Триумф и трагедия Алексея Куропаткина
Из цикла Туркестанские генерал-губернаторы
Перед грозой
Перед отпуском Алексей Николаевичу, необходимо было провести запланированные манёвры Варшавского военного округа. Туда он отправился вместе с членами императорской фамилии. Вначале осмотрели новый порт имени Александра III в Либаве, куда Августейшие Особы прибыли на двух яхтах – император с супругой на «Штандарте», вдовствующая Императрица на «Полярной звезде». Пятнадцать лет назад именно Куропаткин проектировал укрепления Либавы, как базы снабжения войск и торгового порта, и теперь военный министр хлопотал об усилении его обороны дополнительными укреплениями.
Но мысли Алексея Николаевича по-прежнему занимали тревожные вести с Дальнего Востока. В дневниковой записи от 27 августа 1903 года Куропаткин сообщает следующее: “Обедал у государыни Марии Фёдоровны на “Полярной Звезде”. Кроме живущих на “Штандарте”, я был допущен к обеду только один. Сидел рядом с государыней Александрой Фёдоровной. После обычных расспросов о впечатлении в Либаве (государыня довольно небрежно про Либаву сказала: “всё по-немецки”), я навёл разговор на то, что в Либаве, в военном отношении, мы очень слабы, что денег нет, флота нет, что всё теперь берёт Дальний Восток и что в этом существует большая опасность. Государыня начала возражать мне не с обычной горячностью, что теперь и надо все силы и средства направлять на Дальний Восток, что там главная опасность, что там может вспыхнуть быстро война, что там мы должны быть особенно сильны во флоте, что потом, года через 4, когда там всё будет готово, можно опять перенести внимание на Запад.
Моё замечание, что на Западе для нас зреет и всё увеличивается главная опасность, что, если мы отстанем от наших соседей, мы будем побиты так, что все наши успехи на всех второстепенных театрах ни к чему не приведут. Говорил, что опасаюсь европейской войны. Государыня выразила уверенность, что до европейской не допустит. Но что теперь страшно нашествие жёлтой расы и что ей надо дать отпор и пр. Чувствуя, что тут поддержки я не найду, я признал себя побеждённым, и откровенно сказал государыне – “увы – чувствую, что моя вылазка окончилась полной неудачей”. Государыня смеялась, но твёрдо говорила: “да, да, тут нет сомнений”.
Очевидно, государь делится с ней своими разногласиями с министрами. Государь с интересом прислушивался к нашему разговору. Государыня тоже сказала ему несколько слов о том отпоре который она мне дала. После обеда государь проходя мимо меня, смотрел на меня с торжествующей улыбкой, которая говорила: “что, не удалось”… Буду всё же бороться, пока хватит сил, дабы увлечения по Дальнему Востоку не причинили России и Государю бедствий”.
Тем временем начались прямые российско-японские переговоры о разделе сфер влияния в Маньчжурии и Корее, которые быстро зашли в тупик – на компромисс никто не хотел идти.
Однако, дипломатический диалог продолжался, поскольку обе стороны, прежде всего Япония, — пытались выиграть время для окончания военных приготовлений.
Манёвры Варшавского военного округа завершились успешно и в дневнике военного министра появилась запись: “Государь вчера высказал мне свое полное довольство войсками варш. в. округа. Вынес, как он говорил, отрадное впечатление с парада. Говорил о разных национальностях в нашей армии. С доверием относится к магометанам. Не верит особо полякам”. После чего Куропаткин отправился отдыхать в своё родное Шешурино. Однако, полностью использовать отпуск не удалось. 23 сентября Куропаткин получает письмо от начальника Генерального штаба Сахарова с приложенными к нему двумя депешами от адмирала Алексеева. В первом сообщении от наместника высказывалось мнение о том, что японцы, по-видимому приступила к активным действиям. Японский флот частично прибывает к берегам Кореи. В связи с этим Сахаров дал распоряжение о проверке мобилизационной готовности предназначенных к отправлению на Дальний Восток подкреплений из Европейской части России. Во второй депеше адресованной военному министру, сообщалось, что ввиду возможности высадки японцев в Корее, им (Алексеевым) послана телеграмма Государю о необходимых мерах, состоявших в следующем: “В случае высадки в Чемульно, Цинанпо или в устье Ялу, первое — оказать противодействие открытою силой на море высадке дальнейших эшелонов; второе-—немедленно мобилизировать войска Квантунской области и расположенные в Маньчжурии. Одновременно подготовить всё для их сосредоточения к Мукдену и объявить всю Маньчжурию на военном положении”.
“Получив эту депешу, — записал Куропаткин в дневнике, — сделал все распоряжения окончить
мой отпуск на месяц ранее, чем мне был дан, и возвратиться в Петербург к 2 октября. Послал государю депешу, испрашивая приказание вступить в должность”.
14 октября Куропаткин участвовал в заседании комитета министров которое впервые вёл его новый председатель С. Ю. Витте. После окончания совещания, Витте отозвал Куропаткина и рассказал тому случившийся недавно эпизод, о котором в свою очередь поведал ему министр двора барон Фредерикс. Дело заключалось в следующем: император, получив от Алексеева депешу, в которой тот “собирался атаковать японский флот, если бы японцы начали высаживать свои войска в Корее”, вызвал министра иностранных дел и поручил ему составить ответ.
Ламздорф попытался уклониться, мотивируя отказ незнанием вопроса и тем, что “ему неизвестна, главным образом, психическая сторона ведущихся на Дальнем Востоке переговоров”. Однако царь настаивал и тогда Ламздорф прислал проект, твёрдо уверенный, что император его не подпишет: “не желаю войны России с Японией и не допущу этой войны. Примите все меры, чтобы войны не было”. Тем не менее Николай II подписал и послал Алексееву.
Позже и Ламздорф рассказал Куропаткину об этом эпизоде, добавив, что, если прежде император только помечал такие депеши, как проекты, а тут он зачеркнул слово проект и сразу подписал без всяких изменений. Очевидно царю стало ясно, куда может привести политика угроз, ничем не подкреплённых. По словам Ламздорфа, он говорил государю: “Нельзя, ваше величество, потрясать кулаком без решимости нанести удар. Придется сбавлять тон — а это очень нежелательно”. Такое шараханье в государственной политике ни к чему хорошему привести не могло, и Алексею Николаевичу всё яснее становилась неизбежность войны. 7 ноября 1903 года он пророчески записывает в дневнике: “будет война, начнется с Японией. Наделаем ошибок. Пошлют меня поправлять дело”.
Тем не менее, Куропаткин продолжает делать всё от него зависящее, чтобы предотвратить военное столкновение. В дневнике 28 ноября появляется запись: “Вчера отправил государю свою записку по Маньчжурскому вопросу (окончание), в которой я в сильных выражениях указываю опасность настоящего положения нашего на Дальнем Востоке и советую государю овладеть северною Маньчжурией путем добровольного соглашения с Китаем, отдав Китаю южную Маньчжурию, Квантун с Порт-Артуром: ветвь южной железной дороги и, кроме северной Маньчжурии, получить еще вознаграждение в 250 миллионов руб. Указываю, что, ведя далее наступательную политику, мы не только будем иметь войну с Японией и Китаем, но будем иметь против себя весь мир. Что даже Франция, ввиду нашей политики на Дальнем Востоке, начинает сознавать необходимость искать другой опоры и ищет соглашения с Италией и Англией, а там и до соглашения с Германией один только шаг. Не понимают, что мы хотим, куда идём, и потому тревожатся; что и в Англии просыпаются сказки о наших замыслах на Индию. Написал, что война с Японией будет крайне непопулярна в России, что противоправительственная партия воспользуется этою войною, чтобы увеличить смуту и пр. Писал с полной откровенностью. Читать государю эту записку будет тяжело, ибо в ней есть осуждение его политики, его мнений. Но надо, чтобы государь знал правду. Эта правда принесет пользу не только России, но и нашему чудному государю”.
Но всё было тщетно, никакое чудо уже не могло остановить сползание России к войне.
12 января японский Генеральный штаб принимает решение немедленно приступить к организации особой осведомительской сети для сбора военной информации о России, а на следующий день военный атташе Японии в Петербурге полковник Мотодзиро Акаси получает телеграмму о размещении в Санкт-Петербурге, Москве и Одессе четырех иностранных осведомителей. “Это необходимо для того, — говорилось в шифровке, — чтобы, сравнивая два источника информации, делать более объективные выводы. Следовательно, важно, чтобы один из осведомителей не знал о существовании другого”.
Получив телеграмму японский военный атташе без промедления приступил к созданию разведывательной сети. Между прочим, некоторые историки считают, что деятельность полковника Акаси следует рассматривать в качестве “одного из факторов победы” в войне с Россией, за что на склоне лет он был пожалован титулом барона. Думаю, какую-то лепту в победу своей страны Акаси действительно внёс своими подрывными и разведывательными операциями.
25 января 1904 года Куропаткин записывает в дневнике: “Вечером (в 12 часов ночи) получил письмо Ламсдорфа с извещением, что им получена нота японского Посланника о том, что ему приказано со всею миссией покинуть Петербург. Государь приказал отозвать и нашу миссию из Токио”. До военного столкновения оставалось чуть более суток.
В ночь на 27 января японские миноносцы вероломно напали на российский флот в Порт-Артуре. В бухте Чемульпо, не выдержав неравного боя, русскими моряками были затоплены крейсер «Варяг» и канонерка «Кореец». Японская армия начала высадку на морское побережье Кореи. Японский посланник в России, в тот же день вручил российскому министру иностранных дел ноту о разрыве отношений.
Война началась.
Продолжение следует
На заставке: Гибель “Варяга” и “Корейца” в порту Чемульпо. Старинная открытка
В.ФЕТИСОВ
