В старые-старые недобрые времена, когда бедных детей всячески угнетали, а взрослым бяки-кагэбешники наносили визиты каждый день, как-то получалось так, (удивительное дело), что многое, вдолбленное нам отсталыми учителями, получавшими, нужно сказать, грошовые зарплаты, и это правда, оставалось с нами на всю жизнь. Я, конечно, если уж о себе, не о математике или физике (не срослось), но уж точно о русском, истории, английском, географии….
В старые недобрые времена было столько разных кружков, клубов, музыкальных школ куда можно было ходить и учиться. Бесплатно. Совсем. Вот насчет музыкальных школ не помню, а кружки — точно бесплатно.
В старые недобрые времена был такой Дворец пионеров, бывший когда-то дворцом Великого князя, куда, не поверите, в те ужасные годы пускали всех, кто хотел заниматься. Музыкой, авиамоделированием, рисованием, петь в хоре, играть в спектаклях и оркестре… да мало ли чем. Только пускали и денег не просили. Я сама одно время играла в оркестре Дворца Пионеров. Прекрасный был оркестр.
Это сейчас туда никому не пройти, ни ребенку, ни взрослому,. А в то темное средневековье — да, пожалуйста.
А во Дворце Текстильщиков, огромном, кстати здании — аж студия была скульптурная. И театр. Народный.
Я такую студию сама видела. Правда, не во Дворце Текстильщиков, это от моего дома далековато было. А в клубе Восемьдесят четвертого завода, сиречь, завода Чкалова. Там мой друг Юрий Стрельников кого угодно рисовать учил….
В общем — мрак и жуть.
А еще — о, эта диктатура и ярмо угнетения — во многих семьях было принято учить детей музыке. Не то, что сейчас, в демократию: сейчас аккордеон стоит с рук рублей пятьсот, а пианино выносят на мусорку.
Когда мне было девять лет, рядом с сорок третьей открылась музыкальная школа. Имени Садыкова. Был такой композитор и народный артист Узбекистана. До этого меня лет в шесть приняли в школу Успенского, но учиться не смогла: своего пианино не было, упражняться было негде.
Своего пианино у меня по-прежнему не было, но тут папу осенила гениальная идея: поскольку слух мой был признан абсолютным, почему бы не попробовать играть на скрипке?
Пошли сдавать экзамены: моя одноклассница Луиза Беглова и я. Думали дома, думали, какую песню спеть. Сестра предложила колыбельную из кинофильма “Цирк». Спят медведи и слоны, дяди спят и тети. Люди все спать должны, но не на работе…
А у Луизы была на мой взгляд роскошная песня: Летят белокрылые чайки — Привет от родимой земли.
И ночью и днем в просторе морском
Стальные идут корабли
Я ей позавидовала, и, как выяснилось, зря. Потому что меня приняли, а Луизу — нет. Вот это и было началом….
Нет, не это. Началом был новогодний вечер в школе. Помню еще, как у меня был роскошный костюм чешской девочки. И стоя рядом с елкой Вовка Водопьянов, ака уважаемый Владимир Кириллович, играл на скрипке (интересно, он сам это помнит?) концерт Ридинга, для непосвященных — это самый первый концерт для начинающих скрипачей. А я стояла, открыв рот — такой Вовка был красивый и важный.
Ну вот, музыкальная школа тогда только-только организовалась. Полукруглое, выдающееся из общего ряда, желтое здание, прямо рядом с сорок третьей, с круглым крыльцом. Помещений было немного, но зал имелся. Там репетиции хора проводились, а также занятия по музлитературе и теории музыки.
Как ни обидно признавать, но фамилии первого директора не помню. И второго тоже. Оба они пробыли на своих постах совсем недолго. Первого звали Юрием, отчества не помню, высокий, красивый, этакий русский богатырь. Не знаю, какие интриги его выжили, но он не продержался и полутора лет. Второй был личностью необыкновенной: вдохновенный вид, композитор, к сожалению, явно не администратор, и к тому же очень больной. Всем заправляла его жена, а он очень скоро умер. По-моему, именно его жена Ирма и стала потом директором. Тогда такие вопросы меня не интересовали — в девять-десять-то лет!
Зато я очень хорошо помню своего первого преподавателя, Моисея Иосифовича Бронфмана. Видите, его я запомнила, потому что он был совсем не равнодушным человеком и прекрасным педагогом .Он постоянно твердил мне и Лене Туровскому, что мы способные, что мы умные, что мы все можем… и у него мы действительно все могли. И я занималась.
Хотя в обычной школе моя скрипка стала очередным поводом для всеобщих насмешек. Играй я на фортепьяно, никто бы внимания не обращал. А скрипка… не слишком приличный на взгляд мальчишек инструмент. Но так или иначе, мне учиться нравилось. Поначалу. Я бредила биографиями великих скрипачей, классической музыкой, мечтала идти в консерваторию… дурочка.
Кроме того, скоро в школе организовали оркестр, а его участников освободили от спевок хора. Чему мы были очень рады. Я сидела в первых скрипках. Моя приятельница Лена Бронова. — царство ей небесное, — в виолончелях. Руководил нами виолончелист, очень энергичный Дмитрий Дмитриевич Тарасевич, ездивший исключительно на мотоцикле, что для музыканта редкость большая. Спуску он нам не давал. Выходных у нас не было. Тогда в субботу работали и учились, выходной был один. Воскресенье — день репетиций оркестра, и хоть умри, никаких поблажек . Если ты не пришел, за тобой сбегают, благо, недалеко.
Благодаря энергии Дим Димыча, где мы только ни выступали: в консерватории, на телевидении и даже в театре Навои, не поверите. Однажды он даже заставил дирижировать нами Тому Джурунцеву, девочку с фортепьянного отделения, правда, особого успеха нововведение не имело.
Еще большей любовью к музыке меня заразила Мина Борисовна Шамшидова, преподаватель теории и истории музыки. Только благодаря ей, я легко поступила в училище им. Хамзы, на теоретическое отделение. От зубов отскакивало. Недавно я услышала по одному из московских каналов передачу «Вспомнить все». Там Яна Поплавская утверждала, что музыкальная школа для детей была мукой. А хуже всего было сольфеджио. Вот уж это неправда. Я любила сольфеджио, особенно, диктанты писать. А уж теория музыки… я видела в ней такую же красоту, как математик — в сложных уравнениях и задачах. Как сейчас вижу: мы сидим во дворе моей одноклассницы Фриды Хойкер (вот она как раз стала известным математиком), и в который раз повторяем материал к экзамену: септ-аккорд, кварт-септ-аккорд…. И представьте прекрасно все знали. А главное — слышали, различали на слух.
И можно сказать, музыкальная школа стала для меня вторым домом. Увы, так продолжалось недолго. Нет, все остались. Ушел Моисей Иосифович, пришел новый учитель. С него началось мое охлаждение к скрипке.
Николай Иванович Слезкин. Репатриант. Тогда много репатриантов из Китая приезжали, в основном, из Шанхая и Харбина. Он равнодушный был. Ему были до лампочки его ученики и эта профессия, которой он занимался по необходимости. И, поверьте, все это сразу почувствовали. Он не стыдился давать уроки под хмельком. Он не хотел приходить в школу и заставлял нас ходить к нему на дом…. в общем, на моей памяти ни одного скрипача он не воспитал, по крайней мере, хоть сколько-нибудь заметного. Тогда я этого не понимала. Но и заниматься стала с ленцой. Он это видел, говорил моим родителям, но поделать уже ничего было нельзя.
Были энтузиасты, вроде Дим Димыча. Были прекрасные эрудированные педагоги, вроде Мины Борисовны. Мне не слишком повезло с преподавателем по специальности. Но школу я закончила. И даже поступила в училище. Правда, оттуда я ушла. Решив, что высшее образование важнее.
Моя мама постоянно твердила, что я свою жизнь на книги трачу. Оказалось, что не зря тратила.Иногда и родители бывают неправы. Мама считала, что музыкальная карьера — лучшее и наиболее доходное, что может быть для обычной женщины. Что бы она сказала сейчас, видя, как упала ценность музыкального образования?
Но музыка всегда со мной. И я благодарна школе имени Садыкова за то, что музыка всегда со мной. Настоящая музыка.
ТАТЬЯНА ПЕРЦЕВА
