Что заставило меня в наше суровое «деляческое» время обратиться к столь непопулярной теме? Только ли обида за всевозможные ругательные ярлыки, которыми в изобилии осыпали меня за последние недели большей частью незнакомые мне, и уж тем более не знающие меня вовсе, субъекты, которым не понравились мои откровенные воспоминания? Это можно было бы понять, простить и забыть («Бог вам судья!» — написал я, закрывая свою переписку), если бы не одно существенное обстоятельство – критики использовали весьма громкие и помпезные сентенции о нравственности, чести и совести, далёкие от правды и реальной жизни. Попытаюсь доказать.
Первое: насколько правы творческие люди, когда упоминают о своей близости с конкретными людьми, с которыми их связала жизнь? В комментариях к моей статье встречаются такие суровые выводы: «обманывать доверие женщины некрасиво. В этих мемуарах нарушен неписаный кодекс мужской чести — Автор не мужчина. Мужчины не будет смаковать свои победы подобным языком. Порядочный человек не будет писать о ночи со звездой, да и вообще о своих ночах… порядочные люди не должны ни писать, ни читать ничего подобного».
Хлёстко! Но понимают ли наши доморощенные блюстители нравственности, что такими безапелляционными дефинициями они замахиваются на самого Пушкина, хотя для блюстителей русского языка и духовности, казалось бы, нет большего авторитета. Давайте разберёмся. Вспомним, пожалуй, самое известное стихотворение Александра Сергеевича «Я помню чудное мгновенье». Оно, как известно, обращено к А. П. Керн, молодой привлекательной женщине, которую двадцатилетний поэт впервые увидел на балу в Петербурге в доме Олениных в 1819 году. Это была мимолётная встреча, и Пушкин сравнивал её с видением божественной красавицы из прекрасного произведения «Лалла Рурк» Василия Андреевича Жуковского, рождённого в свою очередь под влиянием одноимённой романтической повести в стихах и прозе, сочинённой в 1817 году англо-ирландским поэтом Томасом Муром:
«Ах! не с нами обитает
Гений чистый красоты;
И блистая и пленяя —
Словно ангел неземной —
Непорочность молодая
Появилась предо мной;
Светлый завес покрывала
Оттенял ее черты,
И застенчиво склоняла
Взор умильный с высоты».
Здесь даны небольшие выдержки. Само пушкинское стихотворение известно даже очень далёким от литературы людям. Повторяю, оно адресовано конкретной личности, в которую Пушкин некоторое время был влюблён. Возведя на божественный пьедестал, Александр Сергеевич удивительно красивыми и проникновенными словами обессмертил Анну Петровну Керн, которую, как и Пушкина, знают все… Её именем, как минимум, назван отель в Финляндии на водопаде в Иматре; в Риге, где она жила, ей установлен памятник; в отеле в Санкт Петербурге есть двухместный номер «Анна Керн», но главное – оно стало символом всепоглощающей любви и обожания. Чего же больше!
Но проходит всего полтора года и в феврале 1828 года в письме к своему знакомому Соболевскому (заметьте, не близкому доверительному другу, а всего лишь приятелю), не стесняясь в выражениях, поэт пишет «о m-me Kern, которую с помощью Божьей я на днях у…» (сокращено это вульгарное слово мною, но во всех публикациях, в частности, в книге Вересаева «Пушкин в жизни» даётся полностью А.Х.) Как понимать такое?
Разные есть предположения. Вересаев пишет, что только в Москве Пушкин, когда былая страсть поугасла, познал Керн как женщину, хотя некоторые авторы и утверждали, что впервые это произошло в Михайловском в 1826 году, и такое откровенное и грубое сообщение о близости с некогда страстно любимой женщиной Пушкин, видимо, написал, потому что испытывал сильнейший комплекс из-за того, что не сумел получить эту близость раньше, и ему непременно нужно было донести до друзей, что факт этот случился, пусть даже запоздало. Но, на мой взгляд, не только. Пушкин опять же несколько запоздало понял, что Керн совсем не тянет до уровня возвышенной любви, и хотел, чтобы современники и потомки знали о его ошибке. Это интуитивно поняла сама Керн – не случайно она в своих воспоминаниях пишет: «Когда я сбиралась спрятать в шкатулку поэтический подарок, он долго на меня смотрел, потом судорожно выхватил и не хотел возвращать; насилу выпросила я их опять; что у него промелькнуло тогда в голове, не знаю».
У Пушкина влюбленность, как это бывало часто, прошла быстро. Впоследствии Пушкин саркастически спросит в письме Алексея Вульфа: «Что делает Вавилонская блудница Анна Петровна?»
Тот же Вересаев в оправдание Пушкина написал: «Был какой-нибудь один короткий миг, когда пикантная, легко доступная многим барынька вдруг была воспринята душою поэта как гений чистой красоты, — и поэт художественно оправдан». Прав был исследователь, написав, что если где-то поэтический образ и реальный человек не совпадают, что ж … это только доказывает, что и Поэт, и Женщина были просто нормальными живыми людьми, а не лубочными картинами, какими их нам представляли ранее, и эта их человеческая нормальность никаким образом не умаляет их места в духовной ауре нации.
Кстати, Пушкин, как замечает сама Керн, «был невысокого мнения о женщинах, его очаровывало в них остроумие, блеск и внешняя красота», а не добродетель. Однажды, говоря о женщине, которая его страстно любила (речь шла об Анне Николаевне Вульф), он сказал: «…нет ничего безвкуснее долготерпения и самоотверженности». «Я думаю, он никого истинно не любил, кроме няни своей и потом сестры», – напишет Анна Керн в воспоминаниях.
Так или иначе, но мне лично представляется глубоко символичным, что его неудачная любовь, которой он явно тяготился, и неоправданно ранняя смерть имели созвучные имена: шаловливая Керн и барон Геккерн (Дантес).
«Всё это, конечно, ужасно и неблагородно, — упрямо возразит мне фарисействующая оппонентка, — но «Пушкин такими историями делился лишь с близкими друзьями (?) — в личной переписке, а не с общественностью на страницах журнала(?)».
Ах, оставьте, не будьте столь наивной – Пушкин в то время уже был признанный классик и прекрасно понимал, что исследователи будут тщательно изучать не только его художественные произведения, но и эпистолярное наследие, все его письма и дарственные посвящения. Он этого не боялся. А наоборот – хотел, чтобы все знали о его подлинных чувствах к женщинам, в частности – к Керн. У великих таких «мелочей» не бывает.
Среди множества стихов, посвящённых женщинам, мне лично, нежели возвышенно-надуманное «Я помню…», гораздо ближе и достовернее кажутся
«Я Вас люблю, хоть я бешусь,
Хоть это труд и стыд напрасный,
И в этой глупости несчастной
У ваших ног я признаюсь!»»
Как известно, написано оно Прасковье Осиповой, также, как и самый его совершенный поэтический цикл «Подражание Корану».
Имя Анны Керн, как сегодня сказали бы, стало брендом… Конечно, решающую роль сыграл здесь гениальный романс Михаила Глинки, который так же, как и его старший друг, влюбился в Керн, но не в Анну, а в её дочь Екатерину. И романс посвятил ей. Тоже символическое совпадение. Как не согласиться с мнением критика, что, видимо, всем нам важнее мифы и легенды, чем реальность… Мифы преследуют нас всю жизнь… или мы придумываем их себе сами…
Объективность требует сказать, что упомянутые откровения Пушкина – не из ряда вон выходящий случай. Или мы не читали «Исповедь» Жан-Жака Руссо? Или нам недоступна книга одного из самых оригинально мыслящих деятелей современной России кинорежиссёра Андрона Михалкова-Кончаловского «Возвышающий обман», в которой он подробно (заметьте, не в частной переписке!) описывает свои амурные связи с конкретными женщинами – жёнами, и не только?
Разумеется, я никоем образом даже не помышляю сравниваться с Пушкиным и иными. Важно соблюдение принципа- что может и не может «порядочный мужчина»? Кому-то спокойно дозволено в открытую писать о своих амурных делах, а кому-то… Перечитайте статью, ведь там нет никакой двусмысленности, я уже не говорю об оскорблении, унижении, использовании доверчивости женщины и пр. – это Гимн, от начала и до конца пронизанный восторгом, благодарностью и ощущением вины перед нею. Упрекать за это несправедливо и по отношению ко мне, и по отношению к самой Белле Ахатовне, которая испытала вдруг нежные чувства к восторженно влюблённому ташкентскому поклоннику. Да, видимо, избирательный принцип «Что дозволено Юпитеру, то не дозволено быку» остаётся актуальным. Да, кстати, Белла Ахмадулина отнюдь не была только лишь слабой «горящей свечой на ветру» – она была подлинным бойцом, находила силы менять мужей, поклонников и друзей. (Любопытно, как сыграет её Чулпан Хаматова в новом фильме «Таинственная страсть» по Василию Аксёнову?)
И – вкратце – о том, что я «жалок и пошл в своем стремлении приобщиться к чужой славе».
Господи, что за бредовая чушь? Я, как и любой другой, имею право писать воспоминания. О чём? О том, сколько стоили огурцы в незапамятные времена, или всё же о самых ярких впечатлениях своей, уже достаточно некороткой, жизни? И почему надо при этом жеманно умалчивать об очевидных, хотя и неожиданных, событиях и встречах? Я абсолютно не нуждаюсь в приобщении к чьей-либо славе – ни по характеру своему, ни по реальному положению вещей. Меня знают тысячи людей, и отзываются обо мне только в превосходной степени. Кстати, несмотря на возраст (мне 75), я и сейчас вполне востребован и являюсь «знаковой» фигурой.
Не стыжусь своего комсомольско-партийного прошлого, потому что не совершил ни одного явно недостойного поступка, а помогал сотням людей, среди которых немало ставших выдающимися (Абдулла Арипов, Рузы Чарыев, Евгений Ширяев, «Ялла» и др.) Будучи крупным деятелем, я так и не приобрёл ни собственного дома, ни собственной дачи (хотя и служебной у меня никогда не было – мои дети росли на городском асфальте), ни собственного автомобиля. Я никогда не брал и не давал взятки, не пользовался положением, чтобы лично обогащаться. Многие ли этим могут похвастаться? А я и не бахвалюсь, я просто констатирую факты, которые легко перепроверить.
Больше того, я всегда был в определённой оппозиции к власть имущим. Нужно подтверждение? На днях наш прекрасный автор Рустам Шагаев передал мне на флэшке книгу Александра Фитца: «Легенды старого Ташкента и Другие истории». Почти незнакомый мне автор, некогда живший в Узбекистане, а ныне проживающий в ФРГ, издал солидную книгу, в которой полторы страницы уделил мне:
«И вообще Ходжаеву жилось ох как не просто. Почему? Потому что вечно плыл не по течению. То публично выступит против широкомасштабной кампании против Владимира Дудинцева и Бориса Пастернака, то начнёт разоблачать местных коррупционеров, одновременно спасая попавших под каток идеологической машины. Но это принесло ему не только массу неприятностей и бесконечную нервотрёпку, но также широкую известность в республике и во всём СССР. Выдающийся советский и российский поэт и политический деятель Расул Гамзатов, прилетев однажды в Ташкент и среди сонма встречавших его чиновников и собратьев по литературному цеху не увидев Ходжаева, нахмурившись, сказал: «имейте в виду – для меня Узбекистан делится на две половины – одна, это мой друг Ало, а вторая – все остальные». Такой неожиданно высокий отзыв был бы несколько оправдан, если бы книга носила общий панегирический характер, — нет, её основная тональность – язвительно критическая и ироническая.
Эти воспоминания вышли в 2015 году, но ещё в феврале 1981 года в московском журнале «Знамя» был опубликован очерк Валерия Осипова «Удвоение пройденного». Известный писатель, журналист, драматург, автор сценария фильма «Неотправленное письмо», бывший муж актрисы Татьяны Самойловой также уделил мне почти полторы страницы, где, в частности, писал: «Но секретарь обкома партии Ало Ходжаев, человек очень молодой, непосредственный и эмоциональный (по правде сказать, я ещё ни разу и нигде не встречал такого молодого и такого эмоционального секретаря обкома — это, наверное, партийный работник совершенно нового типа)».
Вынужден сейчас упомянуть сей факт, хотя за 35 лет я ни разу никому, даже самым близким друзьям, не показывал этот номер журнала – считал нескромным. А сегодня духовно мелкие людишки считают себя вправе издевательски попрекать меня прошлым, при этом, совершенно меня не зная. Что ими движет? По-моему, все они обделены личным счастьем, они недолюблены, недоцелованы, они так и не дождались от кого-либо возвышающих признаний: «Дорогой, милый, с любовью, с нежностью».
Не буду утомлять, а скорее – раздражать этих завистливых неудачников перечислением десятков и десятков замечательных людей не только нашей республики, но и бывшей супердержавы и зарубежья, с которыми дружески общался, которые одаривали меня автографами и письмами. Теперь у меня появилось вполне оправданное желание издать их отдельной книгой (если найду деньги!) – но не для того, чтобы потрафить своему честолюбию, а просто ради справедливости. Конечно, и в них не будет полной правды о моих отношений с Инной Кашежевой, Риммой Казаковой, Татьяной Лиозновой и другими женщинами, поскольку, в самом деле, это наше личное дело, хотя живы ещё некоторые свидетели.
Я рад, что жизнь свела меня с ними, как и с Чингизом Айтматовым, Андреем Дементьевым, Робертом Рождественским, Сергеем Смирновым, Львом Ошаниным, Георгием Товстоноговым (прощаясь в аэропорту, он сказал, что самое большое впечатление по Узбекистану – это знакомство с Ало Максумовичем!), Юрием Любимовым, которого с женой-венгеркой я удивлял узбекской свадьбой, с Сергеем Герасимовым, Львом Кулиджановым, Станиславом Ростоцким,с незабвенной Людмилой Гурченко, (с ней мы провели целый день в поездке по Ташкентской области), Отаром Тактакишвили и многими- многими другими «звёздами» культуры и политической деятельности.
Жизнь моя, действительно, была богата на встречи и впечатления. Но это не значит, что она была лёгкой и безмятежной. Больше того, меня часто мучает совесть за допущенные ошибки, за то, что не оправдал ожидания многих, может, кого-то и обидел невзначай. Я грешен, и прежде всего, — перед женой, удивительным созданием, которым я безмерно горжусь и восхищаюсь. Но страдала она из-за меня много. Теперь я каюсь, а она болеет… Увы, в воображаемый «рай», или «эдем» мне попасть не суждено…
Этой предновогодней статьёй я хочу закрыть и забыть историю с неправедными укусами в мой адрес людей, которых мне искренне жаль.
А. ХОДЖАЕВ.
Со своей стороны редакция приняла решение закрыть тему для дискуссий на страницах сайта. Всей желающие могут высказать свое мнение о статье А.Ходжаева в социальных сетях
