В эти дни в некоторых странах СНГ отмечают День Гражданского воздушного флота. В те времена, о которых идёт речь в этих воспоминаниях, этот праздник широко отмечался во всех союзных республиках. Хотя тот случай совсем не праздничный, тем не менее, расскажу о делах тех московских летчиков, которые тогда обслуживали рейсы в нашу республику.
Москва, 30 декабря 1974 года. Почти полночь. Погода соответствует времени года. Холодно. Зябко. В городе целый день шёл снег, а когда я приехал в аэропорт, прекратился. В аэропорту, самом крупном в тогдашнем СССР, да и в Европе, царит мрак. Все потолочные лампы и боковые отключены, и только стойки регистрации освещаются тусклым светом простых настольных ламп. Электричество пропало, и никто из пассажиров не знает — что случилось?
Тем не менее, аэропорт продолжает работать. Из двух взлетно-посадочных полос функционирует только одна. Но она освещается, видимо, за счет резервных источников энергии. Это означает, что рейсы не отменены — самолеты прибывают и отправляются по расписанию. Однако внутри терминала царит некая напряженность: пассажиры сбились группами около стоек регистрации, находя их на ощупь. Они тихо переговариваются, строят различные догадки.
Версии разные. Может, где-то произошла серьезная авария? Москва — огромный город, и перебои с энергоснабжением, пусть и редкие, иногда бывают. Однако, почему именно аэропорт остался без света? Может быть, дело в чем-то другом? Кто-то предполагает, что это связано с экономией электроэнергии в конце года. Но разве в Советском Союзе могли отключить стратегически важный объект из-за экономии, или образовавшихся долгов? Такое представить трудно.
Отсутствие информации только нагнетает обстановку. Молчать динамики, нет никаких объявлений — обычный голос диктора растворился во тьме. Люди с трудом ориентируются в затемненном пространстве. У наиболее запасливых находятся карманные фонарики, курящие зажигают свои спички.
Но жизнь продолжается. Вот кто-то пристроился на своем чемодане, другой, стоя в очереди, читает газету в свете той же настольной лампы. Вон ребенок прижался к матери, боясь темноты. Я, как и многие другие пассажиры, приехал в аэропорт на электричке, садясь в ней на Павелецком вокзале. Но такие поезда приводит в движение электричество. А почему у железнодорожников свет есть, а в аэропорту нет, тьма-тьмущая! задаю сам себе вполне уместный, но вместе с тем, риторический вопрос. А за окнами, на морозе, это видно сквозь больших панорамных окон, вдали, с гулом приземляется очередной самолет, его огни на мгновение освещают взлетное поле – как знак того, что, несмотря на тьму, аэродром не остановился.
Кое-как пробираюсь к стойке регистрации рейса на Самарканд. Регистраторша умудряется в такой темноте проверять билеты, видимо в основном смотрит на номер рейса и дату вылета. Ни на какой паспорт не смотрит, если нет паспорта, и не спрашивает. И ужас какой, молодых, вроде меня пассажиров, вообще не регистрирует, говорит, подождите, указывая рукой на левую сторону. Смотрю, там уже достаточное количество молодых ребят, на руках билеты, у некоторых в студенческие книжки засунуты авиабилеты. Это мы всегда так делали, поскольку студенты пользовались 50-процентной скидкой, и авиаработники на это обращали внимание. Оказалось, что от вчерашнего рейса, говорят, из-за посадки демобилизуемых солдат срочной службы много людей не улетели, вот им в первую очередь оформляют посадку, а молодые пассажиры останутся на следующий день.
Возвратится в полночь в общежитие никак не входят в мои планы. Да и ждать целые сутки, следующий рейс, сидя на скамейках, тоже дело непростое. Поэтому думаю, что же делать? Изучаю обстановку. Радуюсь, что у меня всего лишь одна дорожная сумка с самыми необходимыми носимыми вещами, по сути, ручная кладь.
Сзади стойки, вокруг девушки в униформе, крутится мужик, тоже в спецовке. Он взвешивает багаж пассажиров, не имеет значение, одно место на один билет, или три-четыре места. Перевес сам же объявляет, сколько кг., сколько надо доплатить, округляя в сторону увеличения. Получая деньги, багаж ставит на застывший транспортер, он после весов, справа от регистраторши. В основном три, пять рублей, только раз за три чемодана 10 рублей. Никто ничего не говорит, квитанции не требует, скажи спасибо, что тебя зарегистрировали на посадку. Между тем этот же грузчик ловко привязывает к чемоданам багажные бирки. Несмотря на темноту, работают они четко, слаженно. В какой-то момент, когда этот мужик отвернулся, я поставил ноги на транспортер и пригнулся. Смотрю, внизу, под примерно 45 градусов грузовой автомобиль с этими же багажами. Я и вторую ногу туда же поставил. Смотрю, снизу поднимается другой работник и забирает чемоданы, сумки, сколько сможет, из скопившихшегося груза и осторожно идёт вниз, прямо в кузов грузового автомобиля. Не знаю, кто-то из пассажиров заметил меня или нет. И я тоже, помимо своей сумки беру два больших чемодана и за ним иду вниз, прямо на кузов. Здесь ещё более темно, но человеческие силуэты можно различать. Там уже два грузчика складировали багаж в кузов автомобиля. Оставил всё, а свою сумку в правом углу. Снова поднимаясь вверх и взяв уже три сумки, снова спускаюсь вниз, в кузов грузового автомобиля.
— Эй, а ты кто такой?
Ещё до этого возгласа я заметил, что от этих грузчиков идёт страшный, вонючий запах спиртного. Да и тот, который наверху, оформлял багаж, тоже был под сильным подпитии. Что поделаешь, на носу новый год, а работа тяжёлая.
— Так я пассажир, решил помочь вам. Как-никак новый год, а вы тут устали.
— Ну давай, давай.
В какой-то момент с грузом закончили. С верху с ворохом бумаг спустился тот, который оформлял багаж, и изрёк:
— Всё!
Он сел рядом с водителем. А эти двое остались в грузовике, как и я. Только я в одном конце, ближе к водительской будке, они там, где одна сторона багажа открывается и спускается вниз.
Грузовик тронулся и только при свете фар от этого автомобиля осторожно подъехали к багажному отсеку, со стороны носовой части самолета Ил-18. Водитель каким-то чудным образом задом точно под грузовым люком поставил свою машину и мы начали передавать вверх чемоданы, сумки, коробки в багажный отсек. С самого начала я смог подняться, при помощи одного из работяг вверх, а потом ему помог подняться вверх. Таким образом мы двое наверху, а другие двое внизу передавали друг-другу багаж. Я всё боялся, что к погрузке явится тот, который оформлял багаж и ехал в кабине. Но нет, он только командовал, торопил, «быстрее, быстрее».
Временами мой напарник, еле-еле волоча языком, командовал мною:
— Теперь в этот конец неси. Центровку надо соблюдать.
Когда все чемоданы, сумки, баулы, рулоны ковра и текстиля перенесли в грузовой отсек, я пригнулся там, где я оставил свой портфель. Сел на какой-то прочный чемодан и стал ждать. Давно закончили погрузку багажа, но дверь грузового отсека никак не закрывается. Кажется, и посадку пассажиров давно закончили. Там где трап, тишина, только иногда какие-то приглушенные голоса слышны. И на потолке стало тише. До этого было оживление, топот ног, шорохи, глухие шумы.
— А где этот малой?
— Наверное, пошёл к трапу. Кто-то крутился здесь.
Принесли опять груз, тяжелые деревянные ящики. Складировали их на свободных местах, но вблизи дверей. Что это было, я так и не разобрался.
Вот и запуск турбовинтовых двигателей. Сколько минут прогрев моторов было я не помню, но в какой-то момент самолет стал двигаться. Сначала очень медленно, а потом опять остановка и с началом мощного рёва двигателей начался разбег по летному полю. И тут меня захватил ужас. Мне показалось, что в грузовом отсеке не бывает воздуха и меня ожидает долгая мучительная смерть от отсутствия воздуха. Но нет, когда самолет поднялся в воздух, из маленькой трубочки прямо над моей головой с небольшим свистом пошел воздух, чистый, без какого-либо запаха, по-моему, такой же, которого подают из кислородных баллонов в больницах (когда из-за ковида в 2021 году я лежал в институте вирусологии и меня подключили к аппарату искусственной вентиляции лёгких, я, несмотря на тяжесть своего состояния, вспомнил: именно такой воздух меня тогда спасал, как в декабре 1974 года).
Только разобрался с мыслями о воздухе для дыхания, как началась другая напасть. По-моему, по мере набора высоты стал чувствовать, как холод пробирает до костей. Мои руки, зарытые в карманы старого пальто, постепенно стали неметь. То же самое происходило с ногами, в которых были одеты видавшие виды полуботинки и тонкие летные носки. Теперь стал бояться обморожения всех конечностей, да и всего тела.
Мои мысли постоянно путались. Тем не менее я отчетливо представлял, как в салоне, всего несколькими метрами выше, стюардессы разносят горячий чай, а пассажиры ведут неторопливые беседы. Но здесь, внизу, я был один, словно в другом измерении.
Звук двигателей был громче обычного. Рев моторов казался гулом гигантского зверя, а скрип металла в различных местах напоминал тревожную песню о борьбе машины с небом.
В какой-то момент, убаюканный гулом, усталостью, переживаниями, задремал. Кажется, мне снилось, что мы всем классом были на хлопке в колхозе «8 Марта» Пайарыкского района. Вокруг бескрайние белые поля. Хлопка много, но никто не собирает. Оказывается, все ждут меня, который где-то, как всегда, задерживается. Вдруг всё это заменилось тёплым домом, сижу у тёплого сандали, на которого одна из сестёр ставит мамину свежеиспечённую лепёшку, только что вытащенную из горячего тандыра.
Очнулся от сильного толчка. Оказывается, это самолёт сел. Руки ноги окоченели. Теперь переживаю, буду ли я вообще ходить? Когда самолет окончательно остановился, всё это явственно чувствуется, встал. Нет, стоят не могу – как будто всё окоченело. Лёжа стал двигаться ногами, руками. Как будто физкультуру делаю подобно инвалиду. Всё сильнее и сильнее размахиваю ногами, руками, и слава Богу, все конечности стали слушаться меня.
Стали слышаться голоса. Это самаркандские грузчики стали открывать люки грузового отсека. В Самарканде светло, тепло, градусов +20. Когда полностью открыли люк, рядом с грузчиками вижу весьма подтянутого человека в летной форме. По всей вероятности, не местный. Оказывается он тоже член экипажа, отвечает за груз. И начался у нас разговор наподобие допроса. Он с высокомерием стал задавать вопросы, я отвечаю нехотя, как бы с долей пренебрежения.
— Вы откуда?
— Оттуда.
— Понимаю оттуда. Но как вы сюда попали?
— Молча.
— Я вынужден вас сдать в милицию.
Вижу, к грузовому отсеку подходит ещё один человек в летной форме. Но это человек в годах, по всей вероятности, командир экипажа. Я подтянулся и словно на госэкзамене по истории КПСС, громко, чётко, как будто целый год тренировался, твёрдо произнёс:
— Сдайте. Позор некоторым экипажам Домодедовского авиаотряда Управления гражданской авиации центральных районов Министерства гражданской авиации СССР, который не могут беречь багаж пассажиров от некоторых порядочных граждан. Поскорее сдайте, мне как раз нужен протокол о произошедшем от административного органа.
— Повторите ещё раз, что вы сказали?
— Я всегда отвечаю один раз. Достаточно для вызова Линейного отдела милиции.
— А с багажом пассажиров всё в порядке?
— Не знаю. Выяснится после раздачи, — говорит молодой в летной форме.
— Идите, найдите милицию, договоритесь чтобы быстрее сюда пришли, всё оформляйте в установленном порядке. И чтобы багаж заднего отсека быстрее раздали.
Наверняка, этим членам экипажа произвело впечатление, как я четко, ясно произнёс название их организации, который мало кто из самых аэрофлотовцев произносили так явственно.
Очень быстро появился милиционер из ЛОМа, весь в удивлении, смотрел на меня с подчеркнутым интересом. Отвел к себе в кабинет, оказывается у них в это время пересменка. Пришёл его сменщик, они постоянно смеялись, что такого у них ещё не было. Дали мне бумагу, чтобы я написал объяснительную. Подробно, с указанием московского и самаркандского адресов и домашних телефонов (домашний телефон тогда свидетельствовал о том, что сей человек не простой) написал, что в аэропорту нет порядка, на регистрации почти все сотрудники пьяные (как раз в это время в советской печати шла очередная неуклюжая антиалкогольная кампания), багаж оформляется в частном порядке, расчет за свернормативный багаж осуществляется мимо кассы, одним словом, порядком сгустил краски. Сотрудники ЛОМа, чтобы хоть что-то навещать на меня, хотели оформить мне полёт без перевозочного документа. А я им показал авиабилет, купленный две недели тому назад в кассе на площади Дзержинского с 50-процентной скидкой. Но в этом билете сохранялся отрывной талон, изымаемый при регистрации. Они хотели приобщить этот авиабилет к делу, но я конечно не дал, пообещав дать им копию. Тогда ксероксы были редки, в Самарканде например, они были только в обкоме партии и облисполкоме, в отделении Госснаба, и ещё в двух оборонных заводах.
Офицеры ЛОМа мне поверили, и мы стали пить чай. В это время пришел ответственный за багаж по всему аэропорту, и сообщил, что свой багаж все пассажиры осмотрели, никаких претензий не имеется.
Адхам, который сдал смену, оказывается, живёт в районе пищевого техникума, как раз мой район. Он же отвез меня домой на своем мотоцикле, оставив прямо у ворот.
В четверг, когда я им принёс копию авиабилета, дежурил как раз напарник Адхама, мне сообщил, что в возбуждении административного дела отказано за отсутствием правонарушения. Он же сообщил, что его начальник, то есть начальник всего ЛОМа Самаркандской области хочет увидеться со мной, посоветоваться по личному вопросу, раз я в Москве учусь. В тот же день, в его кабинете, а он оказывается сидит совсем в другом месте, в здании железнодорожного вокзала, увиделись с майором, человеком заслуженным и очень приятным в общении. Как говорят, это уже другая история.
P.S. Через десять дней, возвратившись с зимних каникул в Москву, я съездил в авиакассу на площадь Дзержинского, сдал как бы неиспользованный авиабилет. Об этом стыдно сейчас признаться, но тогда 12 рублей для студента кое-что стоили. Да я и сам хотел до логического конца довести эпопею с «Полётом зайца с билетом».
Рахимжон СУЛТАНОВ
