«Безумная», «презренная», «слепая», «равнодушная»… Это – постоянные пушкинские эпитеты для «толпы». «Молчи, бессмысленный народ!..» Народ (ставим смело знак равенства) – «чернь тупая»…
Подите прочь, какое дело
Поэту мирному до вас?..
И все это – Пушкин, самый народный поэт в русской литературе! Почему же он так о своем народе, за что? И как же тогда – «искусство принадлежит народу», – среди множества неоспоримых истин самая, кажется, бесспорная?..
Что ж, попробуем перечитать многое, давно знакомое со школьной скамьи, – уже взрослыми, «отверзшимися очами»…
Так значит – «бессмысленный народ» (который, собственно, мы все и есть), «поденщик, раб нужды, забот»…
Несносен мне твой ропот дерзкий,
Ты червь земли…
…Ну да, червь. И поденщик, наверно. Ну и что? Все мы рабы нужды и забот, но разве это достойно такого уж презрения? Тем более что – если не нужда, то вечные заботы о доходах и прокормлении большой семьи были очень хорошо знакомы и самому солнцу русской поэзии.
А может, слова о «презренной толпе» вырвались у Пушкина в горькую минуту и настоящего отношения его к народу вовсе не выражают? Вот и некоторые из литературоведов делали попытки такого трактования: «Пушкин вывел некоего поэта, дерзящего толпе, а сам Александр Сергеевич глубоко уважает народ…»
Объяснение, честно говоря, беспомощное и, скажем так, наивно-«соцреалистическое». В горькую минуту? Но в пушкинской лирике достаточно много строк, свидетельствующих, что народ для него почти всегда – тупая, равнодушная толпа, чернь, стада, кои «должно резать или стричь» («Свободы сеятель пустынный…», «Ф.Н. Глинке», «К Каверину» и многие другие стихотворения). Если же вернуться к тому самому некоему поэту, чье неуважение к трудящимся массам, как нас уверяют, отнюдь не отражает точку зрения самого Александра Сергеевича, то увидим, что этот лирический герой еще не отверзал уст своих для непарламентских выражений, а уже сам автор так аттестует толпу:
Он пел, а хладный и надменный
Кругом народ непосвященный
Ему бессмысленно внимал,
И толковала чернь тупая…
(выделено мною – Л.Ш.)
Нет, похоже, Пушкин вовсе не отделяет здесь некоего поэта от себя, напротив – активно с ним солидаризируется. В том числе и тем, что оставляет за Поэтом последнее слово.
Еще версия: все эти недемократичные выпады – дань моде. Сколько их было в те «байронические» времена – стихотворцев разного калибра, видящих особый шик в этакой мизантропической позе, великолепно спародированной Козьмой Прутковым:
Клейми, толпа, клейми в чаду сует всечасных
Из низкой зависти мой громоносный стих…
(«К толпе»)
И все-таки, и все-таки… – вся лирика Пушкина доказывает нам, что «презренная толпа» у него не есть случайность, не дань моде, не иносказание.
Обратимся за помощью к другому авторитету – известному пушкинисту С. Бонди, чьими комментариями пестрят многие сборники Пушкина.
Поэт, не дорожи любовию народной.
Сказано без обиняков. И Бонди целомудренно предупреждает: под словом «народ» Пушкин не подразумевает тех, кого мы считаем народом, – крестьян, рабочих и т.д.
Почему же не их?
Да ведь они были неграмотными.
Вот и разгадка?..
Смехотворная.
Народ – те, кто умел читать, а те, кто не читал, – не народ. И все язвительные слова Пушкина обращены лишь к небольшой кучке грамотных людей. И не из-за чего копья ломать?..
Было бы, может быть, не из-за чего. Если бы не те «невиданные дотоле толпы людей», которые «в страшные часы предсмертной агонии Пушкина теснились перед домом поэта» (Д. Благой). Пришли к дому любимого поэта, которого почитали. А почитали, потому что читали. Да и потом: если не признавать грамотных людей первой трети XIX века за народ, то для кого же писал Пушкин? К чему было метать бисер, зачем стремился он вынести каждое свое произведение «на суд взыскательного света»?..
Похоже, что здесь кроется парадокс, которые так любил Александр Сергеевич (или неистребимо живший в нем «приколист», как выражается нынешнее юное поколение, – сама слышала такую характеристику Пушкина в разговоре двух подростков). И решение этого парадокса, на мой взгляд, – как раз в исходном тезисе: «поэзия должна служить народу».
Должна. Но чем? Только ли «чувства добрые» пробуждая лирой? Или… вложенным в уста поэта «жалом мудрыя змеи» бросать в толпу ядовитые слова о ее слепоте и невежестве? Ведь жизнь так дьявольски сложна, что порой сказать людям: «в разврате каменейте смело» – и значит честнейшим образом служить своему народу, быть его эхом. Кто лучше Пушкина понимал цену «безмолвствования» народа? Кто мог лучше великого поэта предвидеть свою будущую славу – и отнюдь не пренебрегать ею! – именно среди народа, коему он собирался долго «быть любезен»? Вспомним его краткий и исчерпывающий ответ бывшему однокашнику на вопрос – по какому, мол, департаменту изволите числиться? – «Числюсь по России…».
Высказывать соотечественникам обвинения в «лености и нелюбопытстве», сожалеть о том, что «черт догадал» его «с умом и талантом родиться в России», – не обязательно значит презирать свой народ. Замечу: слово «свой» здесь, быть может, не менее важно, чем «народ». Именно «своему», неизбывно родному, плоть от плоти, как раз и можно бросать горькие упреки, переживая его горести, неся его грехи как неотделимые от собственной судьбы. Не это ли и значит – быть народным поэтом?..
А народ слишком часто заслуживал обвинений в равнодушии и низости, самим безмолвствованием своим допуская все уродства жизни, при которой и полтора столетия спустя после отмены крепостного права не перевелись рабы и тираны, не изжита «хитрая и лукавая» холопская психология. А лучшие из граждан, начиная с Пушкина, принуждены были воспевать деспотов – или обращаться в лагерную пыль…
Блажен в златом кругу вельмож
Пиит, внимаемый царями.
Владея смехом и слезами,
Приправя горькой правдой ложь,
Он вкус притупленный щекотит
И к славе спесь бояр охотит,
Он украшает их пиры
И внемлет умные хвалы.
Меж тем, за тяжкими дверями,
Теснясь у черного крыльца,
Народ, гоняемый слугами,
Поодаль слушает певца.
Да, каждый народ имеет такое правительство, какого заслуживает. Но и Поэта такого, какого заслуживает, – тоже. Великий поэт России не был бы гением, если бы не понимал именно так назначение своего дара. Счастье русского народа, что у него был такой горькоголосый певец. И не один. «Прощай, немытая Россия», – воскликнул Лермонтов. «Страна рабов, сверху донизу – все рабы», – вынес приговор Герцен. Означает ли и это презрение к собственному народу? И на их упреки тоже должно отвечать благородным негодованием?
А может быть, иначе: усвоив уроки великих – вслушаться в молчание той самой «презренной толпы». Всмотреться внимательнее в тех, кто, простив своему поэту «неправое гоненье», тянется к его дерзкому и правдивому гласу. Несмотря на окрики господских слуг. Теснясь у черного крыльца.
Лейла Шахназарова.
Фото из Интернета.
