Последнее время по телевизору постоянно идут фильмы девяностых: «Дикая любовь». «Я объявляю вам войну», «Принцесса на бобах». И омерзительные комедии Эйрамджана, вроде «Бабника», «Импотента» и тому подобное. Нет, в девяностые снималось и хорошее кино. Но именно эти фильмы, как никакие, отражают эпоху смутного времени, называемую еще и лихими девяностыми. Выпало нам всем жить в эпоху перемен, да еще каких! Врагу не пожелаешь!
Тогда я еще работала в НИИМЭ — НИИ молекулярной электроники. В те времена Зеленоград был районом Москвы, созданным исключительно для развития электроники. Он и состоял из заводов и НИИ при них.
Жизнь, конечно, была не сахар, поскольку режим зверский, но жизнь была.
Я помню, как все бредили перестройкой. Как слушали на работе радио с трансляцией Первого съезда депутатов… Как надеялись, что нас не обманут.
А потом пошло.
Реформа девяносто первого. Павлов. За три дня следовало обменивать пятидесяти- и сторублевые купюры. Не более тысячи рублей.
Я не пострадала — у меня их просто не было. А что делалось в сберкассах! На что только не шли люди! Объявили о реформе поздно вечером, но люди обменивали купюры у ничего не знавших таксистов, покупали билеты дальнего следования, которые через несколько дней сдавали. Мой начальник просил меня и подчиненных записывать на себя по тысяче рублей — на работе обменивали…
Сначала стали задерживать зарплату.
Потом прихлебательница и подхалимка Римма Белова, которую выгнали из профкома, где она подвизалась много лет, прибежала с радостной вестью: нам разрешили приватизацию!
Добились своего, ворье.
Ну и все. Грабеж пошел несказанными темпами. За год Зеленоград превратился в руины — ничего фактически не осталось. НИИ ушли в небытие. Заводы и сейчас работают. Но уже по контрактам. Вместо НИИ множество фирм и фирмочек.
Лишенные опоры мужики спивались на глазах. Домами и подъездами. Женщины — народ более гибкий.
Экономист моего отделения Майя арендовала на рынке место и стала торговать полотенцами. Вместе с ней торговал ее муж, бывший преподаватель МГУ. Инженер-электронщик Света торговала бусами из натуральных камней. Очень многие просто работали реализаторами. Делали все, лишь бы выжить.
В магазинах все бралось с бою.
Помню, как мы всей семьей стояли по субботам в длинной очереди, собиравшейся перед открытием магазина. И потом начинался бой. Толпа врывалась в магазин — все расхватывалось в считанные минуты.
Ввели карточки москвича, по которым отовариваться в магазине могли только москвичи.
Такие же карточки были введены в городах Подмосковья. Скажем, в Твери я не имела права ничего купить.
А талоны! На сахар, водку, сигареты… Талоны на водку и сигареты я очень выгодно обменивала на мясо.
И вообще, особенных трудностей в смысле колбасы и сыра не наблюдалось: вокзалы и станции метро превратились в стихийные рынки. Я ехала на Белорусский или Киевский вокзалы, закупала ворох колбасных палок, головку сыра, и жизнь была обеспечена.
Почему самая читающая в мире страна так быстро превратилась в огромную свалку? Почему нормой жизни стали бандиты, рэкетиры, мальчики-шкафчики в «адидасах», похожие друг на друга, как двое из ларца — одинаковы с лица? Почему мы во всем этом жили, словно так и надо?
Я помню, как к магазину «Книги» на тогдашней Качалова, где шла оживленная торговля книгами «оттуда», пришли рэкетиры, двое юнцов с гнусными мордами. Правда, они быстро убедились, что навара с продажи книг никакого, и даже у немногочисленных книжных спекулянтов прибыль была — не ах.
Но тогда все это воспринималось нормой жизни.
Каждый день по телевизору — бандитские разборки, наименования группировок — солнцевская, ореховская… качалки в Люберцах, казанские тяп-ляпы…
Как мы жили среди всей этой безбрежной грязи? Как выживали?
Ну, мне повезло баснословно — тогда был расцвет издательств, их было много, а приличных — да что там, просто грамотных, переводчиков — раз, два и обчелся.
Потом мне повезло еще больше, это когда меня привели в издательство «АСТ»… Потому что там был замечательный человек, Николай Андреевич Науменко, с которым я и проработала все эти годы. Двадцать с лишним лет.
Мужу повезло не так. Почти до конца девяностых он был безработным… ну, почти.
А потом все утряслось, все привыкли, что в телевизоре мелькают лица грабителей — Бурбулиса, Лобова, Костикова,.. которые быстро сменяются новыми лицами, которые еще не успели нахапаться, и норма — что главный в стране — Березовский, и норма — пьяный Ельцин, дирижирующий не нашим военным оркестром, и норма — наглое разграбление России, и норма — отпущенные цены, потому что так посчитал нужным главный макроэкономист… Все норма. Все, словно так и надо…
И среди всего этого — растерянные, обездоленные люди. Среди всего этого целое поколение детей, убежденных, что нет лучшей доли, чем доля бандита и валютной проститутки. Потому что у них денег полно. Сколько их сейчас лежит на кладбищах?
Тогда и учиться было немодно. Тогда было модно торговать гуманитаркой. Или просить помощи у МВФ. Униженно просить.
Помню как сын принес домой такую гуманитарку. Просроченный паек американского солдата. Вот где позор-то был.
Еще помню доски с объявлениями. Меняли все на все. Что кому удалось достать. Я поменяла добытый в боях письменный стол на маленький телевизорчик… Ой, все было, было, было.
И когда, казалось, более-менее устаканилось, ударил дефолт.
И пошло по новой. Больше всего потрясает, что тогдашние премьеры постоянно что-то отдавали на отсечение. Вот и киндер-сюрприз что-то отдавал: то ли голову, то ли руку, что дефолта не будет. Мне очень хотелось напомнить ему то обещание — ну, такой уж я человек кровожадный.
Это творилось в Москве. А в Ташкенте?
Тогда из Узбекистана был массовый исход русскоязычного населения. Что творилось? Из рассказов уехавших я прекрасно представляю, что именно. Такое же стремительное обнищание населения…
Вот что я заметила: как только люди успокаиваются и начинают что-то зарабатывать — неизменно следует новая пакость, после чего нас снова отбрасывает назад.
Когда я думаю о тех временах, я испытываю снова то неприятно-сосущее чувство нестабильности, шаткости, распада.
Что-то во всем этом есть постыдное. Нечистое.
Именно нечистое, пачкающее душу. Душу нынешних сорокалетних это отравило надолго, если не навсегда.
Из всего пережитого я делаю только один твердый вывод — когда при мне говорят о смене нынешнего режима, я слушаю этих людей с ужасом. Еще одной смены нам не пережить. Тем более что это означает новые девяностые. В результате которых поднимется очередная волна грабежей, беззакония и насилия. Как над страной, так и над отдельно взятыми гражданами.
Неужели опять попытаются?!
Не дай бог!
Татьяна ПЕРТЦЕВА.
