Итак, “принуждение к миру”, — как назовут подобные операции в XXI веке, — хивинского ханства завершилось, и Константин Петрович фон Кауфман, отправляясь из Хивы в обратный поход заявил: “Главная цель, которую желательно достигнуть посредством оставления на правом берегу амударьинского отряда, заключается в охране и защите населения этого берега, ныне входящего в состав русских подданных. К достижению этой цели должны быть направлены все усилия и те меры, кои, по обстоятельствам и ближайшим местным условиям, полковник Иванов сочтёт нужным предпринять. Вмешательство в дела Хивинского ханства должно исключительно и всецело ограничиваться вышеприведённой главной целью утверждения нашего в амударьинском бассейне. Внутренние дела ханства, о которых, само собою разумеется, следует иметь самые ближайшие сведения, должно вызывать наше участие настолько, насколько оно будет касаться интересов и спокойствия вновь подчинённой нам страны и населения”.
Как пишет в своём капитальном труде “История завоевания Средней Азии” М. А. Терентьев: “Русский отряд у ворот Хивы можно рассматривать, как гвардию, приставленную к хану по завещанию Петра I. Пусть, вспомнит читатель, что отряд Бековича-Черкасского, по указу Петра Великого, должен был убедить хивинского хана и бухарского эмира принять для охраны русскую гвардию. Бекович не убедил. Убедил Кауфман”.
И полковник Иванов, гвардию возглавивший, нёс это тяжёлое бремя с честью и полной самоотдачей. Уже 3 ноября 1873 года Николай Александрович в донесении генерал-губернатору писал, что “в течении сентября и октября амударьинский отряд настолько успел устроиться и обеспечиться всякого рода запасами, что он представлял собою не прикованную к месту, а действительную силу, большую часть которой, в случае надобности, можно было двинуть из Петро-Александровского укрепления в самую отдалённую экспедицию”.
И такие экспедиции случались. Едва русские войска покинули Хиву, как на Аму-Дарье появились разбойничьи отряды туркмен из Мерва, к тому времени ещё не покорённого Российской империей. Одни лиходеи стали бесчинствовать под Хазараспом, а другие совершила набег на Питнак. А вскоре разбойники стали переправляться и на российскую территорию, нападая на караваны и кочевья. Одна такая шайка разграбила караван известного ташкентского купца Громова, перевозившего военное имущество и провиант: спирт, сахар, чай, из Хала-Ата в Петро-Александровск. Нападение произошло всего в 100 километрах от последнего. Получив сообщение об этом полковник Иванов тотчас отправляет к месту происшествия майора Владимира Адеркаса с тремя сотнями казаков и ракетным взводом. Адеркас, сослуживец Иванова ещё с Зарафшанских походов, выступил из города 24 сентября и через два дня, на рассвете, настиг преступников. Завязался жестокий бой, в результате которого около сотни разбойников поплатились жизнью, порубленные казачьими шашками или утонувшими в Аму-Дарье.
С тех пор разбой на правом берегу, практически прекратился. Но на другой стороне туркмены не успокаивались и хан считая русский гарнизон приставленным к нему для поддержания порядка и усмирения непокорных без конца просил Иванова о помощи и просил совета сознавая своё бессилие усмирить туркмен. Николай Александрович, однако, не хотел быть ни телохранителем у хана, ни его жандармом. Однако, время от времени, всё же приходилось заниматься и этим неблагодарным делом.
Для ознакомления с вверенной ему территорией Иванов практиковал длительные конные прогулки. Первый такой поход Сары-аксакал (желтобородый), — прозванный так за длинную рыжеватую бороду), — совершил в первой половине октября 1873 года. Совершил конечно не один, а с конвоем, но в абсолютной тайне, скрыв направление и цель своей экспедиции. Узнав о том, что начальник отдела выехал куда-то с внушительным отрядом туркмены притихли ожидая переправы казаков и жестокой экзекуции. Однако, поедка Иванова оказалась чисто исследовательской, на берегу реки, у начала дельты, он выбрал место для нового укрепления на месте старого кишлака. Через год крепость Нукус была построена и в ней расположился гарнизон из роты солдат, сотни казаков и двух орудий. Так, что Николая Александровича можно смело назвать основателем нынешней столицы Каракалпакии. Вот только памятника ему там, к сожалению, нет.
Как только левобережные туркмены увидели, что прогулка Сары-аксакала им не грозит, они тут же принялись снова грабить оседлых узбеков и киргизов. Вновь к Иванову полетели просьбы хана усмирить его подданных.
Как мог Николай Александрович увещевал владыку Хивы, но однажды, в январе 1874 года, до него дошла информация, что туркмены собираются перейти скованную льдом Аму-дарью и заняться своим привычным делом – то есть грабежом, — на российской территории. И Иванов решил упредить разбойников. С небольшим отрядом он двинулся к Нукусу (там было удобнее переправляться), перешёл реку и стал жечь ближайшие кочевья туркмен из рода Кульчар. Тотчас к нему явилась депутация от соседних становищ и стала просить о пощаде. Иванов потребовал освобождения всех рабов и возвращения соседям-узбекам награбленного.
После чего русский отряд вновь возвратился на свой берег.
Снова туркмены притихли, но ненадолго. Через несколько месяцев, опять стало неспокойно на левом берегу. В январе 1875 года Иванов с полуторатысячным отрядом вновь перешёл на ту сторону. Правда на этот раз ни поджогов ни экзекуций не было. Это была демонстрация. Войска прошли по хивинской территории без единого выстрела. И как пишет Терентьев: “Это второе по счёту и спокойное шествие русского отряда, точно по какой-нибудь Тамбовской губернии, не могло не поселить в туркменах убеждения, что русские чувствуют себя здесь как дома и что они действительно составляют опору хана, а если их не трогать, то они пройдут себе тихо и благородно. С этих пор туркмены примирись с таким положением и прежних поголовных грабежей уже не производят, а хан превратился не только в “покорного слугу императора всероссиийского”, согласно 1 статьи мирного договора, но и в покорного слугу начальника аму-дарьинского отдела”.
Однако, безусловно, нравственное чувство русского офицера страдало от навязываемой ему роли жандарма и палача хивинского хана. В донесениях Иванов писал о необходимости щадить туркмен, “как будущих русских подданных” (из письма Иванова к Кауфману от 16 февраля 1877 года).
Хану же, он настойчиво доказывал, что вместо обычной хивинской политики не давать туркменам воду, принуждая их этим к покорности, правильней и мудрее будет, наоборот, дать им воду, но с тем условием, чтобы все работы по орошению производились ими самими — политика, которая потом успешно будет проводится Куропаткиным в Закаспийской области. В 1877 году сами туркмены-йомуды попросили принять их в русское подданство, и Иванов, убедившись в бессилии хивинского хана, советовал удовлетворить их просьбу и ликвидировать ханство включив его территорию и население в состав Российской империи, но Петербург, с этим не согласился.
Но, не только военными и административными делами занимался начальник Аму-дарьинского отдела. Николай Александрович всячески содействовал различным научным экспедициям, посещавшим верховья Амударьи. Так в 1874 году Русское Географическое Общество отправило в те края так называемую Амударьинскую экспедицию, где заведующим метеорологическим отделом состоял Фердинанд Богданович Дорандт, успевший, несмотря на свои молодые годы, — ему было 28 лет, — приобрести известность серьёзными метеорологическими работами. Молодым учёным при активной помощи полковника Иванова были сооружены метеорологическая обсерватория в Нукусе и станция в Петро-Александровске.
В той же экспедиции, в качестве живописца, находился Николай Николаевич Каразин, писатель, художник и крупный знаток Туркестана.
Кроме рисунков, сделанных во время посещения Петро-Александровска, он оставил интереснейшие воспоминания о Иванове: “Первым делом, по высадке на берег, мы все отправились к Иванову, он нас встретил на пороге своей кибитки. Это был ещё молодой человек, высокого роста, красивый блондин, с окладистой, светлой бородой. “Эта борода дала ему название “сары-сакал-тюря” (желтобородый начальник). И на том, и на этом берегу“ туземцы не знают другого имени; так и величают они его и между собою, и за глаза, и прямо в глаза, даже при официальных встречах. Иванов давно уже служит в Средней Азии, — чуть ли не второй десяток лет; лучшего знатока азиатских нравов трудно найти было. Необыкновенный такт, решительность и энергия его слишком хорошо известна туземцам, и благодаря этой популярности, он со своими двумя батальонами, заброшенный в такую отдалённую глушь, отрезанный от ближайшего подкрепления чуть не полуторамесячном расстоянием, чувствует себя совершенно как дома, несмотря ни какое смутное состояние края.
Я давно уже, ещё в прежних своих поездках в Центральную Азию, знал этого человека (вероятно Каразин познакомился с Ивановым ещё во время Зарафшанского похода, в котором тоже принимал участие, В. Ф.), и знал всегда спокойным, не теряющимся ни на секунду, в самых критических, неожиданных положениях”.
Был ещё один вопрос требующий внимания полковника. Британцы не могли, конечно же, спокойно взирать на появление русского форпоста на дороге к “воротам английского могущества”, как называл Индию Андрей Евгеньевич Снесарев, и Николай Александрович, бдительно следил за деятельностью британских эмиссаров. Один из них вскоре появился непосредственно в его вотчине.
В.ФЕТИСОВ
Продолжение следует
На заставке Н. Н. Каразин. Крепость Петро-Александровск: крепостные ворота; лесной и дровяной базар; грибок — зонтик для часовых; верблюды, доставляющие сено; базарные типы. “Всемирная иллюстрация”, 1881, № 655
