Юрий Кружилин

Ровно сорок лет назад, в 1976 году, я первый раз пришел в Узбекское информационное агентство.

А дело было так. Мы только что вернулись с Чарыевым из разрушенного землетрясением Газли. Расспросить об этой поездке в мастерскую художника пришла корреспондент УзТАГа Светлана Фролова. Вот тогда Рузы и познакомил с ней. А на следующий день Светлана Александровна привела меня в Фотохронику. И началась моя журналистская эпопея.

Агентство размещалось на втором этаже правого крыла в те времена самого большого здания Ташкента по адресу: улица Навои, 30. Оно также занимало несколько комнат с фасадной стороны и напротив. Почти напротив редакции Фотохроники располагался промышленно-экономический отдел. Им заведовал Юрий Григорьевич Кружилин.

Это был среднего роста, ладно скроенный, всегда доброжелательный человек. В его широкой походке чувствовались корни донского казака. Он и сам рассказывал, что родом из тех мест, где жил Шолохов.

Кружилин был репортером от Бога. Он превосходно владел многими журналистскими жанрами: очерком и фельетоном, репортажем и зарисовкой.

И писал всегда о самом злободневном. Помню его материал под названием «Однорукий бандит» — об игровых автоматах, которые тогда заполонили Ташкент.

А после посещения Института микрохирургии он пишет такую заметку. Если, не дай Бог, отрезало или оторвало руку или палец, то эту конечность надо положить в чистый целлофановой пакет и сразу спешить к микрохирургам. И, по сути, он давал читателям дельный совет: не растеряться в экстремальной ситуации.

Врезалась в память и другая его информация. Построили в Ташкенте мост через речку Актепе, которая соединила Чиланзар с массивом Октябрь. А в последней жили зажиточные люди, в основном, торгаши. И на радостях, что теперь не придется совершать многокилометровый объезд, они сбросились и одарили всех мостостроителей халатами, сюзане и тюбетейками.

А тогда в агентстве было заведено такие материалы визировать на самом высоком уровне. Ведь он обязательно публиковался на первых полосах всех республиканских, областных и районных газет, а порой — и в центральных. Их также передавали в информационных программах радио и телевидения.

Кружилин повез материал к секретарю ЦК КП по строительству и промышленности А.Ходжаеву. Тот внимательно прочитал его и попросил вычеркнуть эпизод с халатами:

— Юра, в нашей стране каждый год сдаются десятки мостов. Но не всюду люди могут делать такие подарки…

Асатулла Ашрапович был дальновидным руководителем, понимал, что если этот почин подхватят, то он, прежде всего, ударит по карману рядовых тружеников. Ведь было немало горе-руководителей, которые посчитали-бы: а чем мы хуже ташкентских?

Ходжаев, где бы ни работал, всегда думал о простых людях. О том, как улучшить их жизнь, сделать её радостной. Я помню, как мой наманганский коллега Хасан Хайдаров рассказывал, что на посту первого секретаря обкома он удивительно преобразил этот край, в Намангане появился троллейбус – один из самых дешевых и экологически чистых средств передвижения.

Когда в 1973 году его отозвали в Ташкент, то провожая его, плакал весь Наманган.

И на более высоких постах он сделал много добрых дел. При нем в столице сооружено много величественных зданий, возведена 375-метровая телебашня, проложен метрополитен с красивейшими станциями.

И все это — в сейсмически активной зоне!

Асатулла Ашрапович не жалел себя, постоянно пропадал на новостройках, допоздна засиживался в кабинете. Его сердце не выдержало такой колоссальной нагрузки. Он умер от инфаркта 6 сентября 1983 года в возрасте 63 лет. У меня сохранилась съемка его похорон. На траурный митинг пришли тысячи людей.

Это был тяжкий удар не только для семьи и коллег, но и для первого лица страны — Шарафа Рашидовича Рашидова.

Он потерял самого близкого соратника. Мой хороший знакомый, известный врач Абдувахит Ташпулатов как-то делился, что уже тогда, на похоронах, у Рашидова был нездоровый цвет лица. Действительно, он не намного пережил друга, ушел из жизни 31 октября.

Но хватит о нерадостном.

Запомнилась забавная заметка Кружилина о работе ташкентской милиции. Тогда ее возглавлял генерал-майор Ислам Гаффарович Саттаров.

Один человек провожал брата в Андижан. Припарковал свою машину на привокзальной площади. Зашли в здание и тут объявляют о задержке отправления поезда на час. Пошли они в ресторан. Выпили, закусили. И вот посадил он брата в поезд, вышел из вокзала. А около его машины стоит гаишник с жезлом.

Наш герой долго прогуливался вдоль вокзала. А гаишник, как нарочно, не уходит.

Что делать?

Думал он, думал, и придумал. Зашел в телефонную будку, набрал «02» и сообщил, что угнали его машину.

Выходит из будки, а гаишника — нет.

Ну, опять подумал: успею доехать до дома. Сел в машину и поехал.

Но в те времена служба славного генерала Саттарова работала четко. До дома он не доехал. Машину перехватили сотрудники передвижного моторизованного гарнизона, на хозяина надели наручники. А потом, в управлении, прослушали телефонную запись: его голос.

В общем, наломал он дров. Бедолагу сняли с работы, а он был директором завода, исключили из партии.

В УзТАГе мы долго хохотали над этим рассказом. Отправили её в ТАСС, в Москве тоже посмеялись. Автора поощрили за оригинальный материал, отметили высшей категорией. Но по редакционным соображениям на выпуск не дали. В ТАССе по-человечески подумали: мужик и так пострадал, еще не хватало опозорить на весь Союз.

Вот так писал Кружилин!

…Промотдел был сердцем не только нашего агентства. Здесь часто бывали писатели и режиссеры, артисты и художники, люди самых разных интересов.

Они приходили к Кружилину и всегда находили общий язык. Он, как истинный журналист, был человеком широкого кругозора, жадно впитывал все новое.

Помню, как однажды, у меня дома, увидев на полке книгу воспоминаний академика Дубинина, основателя отечественной школы генной инженерии, Юра загорелся:

— Дай почитать, старик!

К нему часто заглядывал и Саша Файнберг. Они были с Юрой закадычными друзьями. Как-то поэт посвятил ему чудные стихи:

Давай-ка друг, в один из дней
не запряжем своих коней.
Не то забота, что работа,
а то забота, что за ней.
Давай, пока не грянул гром,
войдем с тобой в невечный дом.
Лучок нарежем на селедку,
вино по рюмкам разольем.
Нам будет весело двоим.
Смеясь, врагов поматерим,
что ценят в нас не то, что ценно,
а то, что ценно только им.
Пусть им назло меж нами лад.
Шумит над крышей листопад.
В застолье мы и не заметим,
что за окном пропал закат.
Давай, не помня бед своих,
в годах побродим молодых.
Друзей отчаливших помянем,
а после выпьем за живых.
Хоть не зело нам повезло,
да не растрачено тепло.
Луна зацепится за фортку.
Двенадцать пропоет стекло.
Пускай не кончится вино,
а с ним селедка заодно.
Все обойдется. Жизнь прекрасна,
когда в ночи горит окно.

Файнберг был в хороших отношениях и с единственным сыном Юры – Андреем. И через много лет Андрей издаст в Москве два его сборника стихов.

Не один раз приходил в промотдел и художник Рузы Чарыев. Мало кто знает, что Кружилин спас его от смерти.

…Летом 1967 года, поздно вечером Рузы провожал домой друга Евгения Мельникова. Когда возвращался, около магазина «Чимган», к нему подошли двое:

— Дай закурить.

— Я не курю, ребята.

И тут его ударили чем-то тяжелым по голове.

Рузы потерял сознание.

Не смею утверждать, было это покушение или хулиганская выходка.

И надо же, в два часа ночи, после дежурства в газете «Правда Востока» возвращался домой Кружилин, он жил в издательском доме недалеко от школы-магазина «Беларусь».

Смотрит: лежит человек, подумал, что пьяный, но перегара — нет. Была кромешная тьма, он зажег спичку и увидел лужу крови. Стал теребить его:

— Что с тобой, дружище?

Рузы на секунду пришел в себя:

— Я – художник Чарыев…

И опять потерял сознание.

Кружилин потащил его к Партшколе, которая находилась рядом. Стал стучаться в массивную дубовую дверь со стеклянными окнами. Вахтер, увидев человека в крови, перепугался и не открывал дверь. Тогда Кружилин вытащил из кармана корреспондентское удостоверение:

— Человек умирает…

Вызвали «скорую».

Много дней Рузы пролежал в реанимации, врачи боролись за его жизнь. Его тридцати шести летний организм оказался крепким. Через месяц выписался из больницы.

…Тогда Чарыев только вернулся после учебы в Ленинграде. Он был полон творческих задумок. После сумрачного и холодного города на Неве яркое солнце и смуглые добрые люди дали такой заряд, что он работает с яростным упоением. И хотя они жили с Мариной часто впроголодь, но он готов был кричать от радости.

Ведь он — творил!

Это время было самым пиком созидания художника – за короткий срок он создает монументальную картину «Крушение эмирата», глубокую по психологизму «Сюзанне», лирическую «Осень в Ферганской долине», очаровательную «Келин».

В том же 1967 году фортуна улыбнулась ему. В октябре он становится лауреатом премии Ленинского комсомола Узбекистана. Эта молодежная награда только была утверждена в республике.

А. Ходжаев, бывший тогда заведующим сектором творческой молодежи ЦК комсомола, делился со мной, как все происходило. Председатель Союз художников Рахим Ахмедов предложил кандидатами в лауреаты трех художников – Кутлуга Башарова, Бахтиера Бабаева и Рузы. Ало Максумович побывал у них в мастерских, посмотрел их произведения.

Больше всего ему понравились полотна Чарыева, особенно — «Портрет современника», в котором художник создал великолепный образ молодого, полного надежд юноши.

А может быть, комсомольскому работнику импонировало то, как жили они с Мариной: в скромной по-спартански, но в тоже время радостной и творческой обстановке!?..

И не смотря на то, что Рузы был последним в списке, Ходжаев взял на себя смелость, и занес на утверждение к первому секретарю ЦК комсомола Рано Хабибовне Абдуллаевой именно его документы.

Ало Максумович прозорливо предугадал, что это большой художник и поддержал его в самую трудную пору, и что очень важно — в самом начале творческого пути.

И за это спасибо ему!

Первый лауреатский значок был вручен поэту Эркину Вахидову, а за номером два – Чарыеву.

Рузы получил 1000 рублей – тогда большие деньги. Он радостно сознавался, что никогда не держал столько в руках. И на эти деньги они счастливо жили с Мариной, он побывал в круизе в Марокко, Алжире, Турции и на Кипре. Рузы вернулся полный впечатлений и с большим альбомом акварелей и путевых набросков. Потом они выльются в монументальные картины.

…Я познакомился с художником в 1970 году, и наша дружба продлилась треть века. Я любил бывать у него, видеть, как он творит, слушать его рассказы. Он не раз повторял, что журналист Кружилин вернул его к жизни.

Я как-то сказал:

— Рузы-ака, он же работает у нас в УзТАГе.

— Что ты молчал? – взволновался художник. – Пригласи его!

И в декабре 1979 года я привел Кружилина к Рузы.

Через двенадцать лет после того трагического дня, они встретились вновь.

Тогда Чарыев уже был маститым художником, крепко стоял на ногах. Мы сидели в уютном зале его двухэтажного коттеджа, где все стены были покрыты рисунками его сына Навруза и дочки Роксаны — он поощрял творчество своих малышей.

Стол ломился от угощения. Рузы радовался дорогому гостю, пел и бренчал на гитаре.

Он не имел музыкального образования, но от природы был удивительно одаренным. Помню, на одном торжестве пел народный артист Узбекистана Шерали Джураев. И Рузы, тронутый выступлением всенародно любимого певца, вышел на подиум и подхватил его песню. Вот тогда Шерали протянул ему микрофон.

В тот день мы допоздна сидели у художника. А в самый разгар веселья Рузы, вдруг став серьезным, сказал:

— Юра, тогда в больнице, я дал себе слово, что если выживу, то обязательно найду тебя и подарю любую свою картину. Выбирай!

И стал показывать Кружилину работы. Юра с интересом смотрел на них. И, вдруг, увидев, картину, где на снегу изображена стайка грачей, он встрепенулся:

— Вот эта!

А надо сказать, что это был великолепный этюд, написанный на одном дыхании. Рузы прятал её, показывал следующие работы, но Кружилин оставался равнодушным.

И я искренне понимал художника, который не хотел расставаться с такой чудной работой. Рузы долго показывал еще многие свои творения, но Юра молчал.

Я тихо вышел в лоджию, позвал художника, и когда он пришел, то прикрыл дверь и сказал:

— Рузы-ака, ведь Вы сами обещали подарить любую работу.

И тогда художник вернулся в зал. Протянул Кружилину фломастер и сказал:

— Юра, подпиши «Собственность Юрия Кружилина», но с условием, что я отдам её тебе после персональной выставки…

И на обратной стороне холста они вдвоем расписались.

Потом, на персональной выставке Чарыева, я снял их у «Грачей». Но вот беда — этот негатив никак не найду. В моей фототеке был идеальный порядок, но после двух переездов агентства все смешалось. Я и сейчас разгребаю завалы…

Но художник сдержал слово, после выставки отдал Юре «Грачей».

А я и сейчас думаю о глубокой человечности Кружилина. Ведь пройди он тогда равнодушно мимо, не взглянув на распростёртого человека, и мы потеряли бы художника Чарыева…

Р. ШАГАЕВ, фото автора.