Марусечка — это Маруся. Моя первая няня. А звала я ее исключительно Марусечкой.
Так получилось, что в детсад я не ходила. Сначала я думала, что меня не принимают, потому что семья была полной. Потом решила, что у мамы просто времени не было устраивать меня в садик. И только сейчас, садясь писать рассказ про Марусечку, сообразила: а кому было отводить-приводить? Положим, я была человеком самостоятельным и вполне могла сама дойти, тогда все доходили. Но дело в том, что сестра упархивала в институт и возвращалась поздно — свои дела, студенческие. Мама работала через день, следовательно, на следующее утро после работы спала допоздна, так как возвращалась далеко за полночь. Оставшееся от сна время нужно было употребить на приготовление обеда, хождение на базар, уборку и так далее.
Папу я вообще видела редко. Как почти все папы нашего двора, он пропадал на одном из рудников: Сулюкта, Ленгер, Кзыл-кия…. Приезжали они редко. Ну, время было такое, горные инженеры занимались своим делом, а не штаны просиживали в конторах. В садик ходили только Лора Осадчук и Тома Корсунская. У Ванды и Милы мамы сидели дома, тетя Дуся следила и за Олей.
Сестра и так мне простить не могла, что пришлось год просидеть со мной (не знаю по какой причине) из-за чего она закончила школу на год позже. На нее надежда была плохая.
Не знаю, откуда появилась Маруся. Знаю только, что она была из Донецка: видимо это и было основным фактором в решении мамы взять ее к нам.
Мое первое впечатление: я лежу, почему-то, в большой комнате, именуемой «кухня», и смотрю на желтые стены и цветной бордюр поверху. Мне так тоскливо, что я громко плачу. Надо мной склоняется доброе лицо, губы бормочут что-то утешительное. Я мигом успокаиваюсь.
Маруся была некрасивой. Нос картошкой, высокие скулы. Но доброта и милота заменяла ей модельную внешность. А врожденная интеллигентность делала ее просто неотразимой.
Сейчас, вспоминая все, я понимаю, что она во многом заменила мне то, что недодавала мама, в силу полнейшей занятости и необходимости заботиться о двух детях при вечно отсутствующем муже. Работа у нее была тяжелая, ответственная, я бы сказала, для тех времен, даже опасная — стоит только почитать ее личное дело, где она, как ревизионный корректор, отчитывалась по поводу допущенной ее подчиненной ошибки — не хотела бы я оказаться на месте подчиненной.
Ей действительно было не до меня. Тепло и любовь в детстве я получала от Маруси.
Маруся всегда была рядом.
Это она придумала играть в еду. Я совершенно ничего не ела, как многие дети. Вот она делала из картошки с мясом кораблики, из макарон — ветряные мельницы, и рассказывала, как все это поместится у меня во рту. Я ловилась на удочку, всё это поедала, все были довольны… Позже, через много лет, я вспомнила об этих играх и применила метод к собственному сыну, который часами мог сидеть с полупрожеванной едой за щеками. Как хомяк. Знаете, помогло.
Это Маруся учила меня чистить картошку. Такими специальными, принятыми в нашем доме самодельными картофелечистками. Их покупали на Алайском. Иногда картошка попадалась старая, дряблая, и тогда Маруся чистила ее обыкновенным ножом, который мне в руки не давали.
Это она, когда все дети нашего двора собирали листья и пекли картофель, заботливо очищала мне картофелину. Года два тогда мне было…
Это она вела меня за руку в фотолабораторию Александра Васильевича Княжевского, где тот фотографировал нас с газетой «Правда»….
Это Марусечка помогала мне застегнуть непослушный лифчик с резинками.
Это Марусечка заставляла меня умываться и чистить зубы.
Это Марусечка завязывала мне белые банты на кудряшках.
Это Марусечка учила меня петь песни. И я старательно выводила: «Эх тачанка-растопчанка» — по молодости лет слова «ростовчанка» я не понимала., а «растопчанка» — от слова топать — очень даже понятно.
Это Марусечка рассказывала мне вместо сказок истории «как у нас на рУднике»…
Это Марусечка купала меня в корыте.
Как сейчас помню, все девчонки и я с Марусей сидим в траве, на склоне, ведущем к железным воротам. Девчонки дразнят меня, смеются, а Маруся их ругает, и заступается за меня.
Маруся была мне не просто няней — любимой Марусечкой.
Все няни, которые были потом — я их запомнила, конечно, но по именам не помню. Просто они были. Нет, они не били меня. Не ругали. Обе были равнодушны ко мне, я это понимала и ничего не требовала. Они отрабатывали деньги и только. Я подчинялась и только.
Все няни жили у нас. Я воспринимала это, как должное.
Мне было года три, когда Маруся уехала на родину. В Донецк. На рУдник. Они с мамой долго переписывались. Маруся вышла замуж, прислала нам фотографию, она и бравый хлопец. У нее родился сын. Потом еще сын.
Я ждала писем от Марусечки и требовала, чтобы мама писала то, что я ей диктую. Она писала, потому что Маруся в каждом письме неизменно спрашивала про меня.
Мне в этом году семьдесят два. Из них я по крайней мере, семьдесят один помню и люблю Марусечку. Кто знает, может она жива? Дай-то Бог….
ТАТЬЯНА ПЕРЦЕВА
