Триумф и трагедия Алексея Куропаткина
Из цикла Туркестанские генерал-губернаторы
Петроград во мгле
В середине апреля Алексей Николаевич благополучно прибыл в Петроград. К этому времени лидер большевиков уже прочёл с броневика свою знаменитую речь, и отсчёт времени до катастрофы начался. Столицу Куропаткин не узнал. По улицам усыпанным шелухой от семечек ходили пьяные вооружённые матросы и солдаты, на площадях митинговали представители различных партий. Изредка постреливали, но трамваи ходили. Что с ним будет дальше, генерал не ведал, но нужно было определяться, и Алексей Николаевич отправляется с визитом к своему старому знакомому, министру-председателю Временного правительства князю Львову, с которым не виделся ещё с японской войны. Встретились очень сердечно, вспоминали о совместной работе в Маньчжурии, где Львов был представителем земских организаций.
— Что там в Туркестане, какова обстановка? — спросил собеседник Куропаткина.
— Не сказал бы, что спокойно, но думаю русскому населению опасность уже не грозит. Сознательные элементы там нашлись и найдутся ещё. Думаю, в их руках свобода не перейдёт в анархию. Труднее с туземцами. Огромная масса темна. При полном равноправии заберёт в свои руки городское хозяйство
и всю страну и тогда пойдём не вперёд, а назад. Да и здесь, Георгий Евгеньевич, обстановка вызывает у меня тревогу. Солдатская деспотия опасна и может привести к ужасным последствиям.
— Да, да, Алексей Николаевич, вы совершенно правы. Вы знаете, мы ведь не думали заходить так далеко, революция несколько скомкала наши планы, а теперь вот подобно щепкам носимся на волнах. Надеюсь всё же, всё успокоится.
В тот же день Куропаткин посетил Главный штаб. Поговорил с его начальником В. Н. Минутом товарищем по японской войне и его помощником генералом Потаповым. И тот, и другой выразили свою озабоченность происходящим.
— Если бы не война, Алексей Николаевич, вышел бы в отставку без промедления, — заявил Минут.
Через несколько дней Куропаткин отправился ещё к одному своему знакомому – министру юстиции А. Ф. Керенскому. С ним Алексей Николаевич встречался в августе прошлого года в Туркестане, куда тот приезжал как депутат Государственной думы. Министр твёрдо пообещал Куропаткину, что он будет реабилитирован от предъявленных ему ташкентским Советом обвинений и высказал мнение, что хорошо бы поместить сообщение об этом в ташкентских газетах. На вопрос о положении в Туркестане, Куропаткин повторил то же, что говорил Львову.
В один из апрельских дней Алексей Николаевич обедал у своего давнего хорошего знакомого Владимира Дмитриевича Набокова, которого знал ещё ребёнком. Мать жены Набокова, Елена Ивановна Рукавишникова, была крёстной матерью сына Куропаткина, а её отец Иван Васильевич, близкий приятель Алексея Николаевича – вместе охотились и рыбачили. Набоков ныне занимал весьма важный пост Управляющего делами Временного правительства. В этой дружной, хлебосольной и весьма обеспеченной семье было пятеро детей, один из которых — Владимир, впоследствии станет классиком английской и русской литературы.
В своей автобиографической книге “Другие берега” он, кстати, оставил воспоминания о Куропаткине: “Как-то в начале того же года (1904 г. В. Ф), в нашем петербургском особняке, меня повели из детской вниз, в отцовский кабинет, показаться генералу Куропаткину, с которым отец был в коротких отношениях. Желая позабавить меня, коренастый гость высыпал рядом с собой на оттоманку десяток спичек и сложил их в горизонтальную черту, приговаривая: “Вот это – море – в тихую – погоду”. Затем он быстро сдвинул углом каждую чету спичек, так чтобы горизонт превратился в ломаную линию, и сказал: “А вот это – море в бурю”. Тут он смешал спички и собрался было показать другой – может быть, лучший – фокус, но нам помешали. Слуга ввёл его адъютанта, который что-то ему доложил. Суетливо крякнув, Куропаткин, в полтора, как говорится, приема, встал с оттоманки, причем разбросанные на ней спички подскочили ему вслед. В этот день он был назначен Верховным Главнокомандующим Дальневосточной Армии. Через пятнадцать лет маленький магический случай со спичками имел свой особый эпилог.
Во время бегства отца из захваченного большевиками Петербурга на юг, где-то, снежной ночью, при переходе какого-то моста, его остановил седобородый мужик в овчинном тулупе. Старик попросил огонька, которого у отца не оказалось. Вдруг они узнали друг друга. Дело не в том, удалось ли или нет опростившемуся Куропаткину избежать советского конца (энциклопедия молчит, будто набрав крови в рот). Что любопытно тут для меня, это логическое развитие темы спичек. Те давнишние, волшебные, которые он мне показывал, давно затерялись; пропала и его армия; провалилось всё; провалилось, как проваливались сквозь слюду ледка мои заводные паровозы, когда, помнится, я пробовал пускать их через замерзшие лужи в саду висбаденского отеля, зимой 1904–1905 года. Обнаружить и проследить на протяжении своей жизни развитие таких тематических узоров и есть, думается мне, главная задача мемуариста”.
В гостях у Набоковых Алексей Николаевич отдохнул душой, на время забыв о том кошмаре, что творился в Петрограде. Буквально накануне, в трамвае, рядом с Куропаткиным села женщина с ребёнком. Тот потянулся к генеральским погонам, но мать остановила его. “Ничего, ничего, пусть трогает, может быть сам носить будет”, — отреагировал генерал-адъютант. Стоявший напротив мужчина в штатском с изможденным лицом заметил – “Бог даст, к тому времени как ребенок подрастет и погон никто носить не будет, не будет армии, невозможны станут и ужасы, нами ныне переживаемые”.
А в последний день апреля Куропаткина посетил Лавр Георгиевич Корнилов и 1 мая Алексей Николаевич записывает в дневнике: “Вчера в 3 ч, пополудни был у меня и долго сидел Корнилов, главнокомандующий войсками Петроградского военного округа. Встретились тепло. Давно его знаю. Очень смелый, решительный, доблестный человек. Смелую поездку переодетым совершил в Афганистан; под Мукденом геройски вывел несколько тысяч отставших у Императорских могил и неизбежно попавших бы иначе в плен. В эту войну геройски командовал 48 див. Попал в плен и бежал оттуда. Объявил мне, что он отказался от начальствования войсками Петроградского военного округа, ибо не мог прийти к соглашению с Советом Солдатских и Рабочих Депутатов. Они вырывают власть у него из рук и мешают восстановить дисциплину. Он шел на то, чтобы при штабе находилось несколько членов Совета для совместного обсуждения разных вопросов. Они ж е требовали, чтобы все приказы Корнилов издавал не только за своею подписью, но и за подписью председателей Совета Солдатских и Рабочих Депутатов. На это Корнилов не согласился. Ему дают VIII армию, а Каледина переводят в V армию. Было предположено дать Корнилову Северный фронт, оставив в подчинении и Петроградский военный округ. Тогда предполагалось, что войска Петроградского гарнизона, переформированные в строевые части, будут подтянуты к побережью и Риге для обороны подступов к Петрограду. Алексеев не согласился на эту комбинацию и выдвинул на Северный фронт своим кандидатом Абрама Драгомирова. Когда Гучков этому противился, то Алексеев выразил желание подать в отставку. Говорил, что сила стратегического дарования Корнилова неизвестна. Корнилов едет
в армию с верою в успех, но ожидает огромные трудности от падения дисциплины в войсках и принужденного положения офицеров. Я просил Корнилова дать мне в его армии корпус войск. Он обещал. Просил его поговорить об этом и с Брусиловым. Я высказал свою мечту иметь в корпусе три дивизии с тем, чтобы одна была в резерве. Понимаю всю трудность командования в настоящее время: два врага — один впереди, настоящий; другой, в виде солдатской деспотии, позади, в виде разных Советов. Но тяжко в минуты грозной для России опасности сидеть без дела, а не находиться в передовой линии”.
15 мая Алексея Николаевича навестил полковник Джурабек, сын бывшего правителя Шаара и Китаба генерал-майора Джурабека. Рассказал о мусульманском съезде в Москве, где большинством голосов было решено “открыть женщину и установить отказ от многоженства”. Джурабек, при этом заметил, что ни открыть женщину, ни перейти к одной жене Туркестан не согласится. По завершении визита заверил Куропаткина, что мусульмане хотят, чтобы тот вернулся в Туркестан.
Несмотря на обещания Корнилова, на фронт Алексей Николаевич не вернулся. В своём дневнике он с горечью записал: “Все же, как ни тягостна теперь боевая обстановка, ибо приходится бороться на два фронта, все мои мысли на фронте с войсками. Корнилов до сих пор своего обещания вызвать меня для командования корпусом войск не исполнил. Письмо о том же Алексееву не подействовало”.
Назначение Корнилова Верховным Главнокомандующим Куропаткин встретил с надеждой и оптимизмом, и даже послал ему телеграмму: “Действующая армия, верховному главнокомандующему генералу Корнилову. Сейчас в деревне прочел о Вашем назначении. Сердечно поздравляю. Радуюсь за армию и родину. Крепко помню наш разговор в Петрограде. Здоров. Верю в возможность возвращения мощи армии и в победу свободной России. Куропаткин”.
Некоторое время Алексей Николаевич проработал председателем Александровского комитета о раненых, затем консультантом в правлении Семиреченской железной дороги. Это оказалось последним местом службы генерала. Надежды, вернутся на фронт, между тем, не оправдались: летнее наступление русской армии провалилось, провалилась и попытка Корнилова установить порядок и вернуть катящийся под откос поезд государственности на рельсы. В Петрограде Алексей Николаевич становится свидетелем Октябрьского переворота и возвращается домой, в Шешурино.
Продолжение следует
На заставке: Дни революции (февраль-май 1917 г.) в Петрограде. Из коллекции участника революционных событий в Петрограде Иона Дик-Дическу
В.ФЕТИСОВ
