В «Дневнике моего сердца» Анны Ахматовой читаем:
«То, чем был тогда Париж, уже в начале двадцатых годов называлось «vieux Paris» (старый Париж) или «Paris avant guerre» (довоенный Париж). Ещё во множестве процветали фиакры. У кучеров были свои кабачки, которые назывались «Au rendez- vous des cochers», и ещё живы были мои молодые современники, которые скоро погибли на Марне и под Верденом. Все левые художники, кроме Модильяни, были признаны. Пикассо был столь же знаменит, как сегодня, но тогда говорили «Пикассо и Брак». Ида Рубинштейн играла Соломею, становились изящной традицией дягилевские Ballets Russes (Стравинский, Нежинский, Павлова, Карсавина, Бакст).
Мы знаем теперь, что судьба Стравинского тоже не осталась прикованной к десятым годам, что творчество его стало высшим музыкальным выражением духа XX века. Тогда мы этого ещё не знали. 20 июня 1910 года была поставлена «Жар- птица». 13 июня 1911 года Фокин поставил у Дягилева «Петрушку».
110 лет спустя старый Париж проявился причудливым узором рядом с нами, в Большом театре имени Алишра Навои, в Ташкенте. Расступились занавеси по эскизам Серова, в сказочной глубине сцены вспыхнул прозрачный мягкий свет и зрителям предстал изумительный балет из короны русских сезонов, всё как тогда, в Париже, в Grand Opera.
«Жар- птица» и «Шахерезада». Эти изящные и лёгкие одноактные балеты на музыку И.Стравинского и Н.Римского- Корсакова остались живы благодаря магии Андриса Лиепы. С прославленным балетмейстером мы говорили не только о возрождённых спектаклях, об искусстве прошлого и настоящего, но и о целом мире.
– Андрис Марисович, Вы стали неотъемлемы от Ташкента. С чего началось Ваше знакомство с городом? Фотографии, где Вы посещаете Свято- Успенский Кафедральный собор попали в прессу первыми.
– Где бы я ни был, я свою душу в храм привожу. В Свято-Успенский собор меня отвела Надира Хамраева. Собор очень красивый. С традициями. На праздник Андрея Первозванного у меня были именины и я причащался. В тот день архиерейскую службу вёл митрополит Викентий. Перед репетицией я успел попасть в храм. Также мы посетили Свято-Троице-Никольский женский монастырь и ездили в мечеть Минор, которую построил Алишер Усманов. Мечеть сахарная, белая и фотографии просто сказочные получились. Люди в соцсетях не могли поверить, что это не декорации голливудского фильма к балету о Шахерезаде.
– В Ташкент Вы привезли балеты «Шахерезада» и « Жар- птица». Почему только два, ведь балетов значительно больше?
– Я восстановил 12 спектаклей: «Шопениана», «Болеро», «Половецкие пляски», «Тамар» и другие. В Ташкенте всего два и я считаю, что зрителю достаточно двух спектаклей за вечер. Не хочу перегружать. В Большом театре или в Мариинском зритель более искушённый и ему хочется больше показать. Здесь же «Шахерезады» и «Жар-птицы» вполне достаточно. Я даже думаю, что если бы был третий спектакль, то он был бы лишний. Надо учесть, что ритм жизни изменился. Я ставил эти балеты 26 лет назад. Это был 1993 год и мы жили в другой стране, по- другому чувствовали. Сегодня жизнь идёт быстрее и потратить 3,5 часа в театре тяжело. Нужно успеть прийти домой, накормить детей, уложить их спать и выспаться самому, чтобы утром начать работать.
– Расскажите, как готовились Ваши балеты в Ташкенте?
– Всё получилось также великолепно, как было в Париже на русских сезонах. Нужно отдать должное директору ГАБТ. Он нашёл возможность договориться с «ЛУКОЙЛ» и они нас спонсировали. У Бакста на сцене был красный пол и мы его купили. Замечательный занавес художник Серов рисовал специально для сезона 1910 года. Костюмы и декорации получились в том виде, какие были у Бакста и Головина. Старых декораций уже не существует, но например, эскиз Головина к «Жар-птице» хранится в Третьяковской галерее. Мы с Толей Нежным взяли его, разработали, разложили по планам. Это очень серьёзная техническая работа, ведь декорации должны подниматься и опускаться, в них танцуют люди.
– Костюмы к Вашим балетам изящны. Какова история их восстановления?
– У нас пятьдесят человек занято в «Жар- птице» и сорок пять в «Шахерезаде». Заведующая мастерскими Лобар- очень хорошая девочка и мы с ней смогли сделать этот объём, но для солистки Надиры Хамраевой я заказал пачку в Москве в мастерской «Дебют. Там работает тот мастер, которая расшивала костюмы Нине Ананиашвили ещё в 1992 году, зовут её Оля Удод. Ведь важно не просто сшить, но и разукрасить пачку, а для этого нужно быть большим профессионалом. Когда мы делали «Жар-птицу» в Тбилиси, то Оля и Нина через 25 лет встретились и сфотографировались на память. Спектакль жив до сих пор.
– Вы ставили балеты по всему миру. Есть ли особенности работы с труппой в Ташкентском театре?
– Могу сказать так, что здесь могут работать, но не все работают. Я даже не знаю чем это объяснить. Необходимо налаживать дисциплину и мне кажется не криком, а если что-то не сделали сегодня, то завтра надо переделать и я точно скажу, что спуску не будет. Вот если бы здесь сидел Морис Бежар, то ни один человек не смог бы танцевать в полноги. Он никого не заставлял, просто когда он находился в зале, все работали на полную катушку. В нашей профессии ты должен каждый день делать всё по максимуму. Если ты сегодня не сделал, то завтра у тебя хуже получилось. Лучшая в работе – это Надира Хамраева. 16 октября, в день, когда я приехал, у неё была «Жизель». Я этого не знал и пришёл на репетицию. С двух часов мы репетировали до четырёх тридцати и она спросила меня можно ли ей уйти потому что у неё сегодня спектакль. То есть вечером я был на спектакле, который она танцевала, но до этого репетировала «Жар-птицу».
Для меня стало откровением то, что артистка хотела начать репетиции вместе со всеми, чтобы на эти два часа не отстать. Она проходит всегда в полную ногу и её образ самый качественный. В нашей профессии тому, кто делает на все сто – все сто и возвращаются. То есть когда ты выкладываешься на полную, даже если у тебя что- то не получится, то публика тебе простит. Тебе простит педагог. Мы ведь не машины. Из десяти десять раз сделать правильно пируэт не может никто. Восемь- девять правильных пируэтов из десяти делают те, кто очень хорошо работает. Сделать правильно из десяти пять – непрофессионально.
– Ваш отец, Марис Лиепа, говорил: «Когда ты работаешь на сцене, нужно работать не на размер сцены, а на размер космоса». Есть все основания полагать, что энергия и цельность в работе перешли к Вам именно от него. Так ли это?
– Отец был блистательным партнёром и педагогом. Я научился всему через него, видя как он работает. Он преподавал в школе и конечно помогал советами и делился профессиональными навыками, которыми он обладал. Я старался всё делать так, как он учил и стал хорошим партнёром и сегодня передаю знания молодёжи. С учениками мы репетируем, работаем и мастерство будет передаваться дальше.
– Андрис Марисович, расскажите о Вашем отце. Как складывались взаимоотношения с таким невероятно талантливым человеком, Марисом Лиепой?
– Знаете, для меня отец был обычным отцом. Когда рождаешься в такой семье, то особенным себя не ощущаешь. Он приходил каждый день домой, мы ужинали, завтракали, потом он уходил на работу, часто уезжал на гастроли. Мы с Илзе часто бывали в Большом театре и видели как он репетирует, как занимается. Назиданий нам никогда не давал, а наоборот, был всегда примером для нас. Мы видели, как он много трудится. Папа был очень весёлым человеком. Дома всегда шутил. Я помню его шутки-прибаутки. Моё имя Андрис – в русском звучании Андрей, поэтому дома я был для него Андрюхой.
– Ваш отец обладал чуткостью к людям, даром проникать в глубины души и был настолько бескорыстным, что в это многие не верили.
– Да, все свои гонорары он перечислял в фонд мира. Уже тогда у нас был фонд, который на чужие нужды тратил деньги. Это было не афишировано. Сегодня у нас открыт Благотворительный Фонд имени Мариса Лиепы, мы многое делаем в его память. Так получилось, что он рано ушёл из жизни. Ему было всего 52 года. Мне уже 56 лет и когда я был моложе, то мне казалось, что он был человеком пожившим. Но сейчас я понимаю, что это самый продуктивный возраст. Он бы мог преподавать ещё лет пятнадцать- двадцать и отдать молодёжи то, что он накопил и наработал, но к сожалению, Господь забрал его раньше. В то же время, в Православии существует образ Господа, срезающего зрелые колосья. Значит, отец закончил своё дело. Я всегда привожу в пример Шукшина, Леонида Быкова, Володю Высоцкого. Это люди, которые работали в полную силу и естественно их организм не выдержал.
– Возможно, для Мариса Эдуардовича стало роковым то, что его оставили без проблеска надежды и старались отстранять от главных ролей в последние годы?
– Большой театр был смыслом его жизни. И он мне всегда говорил: «Только не бросай большой театр, только не бросай». Я сохранил любовь к Большому театру, но я понял, что театру можно отдать своё здоровье, жизнь, но никак не душу. Я свою душу в храм привожу. Мне кажется, душа должна раскрываться в храме, нежели в театре. Театр – дом, где я работаю и оставляю свой талант и все свои силы, но внутренне раскрыться у меня не получается, потому что я видел пример отца. Он весь растворялся в театре, а потом театр взял и просто выкинул его на обочину и это было ужасно. Я вспоминаю тот момент, когда я репетировал «Жизель» и он должен был мне показать как и что делать, но когда он пришёл его не пустили на проходной. Я не хочу испытать этого чувства. Это трагедия.
– Значит, Ваша жизнь и творчество включают в себя весь мир?
– Моя жизнь строится от того, где я в данный момент. Вот сейчас я в Ташкенте, в замечательном театре, который построил Щусев. Очень красивый театр и я совершенно не жалею, что я не в Большом. Для меня ощущение жизни складывается от того, куда ты приезжаешь и как ты искренне и серьёзно работаешь, а мой отец, даже когда он уехал в Болгарию, его тяготило, что он не в Большом. А я работал в Болгарии с ощущением благодарности. Поэтому, когда я уезжал из Москвы, я абсолютно ни о чём не жалел. Так же, как в Большой театр, я захожу в Grand Opera, Metropolitan, La Scala или в Римскую Оперу. Я могу ставить балеты в Тбилиси, в Астане, в Ташкенте. Я не фокусируюсь. Большой театр был в моей жизни восемь лет, потом восемь лет Мариинский. Два года я работал в American Ballet Theatre у Михаила Барышникова. Существует
хорошее выражение: «не место красит человека, а человек – место». Так было бы и для моего отца, куда бы он не поехал работать – все бы понимали и чувствовали, что он великолепный танцовщик. Но ему чего- то не хватало и он хотел сидеть в столице, в Москве. Он мог уехать в Ригу и быть главным балетмейстером в Риге. Не взяли в Ригу, так поехал в Ташкент. Человек его уровня был бы всюду востребован.
– Андрис Марисович, а в каких городах и с какими людьми Вам удалось работать?
– Танцевал у Бежара, танцевал в La Scala с Карлой Фраччи «Жизель», танцевал в Grand Opera. В Парижской Опере я танцевал «Лебединое озеро» в постановке Нуриева. В Нью-Йорке, в Metropolitan, я танцевал постановку «лебединого» Барышникова. Работал с Улановой и Плисецкой, для Вишневской Галины Павловны я поставил «Евгения Онегина», для Гергиева «Сказание о невидимом граде Китеже и деве Февронии». В Москве я сделал спектакли для Кремлёвского балета. Для меня все эти имена, о которых я говорю,– конкретные люди с которыми я провёл ни один час вместе и реально много работал.
– Вы стали друзьями?
– Я никогда ни к кому в дружбу не навязываюсь, я вполне самодостаточен. Я люблю сохранять дистанцию. Например, Барышников никогда не был моим другом, но он был моим руководителем и я даже не хочу говорить, что мы были более близки, чем руководитель и танцовщик. Точно так же и Нуриев, точно так же и Галина Павловна Вишневская и Майя Михайловна Плисецкая. С Плисецкой у нас были более тёплые отношения, потому что я делал её творческие вечера на протяжении 15 лет. И, конечно, после этих концертов мы сидели вместе и ходили ужинать. За стенами театра больше общался с Нуриевым, меньше общался с Барышниковым. Я очень уважаю всех этих людей и не лезу в более близкие отношения, чем нужны по работе. Думаю, что поэтому я со всеми в хороших отношениях. И когда была жива Майя Плисецкая, и теперь, когда её не стало, мы продолжаем общаться с Родионом Константиновичем – всегда её помним и молимся за неё. Чаще всего люди, которые близко дружат, перестают разговаривать друг с другом если что-то случается. С Григоровичем были не идеальные отношения, но благодаря нашей дистанции, я всегда могу прийти к нему и сказать: «Юрий Николаевич, в Ташкенте хотят поставить Ваш спектакль». Думаю, что он не откажет.
– А любовь помогает Вам в творчестве?
– Иногда помогает, но в основном любовь отвлекает. Сейчас я живу один. С одной стороны жалко, что семьи нет, а с другой стороны всё, что Господь даёт, отдаю артистам и театру. Нуриев мне однажды сказал: «Мы – цыгане». Он абсолютно прав. Наша жизнь – цыганская. Как живут цыгане никто не понимает, но нужно быть цыганом, чтобы постоянно переезжать с одного места на другое. У меня есть чемодан, в котором лежит всё, что нужно и сумка, с комплектом вещей, которые я мог бы переодеть для репетиции. Так живут не только балетные артисты, но и цирковые и оперные. Мне было бы сложно уехать в Ташкент и работать здесь три месяца, если бы я каждый день пытался вернуться домой. Сейчас я спокоен внутренне, что я никому не должен объяснять, почему я просидел с Вами и давал интервью вместо того, чтобы идти домой. Потом я побегу на репетицию, а вечером у меня встреча с детьми в балетной студии Надиры Хамраевой. Я уже показывал им «Жар- птицу» и сегодня обещал показать «Петрушку».
– Как Вы считаете, на чём держится балет? Это дар, призвание или тяжёлый труд?
– Я люблю такую аналогию: существует множество людей, у которых есть диплом врача, но в любой больнице только один хирург, у которого хотят оперироваться все. Потому что понимают, что он хирург от Бога. А есть ещё 5-6 врачей, у которых есть диплом, но у них этого дара нет. Они не могут вылечить, что-то правильно сказать. Точно также руководитель, педагог или танцовщик.
Все, кого Вы видели на сцене, закончили академию или балетную школу, но не все одинаково выглядят и не каждый сможет преподавать. Это – дар свыше.
– А что делать зрителю? Ведь многие приходят в театр сделать красивое селфи. Как научиться чувствовать и понимать балет?
– Это как футбол. Человек много смотрит футбол, начинает понимать правила и становится болельщиком. И балетом нужно заболеть. Человек приходит первый раз и ему нравится, потом он приходит посмотреть другой состав – ему тоже нравится. Он пришёл в третий раз и первый состав сравнил со вторым. Начинает понимать, кто станцевал лучше. Начинает любить артистов, любить музыку и получает удовольствие. А то, что многие приходят выпить шампанское, сделать селфи и выложить в сеть, будто культурно провели время – это уже издержки производства и с этим ничего не поделаешь.
– Где найти столько настоящих ценителей балета, чтобы залы всегда были полными? Исключение – это Ваши постановки, которые пришёл посмотреть весь Ташкент.
– Театр – это элитарное искусство. В советское время его хотели сделать массовым, но оно всё равно элитарное. Лондонский Covent Garden не весь Лондон посещает, а приходят люди, которые любят и понимают искусство. Чтобы понимать и знать, что такое опера или балет, надо часто ходить. Чтобы часто ходить у тебя должны быть деньги. Сейчас в театр ходят не те, кто хочет, а те, кто может. Один ты не пойдёшь в театр, поэтому ты должен взять два билета. Потом ты должен взять такси, чтобы приехать. Потом желательно зайти в буфет что- то купить и ещё пойти поужинать после. То есть поход в театр должен быть подкреплён финансово.
– К сожалению, всё зависит от финансирования. Сам театр в первую очередь. Вы заметили, насколько трудно сейчас Ташкентскому ГАБТ?
– Да, у нас, например, с туфлями балетными проблема. Нужно, чтобы государство оплачивало обувь. А государство не оплачивает. На той зарплате, которую получают в театре, балерина не может позволить себе сама купить туфли. Хорошо, что сейчас есть новые американские туфли, которыми можно пользоваться практически в течении месяца и месяц танцевать в одной паре, но получается так, что ты половину зарплаты тратишь на эту новую пару. У театра нет финансов, чтобы помочь. В Астане это оплачивается, в Большом театре это оплачивается. То есть туфли – это часть костюма, которую предоставляет театр. Здесь у артистов зарплаты маленькие, а чтобы быть профессиональными, например, Надира Хамраева должна иметь три пары туфель на месяц, потому что она ведущая балерина и ей нужно делать фуэте, а на фуэте подошва стирается в два раза быстрее, чем у девочек из кордебалета. В этих туфлях они могут два месяца танцевать, а у Надиры уходит 3-4 пары. Я сам артист, я тоже покупаю туфли и знаю, сколько они стоят. А ведь нужно ещё накормить семью, купить детям учебники, отвезти их в школу.
– Вы говорите, что время сейчас другое и оно сжимается. Что ждёт классический балет в будущем? Будет ли он существовать?
– Когда-то появилось кино, потом телевидение, а теперь интернет. Кино идёт, всюду интернет, а театр жив. Я считаю, что мы пережили достаточно много подобных экспансий. И всё равно в театры ходят и они не закрылись ни в одной стране. Сегодня такой мир, что мы все куда-то движемся, бежим и потом вдруг остановка и все понимают, что добежали неизвестно куда и надо возвращаться обратно. Вот смотрите, кто думал, что будет такая ситуация с Европой? Что людей будут закидывать гранатами со слезоточивым газом, что в Страсбурге расстреляют народ на рождественском базаре. Понять это не возможно. Но когда такое случается, то театр становится спасением для многих. Например, во время блокады Ленинграда люди ходили на спектакли. Сегодня многие понимают, что лучше посмотреть спектакль, чем телевизор, в котором показывают сводки будто бы конца света.
– Какими балетами Вы хотели бы порадовать ташкентцев в будущем?
– Я очень хочу поставить здесь «Баядерку». Балет сложный, многогранный, но лёгкий и красивый. Тем более, что недавно исполнилось 200 лет со дня рождения великого Мариуса Петипа. Сделать свою версию «Баядерки» в год Петипа и поработать с ташкентскими артистами было бы прекрасно. Мне очень приятно, что мои спектакли собирают здесь полные залы. Меня радует, что на 2019 год зритель хочет купить билеты пораньше и прийти в театр. Я знаю, что балеты могут быть не интересными. Я сам это вижу и меня это удручает. Все виды искусства хороши, кроме скучного. Я знаю, как сделать так, чтобы было динамично, интересно и актёрски наполнено. Ради этого я работаю и живу. – В свою очередь будем радовать Вас полными залами, Андрис Марисович! Благодарю Вас за интервью.
– Спасибо, Мария!
От информационного портала «Новости Узбекистана» мы поздравляем Андриса Марисовича Лиепу с назначением на должность руководителя балетной труппы Государственного академического Большого театра имени Алишера Навои в Ташкенте 16 января 2019 года.
Генеральный спонсор «Русских сезонов» в Ташкенте нефтяная компания «ЛУКОЙЛ».
Интервью было взято для весеннего номера журнала «ZOOM Central Asia», публикуется впервые на портале «НОВОСТИ УЗБЕКИСТАНА»
Мария КОРОВИНА mkorovina.com
Фотограф Нигина НАЗАРОВА
