Вертинский в Ташкенте

«…Моя мама попала на концерт Вертинского в 1947 году, в послевоенном Кисловодске. Когда вся страна пела “Утро красит нежным светом” и “Вместо сердца пламенный мотор”, а молодежь донашивала лендлизовские ботинки, – на сцене был изысканный постаревший Пьеро, образ самой элегантности, звучало чуть утрированно грассирующее “р”, пленяли жесты выразительнейших на свете рук… Каждая песня – маленький спектакль о любви, какой не бывает, о женщинах, о которых можно только грезить, о странах, что живут лишь в мечтах…
Потрясение было настолько сильным, что девочка Жанна – будущая консерваторка с абсолютным музыкальным слухом – после того единственного концерта запомнила ВСЕ услышанные в тот вечер песни – от первого до последнего слова, от первой до последней ноты. И я в детстве засыпала под “Пани Ирену” и “Над розовым морем” вместо колыбельных…»

Разместив недавно этот пост в своей ленте на Фейсбуке, я не предполагала, какой всплеск взволнованных откликов он вызовет – откликов не только ФБ-френдов, но и незнакомых мне читателей. Впрочем, это, наверно, не удивительно: слишком манящее, заветное, «бананово-лимонно-сингапу…», – словом, слишком глубинной нежности имя вспыхнуло в этом маленьком тексте.
Вертинский!..

«…Мой отец тоже знал песни Вертинского, – то ли Александр Николаевич выступал в Ташкенте, то ли были пластинки? Скорее всего первое…»

«Наверняка первое: после возвращения в СССР Вертинского без передышки гоняли с концертами по окраинам, в глубинку, выкачивали через него деньги, при этом – глухое замалчивание на уровне официального признания».

«Да, выступал! Найду книжку одну, там его письма дочерям, и он делится своими впечатлениями от поездки в Среднюю Азию…»

«Я знаю эту книжку, у меня она есть, это его воспоминания…»

«И для моих родителей А.Н. Вертинский был кумиром. И я тоже в детстве засыпала под его песни. Это были граммофонные пластинки. У папы их было, по моим воспоминаниям, много. Видите, на этой моей детской фотографии – тот самый граммофон?..»

Очень эмоциональный, очень личностный диалог, к которому присоединялись все новые и новые комментаторы, – и в конце концов пришла мысль собрать то, что известно о ташкентских гастролях Вертинского. Не мог же он, изъездивший после возвращения в СССР всю необъятную страну, в военные годы выезжавший на фронт, выступавший на заводах и в госпиталях, не боявшийся отправляться зимой в турне по городам Сибири и Дальнего Востока – Хабаровск, Владивосток, Сахалин, Магадан, Чита, Иркутск! – спускавшийся под землю к шахтерам, чтобы петь там для них, – не мог же он, в самом деле, миновать наш прекрасный Ташкент!

…А она сердито мнет перчатки
И упреки сыплет то и знай.
Мол, примчался чуть ли не с Камчатки
И опять готов хоть на Дунай!..

Дескать, я семьи не уважаю
И теряю к дому интерес,
То на Сахалин я улетаю,
То в Ташкент с концертами «полез»!..

У Лидии Владимировны Вертинской были основания для упреков: семья видела Александра Николаевича очень мало. Тяжелым трудом и беспрерывными разъездами-гастролями по огромной стране обеспечивал он жене и своим обожаемым девочкам безбедное и благополучное существование. Причем находясь уже далеко не в том возрасте, когда мог написать о себе с отчаянной веселостью:

И легко мне с душою цыганской
Кочевать, никого не любя!..

…В первый раз Александр Николаевич приехал («полез»!) в Ташкент с концертами в марте 1948 года. О пребывании его здесь, о том, как принимали у нас маэстро, какой предстала ему впервые столица Узбекистана, свидетельствуют письма Вертинского к жене, включенные в книгу его воспоминаний «Дорогой длинною…».

Гостиница «Шарк», ныне не существующая.

Ташкент, 17 марта 1948 г.
«Я в отеле. В номере цветы… Шампанское. Яблоки… и чудесные гранаты, которых я никогда даже не видел, и изюм. Это они меня так встречают. Видно, что они старались…».

Ташкент, 20 марта 1948 г.
«Уже спел два концерта. Приняли меня они от души. Номер в гостинице большой и хотя холодный, но с водой. В день приезда на столе были цветы, фрукты и вино, – стараются.
Публика принимает не менее горячо.

Никакой весны нет. Миндаль отцвел месяц назад и потом весь вымерз от внезапных морозов, так что у них будет “миндальный голод”. Урюк тоже…

Я делаю вливания йода. Здесь чудный врач – проф. Федорович. У него в госпитале мне делают все.

…Узбекские артисты пришли все на концерт. Помнишь Халиму Насырову? Когда мы приехали, были на ее концерте в зале Чайковского? Вот она и оперные узбеки тоже. Театр тут построили новый, говорят – чудо архитектуры. Но я еще не видел…
На концертах моих все сливки узбекского общества – от председателя Сов. Министров начиная. Обещают угостить пловом где-то в горах. По-узбекски. Сидеть надо на полу…»

Колоритные картинки; подмечающий многое взгляд заинтересованного туриста… Случились в тот его приезд, как видим, и примечательные встречи и знакомства на узбекской земле. А потом, из Ташкента, – дальше, дальше: колесить по регионам необъятной страны с «Бразильским крейсером», «Маленькой балериной», «Желтым ангелом», «Лиловым негром», «Попугаем Флобером»… Песенки вопиюще неактуальные для советской действительности, но принимаемые публикой с полным восторгом, – не в пример, между прочим, песне «Он»: написанная как посвящение Сталину, она так и не прижилась в репертуаре Вертинского.

И снова – поездки, гастроли, концерты, несмолкаемые овации и… обиды. Все новые и новые.

«…Странно и неприятно знать, что за границей обо мне пишут, знают и помнят больше, чем на моей родине. До сих пор за границей моих пластинок выпускают около миллиона в год, а здесь из-под полы все еще продают меня на базарах “по блату” вместе с вульгарным кабацким певцом Лещенко…».

«…Обо мне не пишут и не говорят ни слова, как будто меня нет в стране. Газетчики и журналисты говорят “нет сигнала”. Вероятно, его и не будет. А между тем я есть! И очень “есть”! Меня любит народ! (Простите мне эту смелость.) 13 лет на меня нельзя достать билета! Все это мучает меня…»

Дискография Вертинского за рубежом – в Германии, Франции, Англии, Польше – при его жизни насчитывала миллионы экземпляров пластинок. В СССР же была сделана единственная прижизненная запись его песен на пластинку в 1944 году.

…Я знаю – даже кораблям
Необходима пристань,
Но не таким, как мы, – не нам,
Бродягам и артистам!..

…Снова Вертинский навестил Ташкент через восемь лет, осенью 1956 года.
Приехал человек, прошедший испытание замалчиванием, уже хорошо узнавший, помимо горечи эмиграции, и то, как несладка и репатриация, особенно в тоталитарной стране. Несмотря на огромную популярность Вертинского, концерты его в Москве и Ленинграде были редки. На радио его не приглашали, пластинок почти не выпускали, не было рецензий в газетах. «Официальная советская пресса к его творчеству относилась со сдержанной враждебностью. Вскоре после окончания войны была развернута кампания против лирических песен, якобы уводящих слушателей от задач социалистического строительства, во время которой напрямую о Вертинском не говорилось, но подразумевалось. Немногие пластинки с его песнями изымались из продажи и вычеркивались из каталогов. Ни одна его песня не звучала в эфире, газеты и журналы о триумфальных концертах Вертинского хранили молчание. Выдающегося певца как бы не существовало…»

И все-таки совсем «закрыть» Александра Вертинского как артиста власти не могли – слишком большие доходы приносили его концерты. Поэтому уже очень, очень немолодого человека «выжимали», гоняя по самым отдаленным окраинам империи, где даже теплый нужник был редчайшей редкостью.

«Пою в нетопленных сельских клубах, публика в зале – в шубах и тулупах, пар изо рта, а я на сцене – во фраке…».

«…Что я получаю за свои песенки? Холод номера и холод одиночества. Мне платят “продуктами из рефрижератора” – и свежезамороженной и потому безвкусной дрянью…».

«…Утверждают, что Вертинский – не искусство. А вот когда вашим внукам через пятьдесят лет за увлечение песенками Вертинского будут продолжать ставить двойки в гимназиях и школах, тогда вы поймете, что Вертинский – это искусство!..».

Он ждал рецензий на свои концерты, но пресса молчала. Из года в год. Не издавались ни его стихи, ни ноты музыкальных сочинений. Готовый к выпуску сериал пластинок с записью его песен отправили под пресс, а уже сделанный набор рукописи книги воспоминаний был рассыпан.

…Россия, Родина, страна родная!
Ужели мне навеки суждено
В твоих снегах брести изнемогая,
Бросая в снег ненужное зерно?..

Весь этот груз накопившихся обид и привез Александр Николаевич в пятьдесят шестом году в теплый восточный город, так щедро и радостно принимавший его несколько лет назад. И может быть, как раз эта атмосфера дружеского гостеприимства и искреннего почитания его таланта «расковала» великого артиста: именно в Ташкенте он позволил себе высказать откровенно все, что наболело. Об этом можно прочитать в воспоминаниях замечательного ташкентского журналиста Константина Мартирьевича Курносенкова. Его книга «Подвижники», о которой мне рассказала, и даже любезно прислала фотографии отдельных страниц, писательница Галина Альбертовна Долгая, посвящена замечательным людям, с которыми автор был лично знаком, встречался в жизни. Поэтому в каждом очерке чувствуется живое «присутствие» и личностное отношение автора к своим героям.

Вот как описывает К.М. Курносенков свою ташкентскую встречу с Александром Николаевичем Вертинским:

«…Дороги, то короткие, то длинные, то в стужу, то в знойное пекло. Артист разъезжает по стране. Дает двадцать четыре концерта в месяц, а ведь ему уже шел к концу шестой десяток.
Появляются объявления в газете “Правда Востока”, извещающие о предстоящих гастролях Вертинского в Ташкенте.
27 сентября, пятьдесят шестой год, четверг, вечер, – первое выступление Вертинского. Переполненный публикой концертный зал имени Свердлова. Люди стоят в проходах, сидят на приступках амфитеатра, теснятся на балконах.
Вертинский сам объявляет вещи, которые исполняет. Поет “В степи молдаванской”, “В синем и далеком океане”, “Чужие города”, “Темнеет дорога приморского сада”, “Мадам, уже падают листья”, “Танго “Магнолия”, “Над розовым морем вставала луна”, “Прощальный ужин”, “Доченьки”.
Поет два отделения. Зал, словно завороженный, внимал звукам дивных песен…

…Утихли рукоплескания и ликующие возгласы. Разошлись и разъехались зрители, капельдинеры унесли со сцены корзины и букеты цветов. Иду в артистическую комнату, где обычно проводят антракты дирижеры, солисты.
Александр Николаевич уже снял фрак, белоснежная сорочка облегала его изящную фигуру.
Мы обменялись приветствиями.
– Ташкентцы долго ждали вас, ваши концерты не раз переносились.
– Да, так, к сожалению, выходило. Я был занят на съемках фильма, а они не укладывались в намеченные сроки.
Излагаю просьбу Узбекского радио разрешить сделать запись одного из его ближайших концертов.
Александр Николаевич сосредоточенно смотрит на меня. Молчит, потом говорит:
– Меня радует ваше внимание, но почему Московское радио, сказать открыто, не допускает Вертинского к столичному микрофону? Пора подумать правительству о Вертинском!..
Я смущен. Что ответить? Говорю: не могу объяснить действий Московского радио. Мы же вас, почетного гостя нашего города, приглашаем к микрофону нашего республиканского радио…
И я услышал от него все, что накопилось у него за долгие годы. Его обиды имели основания. Ну а запись концерта тогда так и не состоялась…»

В тот свой приезд в столицу Узбекистана Вертинский успел встретиться с некоторыми деятелями культуры, в том числе с композитором Алексеем Федоровичем Козловским и его женой Галиной Лонгиновной, которым подарил вот эту свою знаменитую фотографию. На фото – сердечная надпись: «Галине и Алексею Козловским. Извиняясь за сей «фамильный» портрет (другого нет), я с радостью принимаю Вас в число моих настоящих (подчеркнуто) друзей, столь необходимых нам в этой ситуации. Александр Вертинский. Ташкент, 56 г.»…

Восемь концертов дал Александр Николаевич той осенью в Ташкенте… Последний раз ташкентцы слушали его в воскресенье 7 октября 1956 года.
Ему оставалось жить всего год.

«…Я ничего не скрываю от слушателя, пою так же, как пел бы для Господа Бога, – искренно, глубоко, правдиво…».

«…Человеку на закате суждено все разлюбить, чтобы душа его, освобожденная от всех земных привязанностей, предстала чистой, голой и свободной перед престолом Всевышнего…»

«…Как только мы добиваемся, наконец, ясности мысли, силы разума и что-то начинаем уметь и знать, знать и понимать, – нас приглашают на кладбище. Нас убирают как опасных свидетелей, которые слишком много знают…»

Полынью горчащие истины, выстраданные к закату жизни… Но среди них – триумфально, ликующе сбывшееся пророчество:
«Через пятьдесят лет вы поймете, что Вертинский – это искусство!»

В этом году исполнится шестьдесят лет, как великого артиста нет на земле. Но то, что Вертинский – это искусство, – ваши соотечественники, Александр Николаевич, поняли гораздо, гораздо раньше. Как понимаем мы и передадим нашим детям и внукам:
Вертинский – forever.
Вертинский – навсегда.

И сегодня в Ташкенте, как когда-то, звучат песни А.Н. Вертинского – в исполнении Георгия Дмитриева.

Лейла ШАХНАЗАРОВА.