* * *
Никому не известный сын давно пропавшего, отколовшегося от своей респектабельной семьи родственника тайком возвращается под другим именем в старый фамильный дом, чтобы расправиться со всеми, кто стоит на его пути к наследству. Сначала ему удалось прикончить своего престарелого дядюшку с больным сердцем, напугав его до смерти. Следующей жертвой он намечает собственного кузена – еще одного племянника и основного наследника того самого богатого дядюшки. И почти уже достигает своей цели, но в последний момент его разоблачают.
Какое это произведение? Вы удивитесь, но – не то, что первым пришло вам сейчас на память.
Да, представьте, «Собака Баскервилей» тут ни при чем. Перед нами – «Закон обратного волшебства» Татьяны Устиновой. А в «Хронике гнусных времен» она – ха-ха – так же непринужденно использовала сюжет «После похорон» Агаты Кристи. Но… наверно, «Первой среди лучших» это позволительно. Менее увлекательными ее романы от этого не стали.
* * *
«Через виденье главного героя окружающий мир в воображении читающего вырисовывается ярко, красочно и невероятно красиво. Произведение пронизано тонким юмором, и этот юмор способствует лучшему пониманию и восприятию происходящего. Данная история – это своеобразная психологическая загадка, поставленная читателю, и обычной логикой ее не разгадать. Актуальность проблематики, взятой за основу, можно отнести к разряду вечных, ведь пока есть люди, их взаимоотношения всегда будут сложными и многообразными. Это настоящее явление в литературе. Запутанный сюжет, динамически развивающиеся события и неожиданная развязка оставят гамму положительных впечатлений от прочитанной книги. Созданные образы открывают целые вселенные, невероятно сложные, внутри которых свои законы, идеалы, трагедии. Просматривается актуальная во все времена идея превосходства добра над злом, света над тьмой с очевидной победой первого и поражением второго».
Это – аннотация к… собственно, совершенно неважно, к какому произведению. Главное – образчик пера, как видим, умелого и циничного до восхищения. Утверждаю с полной уверенностью: этот рецензент, освоивший искусство округло-гладких, умело-эффектных и абсолютно ничего не значащих фраз, смело может браться за рекламу любой литературной продукции, не читая ее, – от «Повелителя мух» до Нового Завета.
(Кстати, данная аннотация презентует восьмистраничный рассказ Сименона «Смертная казнь».)
* * *
Для меня мужская способность страдать от несчастной любви с блеском воплощена в «Блеске и нищете куртизанок». Эстер, решившаяся покинуть Люсьена ради его же блага, оставляет ему невыразимо трогательное прощальное письмо. Объясняет, как мучительно далось ей это решение, умоляет своего обожаемого возлюбленного не слишком горевать и выражает надежду, что справиться с болью ему хотя бы отчасти поможет ее подруга-блондинка, которая в данную минуту ждет в соседней комнате.
Безутешный Люсьен заканчивает читать этот крик кровоточащего сердца и оживленно-нетерпеливо обращается к слуге:
«Где там эта блондинка? Веди ее сюда скорее!»
* * *
Почитала отзывы и рецензии на две книги, о которых сейчас много говорят и пишут, – «Леопард» и «Маленькая жизнь». Поняла, что оба романа, безусловно, шедевры. Благодарна авторам рецензий за то, что позволили понять: никогда, даже в самую безумную минуту мне нельзя приниматься за это чтение. Здоровье не то.
* * *
Ум может быть острый, проницательный, желчный, изощрённый, практичный…
У Жванецкого был – изысканный.
«…Он там, где что-то делается. Он там, где работает человек.
Он в том, что даст вам победу, но не даст ею воспользоваться».
(Жванецкий о Боге)
Это великая идея добра – победить и не воспользоваться своей победой. Это может только человек, в котором живет Бог. Впервые мне это смутно приоткрылось у Цветаевой в «Моем Пушкине»:
«Все козыри были у нее (Татьяны) в руках, чтобы свести его (Онегина) с ума, все козыри – чтобы унизить, втоптать в землю той скамьи, сравнять с паркетом той залы, она все это уничтожила одной только обмолвкой: Я вас люблю (к чему лукавить?)
К чему лукавить? Да к тому, чтобы торжествовать! А торжествовать – к чему? А вот на это, действительно, нет ответа для Татьяны…»
А теперь, спустя почти век, это же кратко, чеканно, исчерпывающе сформулировал Михаил Михайлович. Как сформулировал вообще всё, что кто-либо когда-либо еще сможет сказать миру.
Что именно?
Да просто всё то, что образует душу. И делает великой литературу.
* * *
В «Чувстве и чувствительности» особенно люблю письмо Люси Стил в конце: вот где высшее мастерство переводчика, не говоря уже об авторе! Передать в любезнейших светских выражениях всю вульгарность и низменность души хабалки.
Ирвин Шоу. «Вечер в Византии»
Герой (нельзя не думать – альтер эго автора) – опустошенный, выжатый, изверившийся сценарист и продюсер, сюжет – его внутреннее прощание с кино, признание своего жизненного поражения.
И все-таки – какое упоительное, коленопреклоненное объяснение в вечной, всепоглощающей любви к кино, театру, Искусству! Какая исполненная благородства преданность делу, которое, в конечном счете, выжав до конца, отвергло его!
Как же я бесконечно уважаю профессионалов. Во всем и в чем угодно.
Михаил Танич. «Воспоминания»
«Комнату в коммуналке получал настучавший сосед».
Вот и все. Такая вот простая, такая примитивная, такая подлая причина, – и незачем даже было задаваться горько-ироничным довлатовским вопросом о четырех миллионах доносов.
Быть жертвой или палачом? – да ведь тут и выбора ни у кого из нас нет, с этим ответом уже рождаешься. И сознание, мозги, любые корыстно-практические или бескорыстно-благородные соображения тут ни при чем. Ты просто это можешь или не можешь.
Правда, есть вопрос: а вот почему стучали даже и без выгоды для себя? Недавно лишь узнала название этому явлению – ресентимент. Что ж, многое объясняет.
* * *
«Если у вас что-нибудь болит – не говорите никому. Ударят именно в это место».
Нет, у меня ничего не случилось. Просто читаю сейчас прозу Цветаевой.
* * *
«…Почудились шаги, и она потянулась к вязанью. Она уже давно, больше года, не могла вязать, но не хотела в этом признаться и притворялась, будто работает. Ни в чем “таком” нельзя признаваться. Когда узнают, у них в глазах что-то забегает и остановится. Что-то поставит точку. Они все понимают».
Эти обреченные, старческие, мертвые слова написала самая веселая и остроумная русская писательница.
Во всеобщем восприятии Тэффи – это в первую очередь легкий, счастливый, искрящийся юмором талант. Между тем, именно ей принадлежат одни из самых страшных рассказов, которые я читала: «Летчик», «Ваня-Щеголёк» и «Гермина Краузе».
* * *
Пиком, вершиной начитанности в советское время были Драйзер и Ромен Роллан. Все. На этом разрешенная нам зарубежная литература заканчивалась. Да и открой мы для себя Джойса и Камю – что дальше с этим делать, как соотнести их с той действительностью?.. Для провинциальной учительницы или библиотекарши (конечно, при условии, что они что-нибудь в этом поняли бы) это был бы шаг к петле.
* * *
Моя бабушка всю жизнь перечитывала своего любимого Андерсена и умерла с его томиком в руках. Я тоже его люблю, но без фанатизма. Несравненная, воздушная поэтичность – при вполне филистерской, бюргерской философии… Во всяком случае к «Красным башмакам» или к «Девочке, наступившей на хлеб» по доброй воле точно не вернусь. «Ель» так вообще кажется самой страшной сказкой на свете, этакой «Анти-Золушкой». «Девочка со спичками» по сравнению с ней – просто-таки жизнеутверждающий гимн оптимизму.
А что люблю? «Калоши счастья». И если суждено вспомнить в последний свой час что-нибудь из Андерсена – самое заветное, самое главное, – наверно, это окажется призыв попугая из той сказки:
«Нет, будем людьми!..»
Лейла ШАХНАЗАРОВА
Фото из Интернета.
Окончание следует.
