back to top
14.3 C
Узбекистан
Суббота, 12 октября, 2024

Надежда КРИКУН. Мои встречи с Фаиной Раневской. Окончание

Топ статей за 7 дней

Подпишитесь на нас

51,905ФанатыМне нравится
22,961ЧитателиЧитать
6,930ПодписчикиПодписаться

1 часть

2 часть

В 1948 году в Москве открылись коммерческие магазины. Знаменитый гастроном № 1 по улице Горького, который испокон веку москвичи звали Елисеевским, засиял люстрами и необозримыми зеркалами витрины. Из его недр на улицу струи­лись пленительнейшие запахи всевозможных коп­ченостей, пряностей, головокружительные ароматы муската, ванилина, кофе… После голодных, скуд­ных пайков военной поры это казалось сном, чу­дом. Народ устремился в сиявший хрустальными люстрами и зеркалами витрины Елисеевский, как на былинный пир. Но цены были столь же голово­кружительны, сколь и запахи… Поэтому, вдоволь насытив взоры зрелищем рос­кошных витрин со снедью, москвичи покидали гастроном с не­большими пакетиками, где было чуть-чуть того, чуть-чуть этого…

…Фаина Георгиевна и я стояли в очереди за сы­ром. Подойдя к продавцу – очень почтенному, се­дому, похожему на метрдотеля (москвичи его зна­ли и побаивались его высокомерного педантизма и гастрономической эрудиции), Фаина Георгиевна вдруг произнесла жеманно:

– Двести граммов лимбургского.

И, кокетливо заулыбавшись, процитировала про­давцу строки из «Онегина»:

– Меж сыром лимбургским живым 
И ананасом золотым...

Продавец, сохраняя почтительность и кладя на прилавок взвешенный сыр, тем не менее поглядел на Фаину в упор и, отчетливо произнося слова, не без раздражения заметил:

– Всякий всегда твердит эти строки, а что выше и ниже их написано – не знает!

И он, подтянувшись, громко, чтоб слышала вся очередь, процитировал:

– Пред ним rost-beef окровавленный 
И трюфли – роскошь юных лет,
Французской кухни лучший цвет...

Фаина Георгиевна была поражена, впрочем, как и все стоявшие в очереди. Вдруг в ее глазах вспыхнуло озорство. Она приняла вызов…

Продавец продолжал:

– И Страсбурга пирог нетленный 
Меж сыром лимбургским живым
И ананасом золотым...

И тут, прервав продавца, возвысив голос, Фаина продолжила торжествующе:

– Еще бокалов жажда просит 
Залить горячий жир котлет,
Но звон брегета им доносит, 
Что новый начался балет...

И, уходя с поля боя победителем, потя­нулась за сыром. Суровый продавец, мгновение то­му назад окинувший нас высокомерно-презритель­ным взглядом, добро улыбнулся и почтительно по­целовал руку Фаины Георгиевны, забиравшую с вы­сокого прилавка очень небольшой сверток с воспе­тым Пушкиным сыром.

Она вся светилась озорством и радостью. Ведь это была столь любимая ею игра – плод внезапно­го вдохновения.

Путь к дому был недалек, обе мы жили в те го­ды в Старо-Пименовском переулке. Фаина Георги­евна была обладательницей одной комнаты в трехкомнатной секции, остальную часть квартиры зани­мали две сестры – дамы чопорные, педантичные, которые нередко бывали шокированы стилем жизни Раневской, ее «экстравагантностью», как они выра­жались. Впрочем, жизнь в квартире была вполне мирной.

Фаина Георгиевна радовалась своему жилью; до этого многие годы она жила с семьей своей назван­ой матери – старой актрисы Павлы Леонтьевны Вульф, сыгравшей огромную роль в актерской судьбе Раневской.

О получении комнаты – собственной! – было сообщено друзьям… Горячее участие в ее оформ­лении принял нежно любимый Фаиной Георгиев­ной Осип Наумович Абдулов.

Из кладовок и чердаков добрых старых друзей была свезена отслужившая мебель – потертая, но достаточно еще добротная. Так появились платяной и книжный шкафы; диван, довольно большой, но с торчащими пружинами; тумбочка, кресло, стулья, стол. Оглядев все это достояние, Осип Наумович был несколько смущен разномастностью и стиле­вым разнообразием добытого. Но тут мелькнула блестящая идея: объединить все это сможет лишь цветовое решение! И вот в доме появились банки с белой краской. Осип Наумович, как заправский маляр, пристроил на шее на бечевке консервную банку с краской, вооружился кистями и, насвисты­вая какую-то бравурную мелодию, принялся за ра­боту. Прошло несколько дней – и комната Ранев­ской приобрела вид приемного покоя… Все было бе­лое, удручающе белое. И стена… огромная, пустая.

«Нет ли у тебя ковра?»

Ковра не было. И тут снова помогли друзья. И фотографии, заключенные в рамки, украсили и согрели новую обитель Фаины Георгиевны.

На стене появился снимок Любови Петровны Ор­ловой, сделанный около одной из химер в Париже. Фотография Верико Анджапаридзе, чем-то напоминавшая мне знаменитый эскиз головы Христа, сделанный Леонардо да Винчи к картине «Тайная вечеря». На вошедших глядели Василий Иванович Качалов, Борис Леонидович Пастернак. На фото­графии Качалова было написано обращение:

Пойдем-ка, покурим, Фаина,
Пока не увидела Нина.

Надпись, которую сделал на своей фотографии Пастернак, была торжественна: «Фаине – самому искусству».

…Мы часто ужинали вместе. Зимние вечера долги и тихи. Чуть улыбаясь, прищуря глаза и глядя куда-то, скорее всего в даль минувшего, она говорит насмешливо, улыбаясь наивности этого минувшего:

– Мой отец был состоятельным человеком… То ли банкиром, то ли коммерсантом. Жили мы достаточно богато. Нас было двое де­тей: я и брат. Брат носил темные очки, длинные волосы. Он был так называемым «легальным марксистом»… От него я получила первые сведения о классовой борьбе и прибавочной стоимости.

Однажды он пришел ко мне в комнату… У меня было много кукол. Он сказал, что все эти куклы, да и вообще все, что у меня есть, – украдено у детей рабочих. И тут он, используя все, что было в доме, как наглядное пособие, вновь втолковал мне, что такое прибавочная стоимость.

В заключение он назвал нашего отца эксплуата­тором и вором.

Это меня потрясло. Несколько дней я ходила по­терянная, все мои представления о доме, об отце, о нашей семье рушились. Я искала выход. Наконец, отдав всех моих кукол каким-то детям на улице, я ушла из дома. Работала по найму у модистки, раз­носила шляпки в коробках заказчицам.

Моей мечтой было стать артисткой.

Я, как видите, достигла этого – но весьма не­легко…

…Конец сороковых был тревожным временем. Зимними долгими вечерами мы ходили либо на спектакли, либо к друзьям, или допоздна засижи­вались за дружескими беседами в ресторане ВТО. В ту пору там царила «мхатовская обстановка».

В один из таких вечеров мы говорили и о театре, и об актерах, и о том, как незаметно, исподтишка приходит старость.

«О том, что я начала стареть, мне сказали лю­ди со стороны. Я сама этого не почувствовала. Или подсознательно не хотела замечать…

Я играла, снималась, разъезжала. У меня была любовь… Жил «он» в Ленинграде, и я, как только выдавались свободные дни, мчалась к нему на «Стреле». Однажды одна из моих приятельниц привезла мне из-за границы наимоднейшую шляп­ку. Очень она мне шла, очень. Забежала я к косме­тичке, сделала «макьяж» и, нарядившись, взяла би­лет до Ленинграда. Я любила, я ехала на свидание. Во мне все пело… Вагон сиял чистотой, все сверка­ло. По мягкому ковру я вошла в купе. Сняв пальто, увидела себя в зеркале… Вроде бы беспристраст­ным взглядом оценила свою внешность: шляпка хо­роша, очень идет, лицо – ну, есть морщины, но немного. Подумала: «Ну, Фаина, еще пару лет ты протянешь…».

Вошел проводник, взял у меня билет, и я попро­сила его принести стакан крепкого чаю. Наконец поезд тронулся, и вдруг я услышала голос провод­ника. Он беседовал со своим напарником о чем-то, потом вдруг громко, словно вспомнив, сказал ему: «Слушай, там в купе старуха чай просила, отнеси ей…».

Это он сказал обо мне. Кроме меня, в почти пус­том вагоне ни одной женщины не было. Да и в ку­пе я была одна.

«Старуха… Чай просила…»

Всю ночь я не сомкнула глаз. Свидание не состо­ялось. Тем же поездом я вернулась в Москву.

Так вот ко мне подкралась старость…»

…Прошло с той поры сорок пять лет, но и сейчас, проходя по Хорезмской, мимо 50-й школы, где был когда-то госпиталь, я с грустью смотрю на противо­положную сторону… Так же стоят обнесенные из­городью старые строения. И вновь передо мной возникают фигуры двух высоких женщин, идущих медленно, беседующих вполголоса, доверительно склонив друг к другу головы… Жизнь подарила мне бесценную дружбу с одной из них – Фаиной Раневской.

На первом фотоинтерьер гастронома «Елисеевский», сохранившийся почти неизменным с дореволюционных времен.

Публикацию подготовила Лейла Шахназарова.

1 КОММЕНТАРИЙ

  1. Большое спасибо Лейле Шахназаровой. Все части прочла с удовольствием

ОСТАВЬТЕ ОТВЕТ

Пожалуйста, введите ваш комментарий!
пожалуйста, введите ваше имя здесь

Последние новости

Константин Смурыгин: Россия нуждается в мигрантах, а они – в защите трудовых прав

Согласно последним данным hh.ru, российские компании столкнулись с острым дефицитом иностранных рабочих. Более 50% компаний отмечают отсутствие необходимых специалистов...

Больше похожих статей