Редкий текст нашла в своем архиве.
В конце 1980-х годов к нам в редакцию журнала «Молодая смена» (мое первое место работы) пришла очень немолодая женщина по имени Надежда Крикун, принесла свои переводы с чешского. Это была вдова Абрама Эфроса, известного литературоведа, искусствоведа, театроведа, переводчика, который в годы войны был в эвакуации в Ташкенте. Увы, тогда мы слишком мало знали и об Абраме Эфросе, и о Соломоне Михоэлсе, и о многих других личностях, – поразительных, более чем значимых в истории культуры! – о которых Надежда Саввишна рассказывала как о своих старинных знакомых…
Тем более ценен сохранившийся у меня отрывок из ее воспоминаний, которые она тогда предложила для публикации (мы напечатали их в сокращении). Потому что веет от этих воспоминаний дыханием правды…
Лейла Шахназарова
Надежда КРИКУН
ВОСПОМИНАНИЯ ЭВАКУИРОВАННОЙ
…Медленно, отсчитывая километр за километром, эшелон, в котором находились студенты и преподаватели двух московских вузов – Университета и Института философии, литературы и истории, – двигался к Ташкенту.
Был декабрь 1941 года… Была война. Перегруженные эвакопоезда – грузовые, пассажирские – направлялись в тыл страны, а со стороны Урала, Сибири шли составы с войсками и военной техникой.
Мы, первокурсники ИФЛИ, уже вкусили от суровой и жестокой правды войны. Обстреливаемые пулеметами с немецких истребителей, рыли противотанковые рвы за Смоленском, в верховьях Днепра. Впервые в те августовские дни 1941 года воочию увидели трагедию нашего отступления. Мы прочли ее в глазах солдат: оборванные, окровавленные, плохо вооруженные, они шли через деревню, где мы были расквартированы.
«Уходите, бросайте все и уходите, – сказал один из них, видно, старший по званию, хриплым, срывающимся голосом, – вы уже в тылу у немцев. Впереди их танковый десант… Выходите к Вязьме… Лесом…»
Быстро собравшись, мы двинулись, как нам было сказано, лесом, в стороне от дорог, на Вязьму. Ее бомбили. До Москвы добрались ночью на открытой платформе какого-то товарняка.
Ночное небо Москвы бороздили прожекторы ПВО, в темной вышине рвались зенитные снаряды. Порой слышался характерный гул вражеских бомбардировщиков, прорвавшихся сквозь заградительный огонь зениток в небо столицы, и характерный свист падающих фугасок.
Отсидевшись в бомбоубежище Белорусского вокзала, мы добрались до своего общежития в Расторгуевском переулке и, наскоро приведя себя в порядок, поспешили в институт, находившийся в Сокольниках.
Там еще висел на входной двери некролог. В боях за Москву была убита Лия Канторович, наша студентка. На фронте уже были многие студенты ИФЛИ, среди них Семен Гудзенко и Павел Коган. Два поэта. Один умрет от тяжелых ран через восемь лет после победы, другой будет убит в 1942 году на фронте.
Первый начнет свой путь поэта строками:
Когда на смерть идут – поют,
а перед этим
можно плакать.
Ведь самый страшный час в бою –
час ожидания атаки...
А другой – романтик, наследник Багрицкого и Грина – войдет в жизнь послевоенных поколений своей знаменитой «Бригантиной»:
И в беде, и в радости, и в горе,
Только чуточку прищурь глаза, –
В флибустьерском дальнем
море
Бригантина поднимает паруса.
…Был конец октября. Несколько дней – а в тот год зима была холодной, ранней, уже понемногу падал снег, – продолжалось оборудование выделенных нам грузовых вагонов. Улицы Москвы были серыми и угрюмыми. Всюду запах гари. Ветер подымал в воздух пепел, клочки обгорелых бумаг. Порой понизу стелился густой сизый дым: жгли архивы, служебные бумаги… Вспоминалось толстовское описание пожаров в Москве 1812 года.
Путь в Ташкент был долог – полтора месяца. Было голодно, ели гороховые концентраты, разведенные водой. Начался сыпной тиф. Первых больных оставили в Кызыл-Орде, затем в Арыси. Остальных поместили в сыпнотифозные больничные бараки уже в Ташкенте.
Над Ташкентом было низкое серое небо. Падали на землю крупные мокрые снежинки и тут же таяли. Было сыро, зябко. На вокзале толпы людей. Идет разгрузка прибывающих эшелонов, отправка войск.
Пробравшись со своим рюкзачком сквозь толпу, я оказалась на широкой, мощенной булыжником вокзальной площади.
И здесь разместилось несметное число эвакуированных. Женщины, старики, дети… Укрытые одеялами, клеенками, с узлами нехитрого скарба, который наспех удалось прихватить зачастую уже из горящих домов. Плач детей, горестные причитания стариков, смешение языков украинского, еврейского, белорусского, польского…
Все это звучало над площадью, как стон. Как неумолчный сигнал беды. Что-то будет с ними, смогут ли найти пристанище в этом чужом им городе?.. А люди все прибывали и прибывали.
Тут я увидела, что к беженцам на площади то и дело подходят какие-то люди из местных жителей, среди них, должно быть, представители райсоветов, партийных организаций… Вот одна, другая третья семья отделяется от толпы. Вещи грузят на арбу или ручную тележку и отъезжают прочь…
Ташкент делал все, чтоб укрыть, сберечь людей, искавших здесь приют, избежавших гибели на долгих и трудных дорогах. Я видела, как местные женщины – и русские, и узбечки – подходили к толпе и, выбрав себе «для уплотнения» одинокую женщину с детьми, уводили домой…
Часто эти объединения людей в беде превращались в братство, скрепленное горем, в кровную связь. Женщины работали, поддерживая и подбадривая друг друга, ждали писем с фронта, добывали хлеб для детей.
…Я знаю Ташкент вот уже сорок лет и, перебирая в памяти все эти годы, смело могу сказать, что военная пора в истории города отмечена высоким духом братства, соучастия, милосердия и человеколюбия.
Сейчас мы много говорим о братстве, интернационализме и, вместе с тем, встречаясь порой с людьми, почему-то прежде всего пытаемся выяснить их национальную принадлежность. Русский, казах, узбек, еврей? Тогда же и в голову не приходило останавливаться на этом: все мы были дети одной матери – Родины, а она была в беде.
В те тяжкие годы мы были братьями в великом акте взаимопомощи, в той человечности, о которой не говорили, но которая проявляла себя каждодневно и была одним из бесценных наших достояний…
…Я шла по Ташкенту, радуясь простору после тесноты теплушек. Очереди у магазинов, улицы, покрытые опавшей листвой, тоскливое шуршанье ветра в деревьях… Тревога и озабоченность, ставшие уже привычными, на лицах людей.
Уезжая из Москвы, мы с мужем, А. Эфросом, – он уехал раньше с писательским эшелоном в Андижан, – договорились, что будем искать друг друга через Соломона Михайловича Михоэлса, замечательного артиста, возглавлявшего эвакуированный в Ташкент Еврейский театр, ГОСЕТ, как его сокращенно называли.
У Михоэлсов, здесь в Ташкенте, я познакомилась с Полем Арманом. Это было в доме № 84 по Пушкинской улице, где кроме семьи Соломона Михайловича жили эвакуированные ученые: академик Ю.Р. Виппер, В.М. Жирмунский, Пиксанов. Жил в этом доме и Якуб Колас. Поль Арман был личностью легендарной – танкист, герой войны в Испании. Было известно, что еще до войны он был незаконно репрессирован: его арестовали на следующий день после того, как вручили Золотую Звезду и орден Ленина за мужество и героизм в борьбе с фашизмом в Испании. Такое же мужество он проявил в заключении в «диалоге» со следователем.
К счастью, вскоре его освободили, восстановили во всех званиях. В Ташкент он был направлен преподавать в Академии бронетанковых войск, носившей тогда имя Сталина (среди курсантов академии был тогда и сын Б.Л. Пастернака, Женя Пастернак).
В 1942 году Поль Арман вновь вернулся на фронт. Погиб он на Волховском фронте.
Исподволь, естественно и просто началось в Ташкенте сближение эвакуированной интеллигенции с местной, узбекистанской. В области литературы оно началось с переводов, и тут лидировал Н. Ушаков, мастерски владевший искусством поэтического перевода.
На вечерах Союза писателей устраивались чтения этих переводов. Мы знакомились с творениями Айбека и Алимджана, Шейхзаде и Гафура Гуляма…
В здании нынешней консерватории были размещены ученые АН СССР. Здесь, в этом здании, Алексей Толстой читал свою историческую драму «Орел и орлица». Чтение его потрясало. Это был лучший театр одного актера, который мне доводилось видеть. В этом тесном общении рождались творческие и личные контакты.
Однажды, зайдя к Михоэлсам после занятий в университете, я увидела там людей мне незнакомых. Как потом оказалось, это были режиссер Маннон Уйгур, ученик и соратник Хамзы, и Етим Бабаджан, тоже видный театральный деятель Узбекистана. Шли переговоры о постановке в театре имени Хамзы пьесы Хамида Алимджана «Муканна», где воспроизводились события далекого прошлого края – восстание местных жителей против арабского нашествия.
Потом я была на премьере этой постановки – превосходного плода художественного содружества…
Публикацию подготовила Лейла Шахназарова.
Окончание следует.
Очень интересно,и добавляет новые страницы и оценки событий той суровой поры. И ещё раз подтверждает удивительную роль нашей земли и народа и в спасении новых поколений жителей других республик,и в истинно великом единении народов вне обозначений конкретной национальности. И великое гостеприимство и человечность,которые,как и самое грозное оружие,внесло разительный вклад и в великую победу,и в сохранении жизней тысяч жителей Союза… Да, факты,несомненно,известные. Но в этом энергетичном повествовании они органично проживаются как бы заново. Мне это очень близко. Ведь и дом моего деда — «Дом Слонимов» на улице Карла Маркса под номером 51, дом,где прошло мое детство и юность, — в ту пору вместил десятки(!!!) эвакуированных семей,причем не только абсолютно наших родных и близких,но и семьи,ставшие с той поры нашими добрыми друзьями на долгие годы. А в самом нашем доме бывало и большинство упомянутых личностей,и ставшие нам почти родными артисты театра имени Леси Украинки из Киева, и актеры легендарного тогда Театра Ленинского комсомола во главе с И.Берсеневым и С.Гиацинтовой,и… и…и…
Спасибо за публикацию, всегда интересно читать об истории своего города, своей страны.