Судьба отмерила ей долгую жизнь. Долгую и яркую. Мы видели ее в кадрах кинохроники на заседаниях в Кремле. На поэтической мушоире в Индии. На трибуне международного конгресса в защиту мира…
Она много писала. Ее стихи приближали Победу, воспевали женщину-мать, женщину-труженицу, любовь к родной земле, обличали происки врагов нашей страны… А я на всю жизнь запомнила эти ее строки, написанные еще в 1945 году:
«Зацвел урюк наш у окна», –
Так ты писал, когда был жив.
Цветет урюк. Живу одна,
На сердце камень положив…
И еще:
Мой друг, ты спишь в земле. Но как мне нужен ты!
Поговорю с тобою, посижу я.
Давно ли ты, мой друг, мне приносил цветы?
Теперь к тебе с цветами прихожу я…
В разговорах со мной она никогда не касалась этой темы, не упоминала о своей горькой утрате. Но я никогда не забуду одного эпизода, связанного с этой стороной ее жизни.
Мы с Шурой поднимаемся по лестнице. Зульфия спускается нам навстречу.
Останавливаемся.
Она говорит мне: «Ну, я ненадолго уезжаю, всего на неделю».
Желаем ей успешной поездки, целуем в щеку. Она стоит еще несколько мгновений молча. Потом произносит тихо: «Хамид, когда уезжал, целовал в глаза…»
И продолжает спускаться по ступеням…
Мы с Шурой стоим потрясенные. Боже! Как тяжела ее боль! Как жива эта рана в ее сердце! А ведь прошло уже десять лет.
Рана не зажила никогда…
А жизнь продолжалась. Зульфия выезжала с бригадами узбекских писателей к труженикам села, встречалась с читателями, активно откликалась на все актуальные проблемы современности. Одна за другой выходили книги ее стихов. Их радостно встречали земляки, их переводили на многие языки мира. Зульфия удостаивалась высоких наград многих зарубежных государств. А на Родине ей были присвоены звания Народного поэта, Героя Труда, лауреата Государственной премии… Выходили и труды литературоведов о ее творчестве, многочисленные рецензии, статьи о ее общественной деятельности. Но я не буду множить их число, этот рассказ – о «моей» Зульфие, о той, с которой связывали не официальные отношения, а счастливое ощущение защищенности и поддержки, какая-то особая сердечная приязнь. И взаимная, я знаю, – она тоже любила меня, мне об этом говорила и Шура, и другие сотрудницы журнала.
После сдачи госэкзаменов и защиты диплома (защищалась, кстати, по жанру очерка, и на «отлично») я собралась в Нукус, куда уехал работать мой муж, тоже журналист. Зашла к Зульфие попрощаться. Она знала историю моего замужества (я оставила хорошего парня, лучшего студента политеха, официального жениха, и связала свою жизнь с человеком, которому пришлось пережить тяжкий разрыв со своей первой семьей и уехать вместе со мной из Ташкента). И она сказала: «Ну что ж, это ваш выбор. Очень желаю, чтобы он оказался счастливым».
Потом заговорили о нашем дальнейшем сотрудничестве. «Тут для нас ничего не меняется, вы теперь – представитель журнала в Каракалпакии, мы по-прежнему будем ждать ваших новых материалов».
Cовсем скоро я поняла: это были не просто слова. И в Каракалпакии, и потом еще четыре года в Самарканде я получала задания от «Саодат» – писала очерки, проводила интервью, участвовала в рейдах журнала по проверке детских садов, школьных буфетов, махаллинских комитетов.
В Ташкент возвратились с мужем через восемь лет. За минувшие годы у него вышли сборники рассказов, первая повесть. Вскоре его пригласили на работу в издательство имени Гафура Гуляма, потом – в Союз писателей Узбекистана Я тоже поработала в нескольких редакциях, в издательстве. А в «Саодат» заглядывала редко: надо было «вписываться» в новые творческие коллективы, осваивать новые профессиональные навыки. Да и семейных дел прибавилось – много внимания требовала подрастающая дочь. Теперь мой Костя чаще виделся с Зульфией, передавал от нее приветы.
Но судьба подарила мне еще одну грань этого радостного общения – неожиданную и романтичную.
Как-то я зашла навестить наших с мужем друзей – Евграфа Васильевича и Софью Евсеевну Васильевых и застала в их доме незнакомую девушку. Она приветливо улыбнулась мне, а хозяйка дома представила: «Вот, познакомьтесь – это подруга нашего Бореньки. Она – внучка Зульфии. Похожа на бабушку?» Смуглая, темноглазая, тоненькая, как былинка. «Нет, я больше на деда похожа, я скорее в Алимджановскую породу», – сказала она, протянув мне узкую ладошку. – А зовут меня Гульшод, Шодя». Потом они с Борей приходили к нам за нужными книгами. Мы с мужем бывали в доме Васильевых. И как-то быстро и незаметно она расположила к себе – своей приветливостью, мягкостью, независимостью суждений. А роман их с младшим сыном Васильевых – Борисом, между тем, набирал обороты.
И в один из тех дней, придя к мужу в Союз писателей, я столкнулась в фойе с Зульфией.
«Вы знаете, Римма, а я хотела вам позвонить. Ну, раз уж встретились – давайте присядем». Превозмогая неловкость, она сказала: «У меня к вам деликатное дело. Вы ведь в курсе: моя внучка встречается с сыном ваших друзей Васильевых, я вижу – серьезно увлечена им. Хотела бы от вас услышать: что он за юноша, насколько это серьезно?»
Много лет зная семью Васильевых, я, конечно, могла совершенно искренне рассказать о них только хорошее. Отец Бори – доктор наук, профессор, преподает в текстильном институте. Человек очень требовательный, он и сына научил серьезно относиться к каждому делу, тот успешно окончил школу, институт, а сейчас начал работать над кандидатской диссертацией. Мать читает русский язык и литературу в пединституте. Моя любимая Сонечка – настоящая еврейская мама, обожает двух своих сыновей и внучку, балует их всячески, что только идет на пользу: при строгом отце парни выросли добрыми и чуткими. А что касается выбора Гульшод – лучшего и представить нельзя. И дело, кажется, идет к свадьбе…
Не знаю, приблизил ли этот разговор создание новой семьи. Но свадьба Бориса и Гульшод состоялась через два месяца. Красивые и счастливые, молодожены встречали в ресторане многочисленных гостей, принимали поздравления, букеты цветов, подарки. Пенились бокалы с шампанским, гремели здравицы в честь молодых и их родителей. А когда зазвучала музыка танца новобрачных, ребята подошли к столику, за которым сидела Зульфия. Она не стала говорить долгих речей – просто осыпала их пригоршнями алых лепестков роз, и они закружились в вальсе, а лепестки, как огоньки, горели в русых волосах Бори, на белоснежных кружевах свадебного наряда Гульшод. Это было трогательно и прекрасно.
Через несколько лет в молодой семье родился первый ребенок – долгожданная дочь Дашенька.
…А на пороге уже стояли «лихие девяностые», разрушившие привычные устои жизни, потребовавшие умения приспособиться к новым реалиям времени.
Моя дорогая первая наставница все реже появлялась в своей редакции – там уже сменилось руководство, правда, возглавляли журнал ее ученицы, умные и талантливые. Как-то увидела в окно: Зульфия выходит из машины, остановившейся у подъезда издательского корпуса. Ее – почетного председателя редакционного совета, как всегда, встречает стайка молодых коллег. «Хочу, чтобы ты увидела действительно великую женщину», – сказала я своей сотруднице Ниночке Шполянской. И мы вышли с ней в коридор, по которому шла Зульфия со своей «свитой». В руках она несла три огромные бордовые розы.
Я шагнула ей навстречу, и она протянула мне свои цветы: «Вот, я дарю их вам, Римма, это из моего сада».
Девушки из «свиты», – почти ни с одной из них я не была знакома, – посмотрели на меня удивленно и заинтересованно. А я постаралась хоть на несколько секунд задержать в своей руке ее руку.
Думаю, хотя ей оказывались всяческие почести и внимание, положение «свадебного генерала» Зульфию тяготило. Она много времени проводила в загородном писательском Доме творчества в Дурмени. Огромный прекрасный сад, водоем, чистый воздух недалеких предгорий… Здесь, в отдалении от главного корпуса, у нее был свой уютный дом. Покой, тишина. Здесь хорошо работалось, думалось, вспоминалось. И в эти годы, наверное, она оценила выбор внучки: Гульшод и ее молодой муж часто бывали здесь, заботились о ее здоровье и комфорте. У Бориса хватило решимости резко поменять курс жизни. Он распрощался с планами на научную карьеру, забросил диссертацию по марксизму-ленинизму и нашел свою нишу: активно включился в процесс компьютеризации, который стремительно развивался в республике. Вскоре приобрел новую квартиру, нанял Шоде помощницу по хозяйству, а для Дашеньки – няню. Вслед за дочкой родились у них один за другим мальчишки – Женя и Саша. Жили они неподалеку от меня, и я нередко встречала их на прогулке. Конечно, ребятню возили в Дурмень, Зульфия восхищалась правнуками, очень их любила.
И в моей жизни произошли большие перемены – меня пригласили возглавить редакцию нового журнала. Но начинать надо было с чистого листа – выработать концепцию издания, разработать планы, подобрать нужных сотрудников. Новое дело захватило с головой, и только раз я смогла заглянуть к Зульфие, когда приехала в Дом творчества по делам мужа.
Она знала о новом моем назначении. Пожелала удачи. Я сказала, что ее уроки для меня и сейчас бесценны: теперь уже я терпеливо и подробно разъясняю мальчикам и девочкам – молодым авторам, какими хотела бы видеть их материалы для журнала. И есть уже у меня среди них свои ученики и почитатели.
«Римма, – как всегда, нажимая на двойное «м», тихо сказала Зульфия, – а вы приезжайте следующий раз без спешки. Посидим. Поговорим».
Я обещала и пошла к ожидающей меня машине. На повороте тропинки оглянулась: она стояла в дверях своего дома. Все еще статная. С прекрасным одухотворенным лицом. Подняла руку в прощальном привете.
Господи! «И лоб, звездами озаренный»…
Римма ВОЛКОВА.
Господи, не то что каждая строчка — каждая запятая здесь, кажется, продиктована любовью…
Мне очень понравилась эта статья…Немного знаком с творчеством поэтессы Зульфии еще со школы, казалось, ну что еЩё' можно написать об этом человеке?! А оказывается можно. И здорово, что мы можем это сегодня прочитать. И написано очень легко и талантливо, а то иногда читаешь некоторые статьи и аж язык заплетается от витиеватости, а тут нет, всё очень и очень, аж прям я сейчас возьму и прочитаю 2 часть! Вот! Автору мой респект!!!