В Ташкенте, с «оттепелью» не случилось особых перемен – разве лишь оживлённее стало по вечерам на улицах и в парках.
С весны до осени жизнь горожан проходила в основном на воздухе. Сидя на своём «ботике», художник вполголоса переговаривался с соседом – корифеем психиатрии Детенгофом, пившим чай на терассе своей квартиры, что стояла в трёх метрах от волковской. Профессор был художником-любителем и с удовольствием беседовал с мэтром живописи – человеком из той породы образованнейших ташкентских интеллигентов, каким он был сам и которых в послевоенное время оставалось всё меньше.
Подрастало и выходило на самостоятельный путь новое поколение. В 1952 году Валерий Волков окончил Среднеазиатский государственный университет, получив диплом искусствоведа. Он публикует в республиканской печати статьи и обзоры по выставкам, рассуждая о живописном мастерстве и пластическом языке, критикует молодых художиков за подражательность и натуралистичность творчества, «сухость и безвоздушность». Начинает деятельность за утверждение творчества своего отца в мировом культурном процессе.
Памятуя о борьбе с «формализмом», многие из бывших друзей по-прежнему обходили дом Александра Николаевича.
Вскоре вернулся из мест заключения журналист Игорь Леонидович Устименко (Ирась) – идеолог и летописец распавшейся «Бригады Волкова», осужденный «за участие в троцкистско-бухаринском националистическом блоке с целью убийства великого вождя». Сохранили материалы обвинения и донос на Ирася с обвинением «в восхвалении вредной для советского искусства бригады Волкова». Ирась нанёс визит на Советскую и без утайки рассказал о лагерях, в которых провёл годы политзаключёния. Мир еще не знал книг Соженицына и Шаламова, и откровения Ирася леденили сердце, запечатлевшись в мельчайших деталях в памяти юного Саши Волкова.
Изнуряющая, близкая к пытке, бессмысленная и тяжелая работа в любую непогоду, холод и голод, унижения, проживание в камерах вместе с «урками» … Ирась, не сломавшись перед лагерным начальством, заслужил уважение даже среди уголовников и сумел выстоять, казалось бы, в невыносимых условиях.
Навестил наставника и самый молодой из художников «Бригады…» — И. Атаманов. На фронте он попал в плен, после Победы как выживший в плену — в лагерь.
До войны, рассказывал сыновьям Александр Николаевич, это был рубаха-парень, живой и общительный, любимец «Бригады…». Кроме живописи увлекался музыкой: играл на пиле, потом изобрёл «сучкофон» — палку с натянутой, как у лука, струной, что-то вроде скрипки. Этот инструмент в его руках пел и говорил человеческим голосом – все покатывались со смеху от атамановских музыкальных шуток. Вернулся он другим человеком. Многое повидав на своём недолгом веку, Атаманов рассказал, как «сучкофон» не раз спасал его в плену и в советских лагерях после войны. В последних было страшнее: в плен попадали к врагам, а в лагерь сажали свои и неизвестно за что. Такие встречи рисовали картину военных и послевоенных лет в еще более драматичных красках.
Несмотря на недомогание, Волков ежедневно вставал к мольберту или делал наброски на террасе. Закончив работу, спрашивал у домашних: «Ну как?»
Внимательно выслушивал критику подросшего младшего сына – главного оппонента. Нередко приглашал посмотреть новые картины соседей – дворничиху, плотника, мясника. Выслушав незамутнённое искусствоведческими теориями мнение простых людей, делал какие-то пометки в записной книжке — ему не хватало общения со зрителем. Любил поговорить с девушками, которые приходили к сыновьям. Как-то, в день рождения Саши, когда его пришли поздравить ребята, к Александру Николаевичу зашел один из друзей петербургской молодости. Именинник приуныл – пропала вечеринка. Какие могут быть танцы, если старые друзья ударятся в воспоминания? Но едва отец со своим товарищем заговорили о прошлом — о “Кафе поэтов” и “Бродячей собаке” в Петербурге — школьники, ничего не знавшие о Серебряном веке, позабыв о танцах, весь вечер слушали эти истории.
Александр заканчивал 7 класс школы. Свободолюбивый и своенравный, в чём-то он был подкован сверх допустимой для школьной программы меры, но ничего не знал по пропущенным из-за прогулов темам и не очень-то ладил с некоторыми из учителей. Отец об этом ничего не знал. Когда же сын после 7 класса решил подать документы в училище, глава семьи впервые вмешался: «Сначала аттестат о среднем образовании, и только потом — воля». Пришлось Волкову-младшему поднапрячься в запущенных им дисциплинах. Когда перешел в 10 класс, слегла Елена Семёновна — сдало сердце. Саше пришлось взять на себя всё домашнее хозяйство. Несколько месяцев он не ходил на уроки, ухаживая за мамой, безнадёжно отстал по всем предметам и в школу уже не вернулся. Зато мама встала на ноги. С аттестатом семилетки летом 1954 года успешно сдал экзамены в Республиканское художественное училище, избрав отделение скульптуры. Отец посоветовал идти в мастерскую своего ученика Павла Петровича Мартакова, преподававшего рисунок, и коротко напутствовал: «Он тебя научит, слушайся его».
В первые же дни в училище Саша приметил смуглого парнишку с пытливым взглядом, который хорошо справлялся с учебными рисунками и неплохо лепил. Это был Дамир Рузыбаев, и с ним Волков-младший подружился на всю жизнь. Семья Дамира вскоре переехала на улицу Советскую, где жили Волковы, и друзья не разлучались с утра до вечера: вместе ездили на занятия, лихо стоя на подножке трамвая, ходили с этюдниками в зоопарк, рисовали улочки Старого города, а по вечерам дополнительно занимались в скульптурной мастерской Дома пионеров – она располагалась при Кукольном театре.
— Отец не вмешивался в занятия в училище, — вспоминает Александр Александрович, — но с интересом рассматривал наши наброски с натуры и этюды маслом, которые мы с Дамиром иногда раскладывали перед ним на полу терраски. Он мог с одобрением отметить цвет, ритм; говорил о цельности, крепкости рисунка, искренности восприятия, рекомендовал опираться на удачные находки. Теперь я понимаю, что так он воспитывал в нас индивидуальность, самостоятельность, ответственность, раскрывал нам глаза на мир и на самих себя. Отец не любил выпендрёжа: не натаскивал, не произносил заумных слов о колорите, композиции – эти премудрости сами постигались в работе. Советы всегда были точными, критика – не обидной, и после таких показов хотелось еще больше писать, рисовать и лепить.
С сыновьями Волков говорил об искусстве, философии, жизненной позиции. Разговоры могли длиться часами, и стороны не всегда приходили к паритету. Особено упорствовал Валерий. Художник не подавлял своих детей авторитетом, но иногда завершал беседу короткой репликой: “Вы это поймёте через 10 или 20 лет». Со временем сыновья убедились в справедливости его суждений.
Как-то в книжном магазине на улице Карла Маркса Саше попался альбом «Импрессионисты в музеях Праги». Придя домой, он стал смотреть цветные репродукции и радостно поделился с отцом: «Папа, смотри, это же автопортрет Клода Моне!»
Волков, который в это время писал портрет Врубеля (картина находится в зарубежной коллекции), взглянув на репродукцию, спокойно произнёс: «Ну, ничего, но жидковато, у меня погуще будет». Сын чуть не упал с табурета. Несмотря на всё уважение к отцу, ему такая самооценка показалась завышенной. Лишь объехав полсвета и посмотрев коллекции лучших музеев мира, Александр Александрович понял: отец открыл новые пути в искусстве и, проложив путь к авангарду, показал дорогу к классике без свойственного её приверженцам академизма.
Жизнь в Ташкенте протекала неторопливо. В городе почти все знали друг друга и, встречаясь, останавливались поговорить. Выходя вместе с Сашей из ворот, – в одиночестве Волков уже не прогуливался — художник смотрел на голубеющую вдали гряду гор. Увидев однажды идущего навстречу худощавого старика, сказал сыну: «Смотри, идёт Христос». Так за иконописный лик в городе называли профессора биологии Леонова. Учёного, приверженца идей генетики, уволили из университета. Настоящий русский интеллигент, владевший 14 языками, он перебивался случайными переводами. Раскланявшись, Волков представил ему сына — студента-скульптора. Леонов с интересом посмотрел на Сашу и по-доброму спросил: «Как вы относитесь к Родену, молодой человек?» Тот ответил, что видел только небольшую репродукцию «Мыслителя» в учебнике французского языка. Следующим утром профессор, постучав к Волковым, вручил Саше два прекрасно изданных альбома с прекрасными репродукциями работ Родена, добавив: «Вам это нужнее». И, не ожидая слов благодарности, ушёл. Книги эти стали окном в искусство зарубежной пластики для многих студентов художественного училища.
Тамара Санаева
Фото из архива семьи Волковых и «Альбома малоизвестных фотографий из частных архивов членов СХ Узбекистана
На заставке: А.Н. Волков. Автопортрет. 1946 — 1952. Картон, масло
Части 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8 , 9
