст. В златоустовской тюрьме в одной камере № 8 я сидел вместе с узбекским поэтом Усманом Насыром. Я его знал еще по Ташкенту, хотя в Ташкенте мы с ним редко встречались. Почти всегда Усман Насыр находился в депрессивном состоянии и сидел, обхватив голову руками, повторяя только одно слово: «Фашисты». Ни с кем в камере он не общался.

Сейчас известно, что 20.08.1940 г. из Магадана Усман Насыр отправил на имя Сталина заявление, в котором просил пересмотреть его «дело». Это заявление было рассмотрено И.Сталиным, Л. Берией и завизировано ими. Глава Узбекистана получил распоряжение пересмотреть «дело» Насырова Усмана. К концу 1944 г. была создана комиссия, которая признала Усмана Насыра невиновным и реабилитировала его. До реабилитации поэт не дожил: он скончался 9.03.1944 г. и 15.03.1944 г. был похоронен на кладбище в селе Суслово (ныне Первомайское) жителем Кемеровской области А. М. Сиротой. Ежегодно в Кемеровской области проводятся литературные чтения, посвященные памяти поэта, есть музей Усмана Насыра, где читаются стихи поэта, переведенные на русский язык поэтами Кузбасса и изданные кемеровским издательством.

В камере № 8, — вспоминал С.В.Розенфельд, — нас было четверо. Мы были лишены фамилий. И когда к нам обращались, то вызывали по номеру койки, на которой мы спали. У Усмана Насыра была койка № 2. В нашем коридоре было всего восемь камер, и все они располагались по одну сторону. А в самом конце поперек здания находилась штрафная камера. Заключенные называли ее «сумкой». Это была страшная камера… Стоящая в ней кровать была сделана из железных угольников, и поэтому лежать на ней было практически невозможно. Пол в ней посыпался мелкой пылью. Стоило сделать шаг, второй, как эта пыль поднималась столбом. Глотать пыль было невыносимо. Поэтому попавший туда строптивый заключенный был вынужден стоять на одном месте без движения весь свой штрафной срок. Это была ужасная пытка.

Были, конечно, в тюрьме и примитивные удовольствия. Ежедневно нас выводили гулять в небольшой загон, находившийся на территории тюрьмы, где мы могли подышать свежим воздухом, размять ноги, тело. Загон сверху был накрыт железной сеткой и был совсем небольшой. Здесь мы ходили вкруговую, один за другим… Была у нас и возможность знакомиться с прессой. Но газеты мы выписывали за свой счет. Почти все заключенные имели возможность переписываться с родными, получать посылки. Усман Насыр такой возможности был лишен. Мы не знали и не понимали почему.

За восемь с половиной месяцев, что я находился с Усманом Насыром в одной камере, он не сказал и десятка слов. Был молчалив, ни с кем не разговаривал, никого к себе не подпускал. Целыми днями он играл в шахматы сам с собой. Шахматные фигуры сделал сам. Однажды он попросил у надзирателей побольше конфет. Здесь надо сказать, что с нами в этой тюрьме были чрезмерно вежливы и тактичны. Но это больше походило на издевательство, порой выводило нас из себя. Хотелось даже избить тюремщиков. Но те заключенные, которые не выдерживали этой издевательской вежливости, попадали в «сумку». Так вот, Усману выдали конфеты, но есть он их не стал, что нас очень удивило. Только потом мы поняли, зачем он их выпросил: из конфет Усман вылепил шахматные фигурки. Играл он в шахматы, не вставая со своей койки, целыми днями. В свободное от шахмат время он писал.

Писал он много, писал стихи, писал бесконечные заявления начальству тюрьмы. Он требовал пересмотреть его дело, ссылаясь на свою невиновность; требовал освобождения. Все его заявления оставались без ответа. От этого он сильно страдал. Если кто-то из охраны пытался заговорить с ним, он обрубал того одним словом: «Фашист!»

Усман очень часто требовал выдать ему бумагу, объясняя это тем, что хочет писать стихи. Ему не отказывали, давали бумагу, знали, что поэт. Но после того, как Усман исписывал ее, надзиратели заново пересчитывали количество выданных листков и забирали, обещая приобщить их к его делу.

На девятый месяц нашей отсидки нас решили перебросить на Колыму. Берия, видно, решил, что нечего нам даром баланду жрать, надо отрабатывать. Усман физически был очень слабый. После почти годового сидения в златоустовской тюрьме и вынужденного безделья мы все ослабли. Поэтому работать, выполнять непосильный физический труд было очень тяжело. Усман из-за слабого здоровья всегда находился в изоляторе. Потом его сактировали, и наши пути разошлись. Позднее я узнал, что он умер в Кемеровской области.

Сергей Владимирович попал на колымский золотой прииск «Бурхала» гулаговского Дальстроя. Дотошные кадровики с полковничьими погонами на плечах потом с точностью до одного дня высчитали его стаж работы на Крайнем Севере: 9 лет, три месяца, 19 дней. Любой из этих дней для наркомпросовца из Узбекистана мог стать последним. В архивах Минпроса УзССР были данные о том, что 5.06.1936 г. Сергей Владимирович Розенфельд был назначен заместителем начальника управления по обучению взрослых, к моменту ареста 24.01.1938 г. он уже стал начальником управления школ для взрослых Наркомпроса УзССР. В чем не откажешь сталинской репрессивной машине, так это в точности: ровно 24.01.1948 г. ему позволили выйти из шахты прииска «Бурхала», где работали зэки.

О том, что вместилось в эти 9 лет, Сергей Владимирович вспоминал в своей рукописи, написанной в 1959 г.

«Мороз! Он бывает разный. Он может бродить и сковывать, давать силу и отнимать последние остатки ее, заставлять человека двигаться энергичнее или валить с ног.

Здоровый, хорошо по сезону одетый человек испытывает истинное удовольствие, отправляясь на прогулку — в лес ли, в поле, на охоту, на работу в морозный погожий день.

Я на работу не отправлялся, — отправляли меня. И, признаться, от этого не мог испытывать не только особого, но даже и малейшего удовольствия. Отказаться, сослаться на слабость, на болезнь? Можно и так. А результат? Ругань, «беседа» с дежурным надзирателем или начальником лагпункта, мимолетный заход к «лепиле» (так в обиходе назывался лекпом пункта), брошенное им — «симулянт!» И как вывод — акт. А в нем писалось: «з/к такой-то одет, обут по сезону, накормлен по штабному списку, признан здоровым — от работы отказался», и резюме: «водворить в изолятор с выводом (или без него) на работу на одни (3-5) сутки».

Перспектива малоприятная, если учесть, что «одет по сезону» — это значит: на мне рваная телогрейка, такие же брюки, состоящие из заплат (а ваты и в помине нет), бурки-скороходы, где голенище — рукав телогрейки или штанина, а подошва из автомобильной шины. Если учесть, что накормлен по штабному списку, значит то, что в 7 часов утра я проглотил 400-граммовую пайку, предназначенную предусмотрительным начальством на целые сутки, и дважды, по-морскому, через борт, выхлебал две миски баланды, в которой «крупинка крупинку догоняет и догнать не может». Если учесть, что обладал я тогда примерно 50-килограммовым весом, элементарной дистрофией и добавить к этому, что идти надо в ночную смену, что работать в открытом разрезе, что до работы семь километров, что ртутный столбик стоит на минус 49 — тогда станет понятно мое предрабочее настроение и состояние.

Наш участок носит почти романтическое название — «Тайно-Утесный». Также называется и наш лагерный пункт. В нем 350-400 человек. Состав за зиму (сейчас 22 марта 1943 года) сменился уже раза три. Одни пришли, чтобы больше никуда и никогда отсюда не уходить, другие ушли, чтобы больше никуда и никогда не возвращаться.

Геологи — они романтики, и называют ключи, распадки, ручьи именами чаще всего романтическими: «Петер», «Луиза», «Светлый», «Нечаянный»… А наш «Тайный», да еще «Утесный». Роковое название. Видно, геолог был сумрачен, когда наносил на полевую карту течение нашего ключа. И остановившись на «Тайном», очевидно, не предполагал даже, какое зловещее пророчество вложил в него…

Итак, мы идем на работу. Я и мой напарник Сергей Гайдуков. Его судьба значительно лучше моей. Он моложе, здоровее и главное — он бытовик.

(Здесь я прерву повествование Сергея Владимировича, чтобы сообщить, что в лагере он представлялся так: «десять и пять, пятьдесят восемь — восемь». Это означало, что он получил срок — «десятку» с последующим поражением в правах на пять лет по печально знаменитой пятьдесят восьмой статье Уголовного кодекса, ее восьмому пункту (террористический акт). О собственном имени в лагере необходимо было молчать.)

Хороший парень, хороший бурильщик на пойнтах. Я его помощник… Но ноги не держат, а мороз жмет на все педали. И просьбы Сергея заменить меня ни к чему не привели.

До 33-й линии, где нам предстояло работать,- семь километров. Тезка мой ушел далеко вперед. Сегодня мне за ним не угнаться. Сдал совсем…

Разрез лежал подо мной. Слева от самой подошвы разреза, пологой прямой, как струна, линией уходила мехдорожка. В лунных бликах зацепленные на ней короба казались мрачной шеренгой гробов. А на самом верху, на отвальной площадке, вился из тепляка еле заметный серебряный дымок.

Очень кружилась голова.

— Неможется, что ли?

— Да черт его знает, Сергей, что-то не могу наклониться.

— Заболел?

— Не знаю, наверное… А может, пора пришла…

— Ты только не паникуй. Вали в тепляк. Отойдешь — придешь.

Сон пришел сразу. Сказались усталость, чрезмерная слабость, очевидно, оказало свое действие и тепло.

…Печка остыла. Тепляк перестал быть тепляком, и мороз попытался поднять меня на ноги. Я знал, что подняться нужно! Нужно двигаться, что-то делать. Но попытки мои ни к чему не приводили — голова кружилась, ноги подкашивались, а тело перестало быть управляемым. Заснул ли я, потерял ли сознание, не знаю. Меня трясли. Поднял голову. Надо мной склонился Сергей.

— Пошли в лагерь. Иду за взрывником.

— Да нет, Серега. Наверное, ничего не получится.

Сергей ушел. Я остался один с печкой, звездами и своими мыслями…

Открылась дверь тепляка, ворвался холод, предрассветная мгла, в которой одна за другой пропадали звезды. Зашел, вернее, ворвался наш бригадир Садыков. И сразу же ко мне… Он не наш бригадир. Не нашего контингента. Не нашего «призыва». Лагерник с большим стажем — садист и вымогатель, выбивавший из нас все, что требовало от него не менее садистское начальство. У нас с ним старые счеты с прошлого 1942 года.

…Получив как-то для бригады три буханки хлеба, он положил их в свой чемодан (иметь чемодан было высшим шиком), вышел и, вернувшись вскоре со своим приятелем, отдал ему одну буханку. Печальными глазами провожало 30 человек свою долю, исчезнувшую за пределы барака. Уходили дополнительные 100 граммов хлеба, так необходимые для нас в тех жутких условиях.

Когда Садыков снова вышел, я спустился с нар, подошел к его топчану, выдвинул из-под него чемодан, взял хлеб, разломил его на части и передал по нарам.

— Брось, Сергей, — попытался образумить меня Николай Ксендюк, бывший парторг Красноярского затона. — Тебе за это, сам понимаешь, не поздоровится.

Да, действительно, воровство пайки — это самое страшное преступление в лагере, это предел подлости, никем и никогда не прощаемый.

— Но хлеб-то наш. Украл он. Мы только экспроприируем у экспроприатора.

Держался эдаким бодрячком. Хотя на душе кошки скребли. Знал, будет крепкая буча. Не успели еще перестать ходить челюсти, как вернулся Садыков, да не один, с «Трубой» — Петром Алексеевичем — бригадиром, таким же вымогателем и бандитом. Выдвинут чемодан и…

— Пайку крадете! Да я вас… Нутро выверну! Из желудка достану!..

Надо было решаться. Хотя меня и трясло, насколько мог, спокойно принялся объяснять, что воровства пайки здесь нет, что инкриминировать (так и сказал) нам, вернее, мне такого преступления нельзя, что взял я хлеб, принадлежащий нам, и что если уж кого надо обвинить в воровстве, то, очевидно, Садыкова. Тот сначала опешил, не ожидал такой прыти от доходяги, затем подошел ко мне, поднял здоровенный кулак… но ударить не посмел.

— До конца дней своих будешь меня помнить. Я тебе обещаю!

…Сильный пинок ноги заставил меня вскрикнуть.

— Филонить?! Дрыхнуть сюда пришел! Пайку государственную получаешь, а отрабатывать не хочешь. Фашист идейный. — И мат. Особый, лагерный, ни с чем не сравнимый.

— В забой! 50 коробов откатишь…

С тем же успехом можно было сказать и пять, и сто, и двести. Я-то знал, что ни одного короба не навалю, ни одного не откачу. Больше того, я знал, что даже в забой вряд ли могу спуститься. Подошел начальник конвоя и оттолкнул меня прикладом от спасительной стенки тепляка. Надо попытаться двигаться к забою, к своим. Держась за трос, кое-как перебирая ногами, добрался до прицепщика Краснова — бывшего главного инженера Южного управления. Подошли товарищи:

— Что случилось? Почему не пошел в барак?

Затем разглядев меня:

— Ну-ка, дуй в тепляк!

— Нельзя хлопцы. Получил садыковскую норму — полста.

Появился мастер. Взглянув на меня, все понял:

— Сам-то сможешь дойти?

Участие товарищей, изъявление протеста против действий бригадира и начконвоя, видно, придало мне какие-то силы, и я, насколько мог, бодро двинулся в семикилометровый путь.

Хватило только на полкилометра, и все, исчерпан лимит. Снова закружилась голова. Пришлось остановиться. Затем шаг, и головокружение. Остановки. Шаг. Нет, шаг не выходит. Заносит в сторону. Возвращаться — тоже не дойду. Значит, только вперед и вперед.

Вытаскиваю из снега две топографические вешки — по счастливому случаю оказался возле них. Это уже опора. Еще две конечности. Опираясь на вешки, с трудом делаю шагов 10-15. Но вот одна вешка выскользнула из окоченевшей руки. Хочу поднять ее и… падаю. Совершенно отчетливо осознаю: начинается борьба за жизнь. За свою жизнь. За себя. Начинаю подсчитывать силы сторон. Против меня — шесть с половиной километров пути при 50-градусном морозе, коченеющие ноги и руки, 48-50 килограммов веса, головокружение. За меня — цель добраться до тепла, взошедшее солнце — зовущее к жизни. И еще одно было «за». Возможно, кто-нибудь встретится, поможет. Вероятность эта была бесконечно мала и в части встречи, и в части помощи. Слишком обыден был замерзающий на дороге человек, не кощунствуя, можно сказать, что не сочувствие, а зависть у многих он вызывал.

Продолжение следует

Ефрем РЯБОВ.

Казалось, уже по рождению ему была предначертана судьба полководца: Улугбек (Мухаммад Тарагай), внук великого Амира Темура, родился 22 марта 1394 года во время одного из военных походов своего непобедимого деда, которого всегда сопровождала многочисленная семья, жены и дети. Случилось это, пишет в своей книге «Улугбек: лестница в небо» Георгий Мельничук, «во время большого похода на Ирак и Азербайджан, в конце изнурительной осады горной крепости Мардин. Взбешенные упорным сопротивлением защитников цитадели, воины Темура готовы были стереть город с лица земли, но в это время в походный шатер великого полководца гонец доставил радостную весть. Расправа над жителями прекратилась: затрубили трубы, созывая войско к шатру победителя. Глашатаи известили воинов о рождении внука. По случаю рождения будущего правителя Властелин мира даровал жителям Мардина жизнь и свободу…»

Однако потомку «Сотрясателя Вселенной» суждено было прославить свое имя не войнами и завоеваниями: история запомнила Улугбека как великого гуманиста и просветителя, астронома и математика, выдающегося ученого своей эпохи.

Амир Темур готовил внука для воинских свершений, сам подбирал ему воспитателей и наставников. И Улугбек действительно рано стал привыкать к походной жизни, ее тяготам и лишениям, но… душа его не была душой воина. Обладающий удивительной памятью и пытливым умом, мальчик упорно стремился к знаниям. С юных лет он хорошо освоил теорию музыки, любил поэзию – в этом была немалая заслуга его бабушки Сарай Мульк-ханым. Уже в детстве Улугбека завораживали не до конца тогда понятные ему, но волшебные строки царя поэтов Хайяма:
В венце из звезд велик Творец Земли!
Не источить, не перечесть вдали
Лучистых тайн – за пазухой у Неба
И темных сил – в карманах у Земли.

…1405 год. Скончался великий Амир Темур. Почти пять лет после его кончины длились междоусобицы, пока наконец власть не перешла к его сыну. Шахрух избрал своей резиденцией Герат, первенцу же своему – Улугбеку передал во владение Самарканд и Мовароуннахр. Так в 1409 году пятнадцатилетний подросток, всей душой тянущийся к постижению наук, стал правителем: сначала города Самарканда, а два года спустя – и всего Мовароуннахра.

Да, новый правитель Самарканда был очень юн, но хорошим подспорьем во взрослых, сложных обязанностях властителя ему служили природный ум и незаурядная образованность. А потому неудивительно, что при Улугбеке Самарканд становится поистине интеллектуальным центром. Ведь «в наследство» от великого деда Улугбеку достались ученые, художники, ремесленники, строители. Это было время, когда все более распространялся в обществе, оказывая влияние на умы и души, суфизм, особенно орден Накшбанда; время, на которое пришелся расцвет наук, следствием чего стало образование школы самаркандских математиков и астрономов. Замечательные умы, многие выдающиеся деятели науки собрались при дворе Улугбека.

Наконец-то этот прирожденный ученый на троне мог заниматься тем, к чему более всего лежала его душа. В 1417–1420 годах по его указанию на площади Регистан возводится первое здание медресе. Еще два медресе были построены в Гиждуване и Бухаре. «Стремление к знанию есть обязанность каждого мусульманина и мусульманки», – гласит надпись на портале второго из них. Строки из одного из хадисов пророка Мухаммеда…

Знаменитое же медресе Улугбека – именно так стали его называть с первых дней – в два этажа, с четырьмя минаретами по углам – и поныне украшает самаркандский Регистан, восхищая изяществом пропорций. Занятия здесь проводились пять раз в неделю, дисциплины преподавали видные ученые Востока. Здесь учился замечательный поэт, философ, ученый Абдурахман Джами.

По замыслу Улугбека, это учебное заведение должно было стать высшей школой с обязательным преподаванием математики, астрономии, философии и литературы. Он мечтал о том, чтобы здесь устраивались научные диспуты, дискуссии: ведь науки и торговля, считал он, призваны если не стереть границы между государствами, то сделать страны союзниками. Молодой просвещенный правитель пришел к мысли, что чем глубже знания, тем прочнее связи между странами Востока и Запада, тем меньше поводов для войн. Человеку нужны другие люди, народу нужны другие народы. Друг без друга они не могут сделать ничего. И именно знания помогут прийти к осознанию этой великой идеи.

Став центром науки, искусства, литературы, Самарканд заслужит уважение и признание всего мира. Вот почему нет лучшего применения власти, могуществу и богатству, чем употребить их для служения науке и просвещению. Только в труде на благо других человек становится человеком.

…Безусловно, идеи эти, столь очевидно опередившие свое время, были слишком утопичными, а подобная идеология – слишком хрупкой опорой для правителя, желающего прочно восседать на престоле. И все-таки судьба подарила Улугбеку, этому необычному монарху-ученому, целых сорок лет правления. Эти годы, с 1409-го по 1449-й, стали эпохой культурного расцвета Мовароуннахра, временем ничем не омраченной веры в силу человеческого разума и во власть науки. Самарканд стал одним из мировых центров науки позднего средневековья.

Вокруг его правителя образовалась целая научная школа, объединявшая видных ученых: помимо астрономов и математиков, в том числе таких выдающихся, как Кази-заде ар-Руми, ал-Каши и ал-Кушчи, здесь жили и работали историк Хафиз-ал-Абру, написавший замечательный трактат об истории Средней Азии; известный врачеватель Мавлоно Нефис, поэты Сирадж-ад-дин Самарканди, Саккаки, Лютфи, Бадахши и другие. Сам Улугбек, помимо точных наук, увлекался поэзией:
О, если б, захватив с собой стихов диван
Да в кувшине вина и сунув хлеб в карман,
Мне провести с тобой денек среди развалин, –
Мне позавидовать бы мог любой султан…

История также входила в круг интересов этого необыкновенного человека: перу Улугбека принадлежит сочинение «История четырех улусов».

Но всепоглощающей страстью – быть может, еще с поры той детской любви к звездам – была для него астрономия. Мирзо Улугбеком сделан целый ряд замечательных астрономических открытий. Главным же делом жизни его и соратников стало возведение большой обсерватории для составления новых планетных таблиц. В 1417 году крупнейшие астрономы, собравшиеся в Самарканде, выбрали место для обсерватории – на каменистом подножии холма Кухак – чтобы защитить здание от подземных толчков, – и наметили программу ее работы.

Около 1425–1429 гг. строительство обсерватории было завершено. Это уникальное для своего времени трехъярусное сооружение было оснащено гигантским угломером, секстантом, множеством других астрономических приборов. Работу обсерватории возглавили Гийас ад-Дин Джамшид ал-Каши и Салах ад-Дин Казы-заде ар-Руми, а после их смерти – Ала-ад-Дин Али ал-Кушчи – Птолемей своей эпохи, как прозвали его современники.

В своих научных изысканиях Улугбек и его сподвижники опирались на достижения своих гениальных предшественников – античных ученых, в том числе Гиппарха, – что помогало им производить точные астрономические наблюдения. Под руководством и при участии царственного астронома был составлен главный труд обсерватории «Зиджи-Гураган» – «Звездные таблицы Улугбека». В каталоге содержатся координаты 1 018 звезд, определенные с удивительной точностью. Создание этого каталога – выдающийся вклад Мирзо Улугбека и работавших с ним ученых в сокровищницу мировой астрономической науки. Планетные таблицы, выполненные самаркандскими учеными, сыграли большую роль в истории астрономии. Звездная книга Улугбека стала высшим достижением средневековой астрономической науки до изобретения телескопа. Точность ее таблиц превосходила все достигнутое ранее на Востоке и в Европе. В течение долгого времени этот каталог считался лучшим в мире. В 1665 году он был издан в Оксфорде и впоследствии не раз переиздавался с многочисленными комментариями. Лишь в XVII в. Тихо Браге удалось превзойти точность наблюдений самаркандских астрономов.

…Все больше времени просвещенный правитель проводил в любимой обсерватории – своей собственной «башне из слоновой кости», – стараясь оградить себя от мирских забот и тревог. Наблюдения за небесной сферой были для него настоящей душевной усладой. Как хотел бы он, чтобы весь его земной путь был лишь путем к знаниям и никогда бы на этом пути не возникало препятствий!.. Власть венценосца была для Улугбека ничтожной по сравнению с истинным могуществом природы, а наука о звездах оставалась главным смыслом его жизни…

Между тем, будучи властителем Самарканда, он был вынужден уделять немало внимания делам правления. Государство раздирали междоусобицы: империя, созданная Амиром Темуром, не могла удержаться в прежних границах. Много беспокойства доставляли Моголистан и кочевое государство Дашт-и-Кипчак. И настал день, когда Улугбек, человек совсем не воинственный, по воле своего отца Шахруха был вынужден выступить в военный поход против моголов.

Возглавляемое им многочисленное войско перешло Сырдарью в районе Чиназа и вступило в Ташкент. В битве при Аксу противник был разбит; после долгого преследования было уничтожено несколько могольских отрядов, а их имущество захвачено. Трофеем, привезенным Улугбеком из этого похода в Самарканд, стали два огромных куска нефрита для усыпальницы Темуридов.

1426 год – и новые тревожные вести, на этот раз из Дашт-и-Кипчака: ставленник Улугбека Баракхан вздумал посягать на земли в низовьях Сырдарьи. Правитель Самарканда снова выступает в поход. Но в этот раз, несмотря на то, что в пути к его отрядам присоединилось значительное войско Шахруха, судьба не была благосклонна к Улугбеку: сражение с кочевниками закончилось его поражением.

Да, внук Темура не унаследовал полководческого таланта своего великого деда и сам хорошо это понимал. Но ему было дано другое – открывать тайны мироздания и дарить людям знания.

Увы, жестокая эпоха требовала иного. Время для одухотворенных личностей на троне еще не настало. А значит, Улугбек, властитель с душой звездочета, был обречен. Практически не ведя никаких серьезных военных действий целых двадцать лет, в 1447 году он все же был вынужден выступить в Хорасанский поход – и потерпел поражение. Недовольный этим его старший сын поднял восстание против отца. А в октябре 1449-го, во время паломничества в Мекку, которое предложил Улугбеку тот же Абд-аль-Латиф, жизнь 55-летнего правителя-ученого оборвала рука заговорщика, направляемая волей его собственного сына.

…Лучистые тайны Неба – в который уже раз в этом мире – не смогли противостоять темным силам Земли…

После трагической гибели Мирзо Улугбека с его обсерваторией случилось то, что должно было случиться: всего два десятка лет понадобилось, чтобы уникальное оборудование этого выдающегося научного центра и его ценнейшая библиотека были расхищены и разграблены. Ученые, творившие здесь, были изгнаны еще раньше. А к концу XVII века ничего не осталось и от самого величественного сооружения…

В течение двух столетий месторасположение обсерватории Улугбека оставалось загадкой для историков. Следы разрушенной обсерватории были обнаружены только в 1908 году, благодаря многолетним разысканиям и энтузиазму замечательного ученого-археолога В.Л. Вяткина. И ныне гостям Самарканда показывают сохранившуюся подземную часть главного квадранта обсерватории – детища самого просвещенного из владык Востока.

…Практически исчезло с лица земли здание, возведенное Улугбеком, но оказался спасен для потомков главный труд его жизни: верный ученик великого астронома Али ал-Кушчи, вынужденный покинуть родной Самарканд, вывез «Зиджи-Гураган» в Европу. «Звездным таблицам Улугбека» суждена была новая, долгая и славная жизнь, они стали достоянием многих поколений ученых. О том, что значат имя и труды Улугбека для науки Европы и Азии, может свидетельствовать такой факт: в «Каталоге звездного неба», изданном в Европе в XVII веке, есть гравюра, изображающая символическое собрание ученых разных стран и разных времен – величайших астрономов мира. Они окружают музу астрономии – Уранию. Среди них изображен и сын узбекского народа – великий ученый Мирзо Улугбек. Добавим, что автор гравюры, Ян Гевелий (Гевелиус), польский астроном и художник, создатель звездного атласа «Уранография», воспроизвел облик восточного правителя-звездочета, не имея его портрета…

Лейла ШАХНАЗАРОВА.