Первая мировая война не обошла стороной Ташкент и ташкентцев. Мирный патриархальный быт южного города, утопавшего в тени садов, взорвали трубы и барабанная дробь полковых оркестров.
1-ый Туркестанский армейский корпус с началом войны отправился на Северо-Западный фронт, 2-ой Туркестанский армейский корпус был включен в Кавказскую армию. Уже в августе 1914 г. погиб в Восточной Пруссии туркестанский генерал-губернатор А.В.Самсонов (1859-1914), немедленно назначенный командовать 2-ой армией прямо из отпуска. Были среди ташкентцев солдаты и офицеры, совершившие выдающиеся подвиги.
Об одном из них, артиллеристе Азаматбеке Худоярхане (1886-1938), я уже рассказывал на страницах «Новостей Узбекистана».
Вот еще один герой, командир отряда конных разведчиков из 1-го Туркестанского стрелкового полка Николай Николаевич Флавицкий (26.10.1882, Ташкент — 1968, Ташкент).
Он был награжден Георгиевским оружием и еще несколькими орденами, что можно сравнить со званием Героя Советского Союза во время Великой Отечественной войны. Несколько слов о его происхождении. Отец его, Николай Дмитриевич Флавицкий (1837 — ?), обладал художественными талантами, был артиллерийским офицером и младшим братом известного художника Константина Флавицкого (1830-1866), ставшего в 34 года профессором Императорской академии художеств за картину «Княжна Тараканова».
К несчастью, художник К.Д.Флавицкий через два года после написания своей знаменитой картины скончался от чахотки на руках невесты и потомства не оставил. Картина, которую с удовольствием поместил бы в своей галерее П.М.Третьяков, перешла по наследству к младшему брату Николаю. После уговоров П.М.Третьякова Н.Д.Флавицкий принял правильное решение в 1867 г. о продаже шедевра в Третьяковскую галерею, а вскоре женился на невесте скончавшегося старшего брата. Позитивный момент продажи картины К.Д.Флавицкого «Смерть княжны Таракановой» коллекционеру П.М.Третьякову выяснился в дальнейшем: полотно до сих пор украшает галерею, тогда как в смутные времена нашей истории ташкентская ветвь Флавицких теряла свои семейные реликвии в виде картин, фотографий и писем.
Через несколько лет штабс-капитан артиллерии Н.Д.Флавицкий выходит в отставку и, по мнению его внучки Т.Н.Флавицкой, написавшей о семье книгу «Позднее наследие» (Спб., Алетейя, 2016 г.), высылается в Туркестан за «вольнодумство». Семья поселяется в Ташкенте, со временем они обзаводятся собственным жильем, известен его адрес: улица Куропаткинская, дом Флавицких; но точное местоположение этого дома ввиду отсутствия нумерации в те времена определить затруднительно, в советский период эта улица называлась Первомайской и приблизительно можно сказать, что Флавицкие жили в районе современного «Детского мира». Не исключено, что Н.Д.Флавицкий потратил на постройку дома на Куропаткинской часть из 4 000 рублей серебром, полученных от П.М.Третьякова за картину брата «Княжна Тараканова».
Если бы не настойчивость коллекционера П.М.Третьякова, то, вполне вероятно, что шедевр К.Д.Флавицкого мог бы оказаться в Ташкенте, но уцелел бы в вихре разразившихся исторических катаклизмов,- это еще вопрос. К сожалению, Татьяна Флавицкая в своих мемуарах пунктирно описывает биографии бабушки и дедушки и рассказать об их судьбе что-то фактическое невозможно, не известен даже год смерти Н.Д.Флавицкого.
После переезда в Ташкент он трудится военным инженером, и в 1882 г. у него рождается сын Николай, о подвигах которого в Первую мировую войну и пойдет речь. Не удивительно, что у Николая был врожденный талант рисовальщика, доставшийся ему от отца и дяди, но, как большинство дворянских детей того времени, он выбирает военную стезю.
В то время в Ташкенте еще не было кадетского корпуса, и Николая Флавицкого отправляют на учебу во 2-ой Оренбургский кадетский корпус. До открытия Ташкентской и Закаспийской железных дорог путешествие из Ташкента в Оренбург было целым событием. Бывший оренбургский кадет белый генерал-майор В.Н.Дрейер (1876, Ташкент — 1967, Монако) в эмиграции вспоминал: «До открытия Закаспийской дороги в 1890 году, построенной в рекордный срок по сыпучим пескам пустыни, через Бухару до Самарканда, военным инженером Анненковым, оренбургские кадеты ездили к родным в Туркестан на почтовых лошадях.
Почтовая дорога — почтовый тракт — шла из Оренбурга на Орск, населенный, оренбургскими казаками; далее — через «Голодную степь» на Иргиз, Казалинск, Перовск (ныне Кызылорда.- прим. Е.Р.), возле Аральского моря, и затем через города Туркестан и Чимкент до Ташкента, всего протяжением в 2000 верст. На всем этом пространстве было около 90 почтовых станций; на каждой содержалось от пяти до восьми троек лошадей и до десяти тарантасов.
Через «Голодную степь», по сыпучим пескам, на протяжении около 300 верст, в экипаж впрягались верблюды Вся эта длинная дорога была оборудована на свой счет купцом Ивановым, жившим в Ташкенте; государство платило ему за ее содержание известную сумму. Путешествие, как говорилось, на «перекладных» длилось около 10-11 дней, но при удаче можно было его сделать и в девять» (В.Н.Дрейер. На закате империи. Мадрид, 1965, с.10-11).
Затем появилась Закаспийская железная дорога, и путешествие в Ташкент стало еще более занимательным: «Но уже с 1890 года оренбургские кадеты и барышни институтки стали ездить на каникулы по открытой для движения Закаспийской железной дороге. Путешествие до Ташкента тянулось тоже 10 дней, но оно было настолько интересно и разнообразно, что являлось как бы вторыми каникулами. Проехав в течение полусуток по железной дороге из Оренбурга в Самару, мы садились там на великолепный пароход общества «Кавказ и Меркурий». Три дня плыли по Волге до Астрахани, там пересаживались на не очень комфортабельную шхуну, и через четверо суток через Дербент, Петровск (ныне Махачкала. — прим. Е.Р.) и Баку добирались по Каспийскому, всегда бурному морю, в Узун-Ада, откуда начиналась Закаспийская железная дорога» (В.Н.Дрейер, там же).
Среди кадет (исторически это слово не склонялось. — прим. Е.Р.) этого корпуса значительное число составляли дети туркестанских офицеров. Н.Флавицкий хорошо учится, но не отличается примерным поведением. Интересный случай из его кадетских похождений вспоминали бывшие соученики-оренбуржцы на эмигрантском общекадетском обеде в Белграде 19.12.1927 г.: «Главный начальник военно-учебных заведений, великий князь Константин Константинович (1958-1918), младший брат ташкентского опального великого князя Н.К.Искандер-Романова (1850-1918), писавший стихи под псевдонимом К.Р., объезжая вверенные ему корпуса и училища, однажды приехал в г Оренбург (посещение состоялось в октябре 1900-го г. — прим. Е.Р.).
По обыкновению, он избегал предупреждать заранее о своем прибытии. К.Р. терпеть не мог никаких торжественных встреч и ненужных приготовлений. Так случилось и здесь. Вдруг, совершенно невзначай, он появился во время утреннего подъема в Оренбургском неплюевском кадетском корпусе. Начальство знало его постоянное требование в приказах и в личных указаниях: «Желаю видеть моих кадет в их обычной, будничной жизни. Показывать мне товар лицом — не надо!» И всем было понятно, что такому начальнику очки не вотрешь.
Пока К.Р. осматривал неплюевцев, от них по телефону дали знать во 2-ой Оренбургский кадетский корпус, дабы они были бы начеку. Там, конечно, моментально началась подготовка к инспекции. И действительно, прибыв к ним после неплюевцев, К.Р. сразу заметил и новый ковер на парадной лестнице, и чистые передники у служителей в столовой, и дежурного горниста одетого во все новое. Ротные командиры почему-то оказались в коридорах перед классами, а в самих классах царила необычная тишина. Приняв рапорт от директора, К.Р. ему вскользь заметил:
— А вас, конечно, уже успели предупредить? Ну, пойдемте, показывайте, что у вас хорошего.
Зная отлично расположение корпуса, проверяющий в результате сам повел директора по зданию, не делая ему никаких замечаний. Наконец К.Р. попросил директора отвести его на урок французского языка. Таковой оказался в одном из отделений VII-го класса.
Придя туда и поздоровавшись с преподавателем-французом и с кадетами, двоюродный дядя Николая II попросил продолжать урок так, как будто его не было в классе. Сам же пошел и сел за парту на место вызванного кадета Семенова к доске.
Оказавшись рядом с самым отчаянным сорванцом в корпусе, Николаем Флавицким, обняв его, он открыл парту и заглянув в нее, спросил: — А что, у тебя всегда такой порядок в парте?
Зная, что великий князь не терпит лжи, Н.Флавицкий откровенно признался: — Редко, ваше императорское высочество!
Такой ответ пришелся К.Р. по душе. Он ласково потрепал кадета по щеке и стал разбирать содержимое в парте. Вынув альбом, он внимательно стал просматривать карточки, на некоторых прочел надписи и обратил внимание, что уж очень много карточек гимназисток. — Ты, брат, я вижу, здоровый ухажер? Только почему это у тебя все только одни гимназистки, а институток ни одной? А? Не нравятся они тебе, что ли?
Н.Флавицкий сразу оживился:
— Какой там не нравятся, ваше императорское высочество! Очень даже нравятся, только к ним никак нельзя пробраться…
— Какой же ты кадет после этого, если не можешь пробраться? Я бы на твоем месте давным-давно со всеми с ними перезнакомился бы! — пошутил К.Р.
Звонок прекратил эту милую беседу. Инспектор, поблагодарив преподавателя, указал ему на желательность более жизненных, так сказать, обиходных тем для разговора. Оказывается, разговаривая с Н.Флавицким, он не пропусти ни одного слова отвечавшего.
После ухода К.Р., преподаватель позвал Н.Флавицкого и поинтересовался, о чем с ним говорил высокопоставленный начальник. Кадет уклонился от прямого ответа, сказав лишь, что проверяющее лицо из Петербурга расспрашивало его о порядке в парте, о его родителях, где и как они живут.
В общем, прошел самый шаблонный разговор начальника с подчиненным. Своему же закадычному другу и такого же поведения, как и сам Н.Флавицкий, товарищу и компаньону по ухаживанию за гимназистками, кадету Ометко (к сожалению, личность неустановленная. — прим. Е.Р.), он рассказал все начистоту: — Знаешь, брат! Уязвил же меня великий князь так, что некуда деваться! Говорит, какой же я кадет, коль до сих пор не могу добраться до институток? Это здорово! Я-то плохой кадет? — жаловался он Ометко.
Друг принял «укор» великого князя близко к сердцу. С одной стороны, он знал, что отчаяннее его и Н.Флавицкого во всем корпусе кадет нет, а с другой,- сознавая, что оба они, как говорится, висят на волоске, все же встрепенулся и, хлопнув Н.Флавицкого по плечу, сказал: — А знаешь ли, не попробовать ли нам на самом деле…
— Что именно?
— Да на самом деле пробраться в институт. Понимаешь, это же будет здоровая марка!
Через несколько дней К.Р., закончив осмотр обоих корпусов, военного училища и института (институт благородных девиц в Оренбурге также проходил по военному ведомству. — прим. Е.Р.), уехал из Оренбурга. И вскоре после его отъезда в институт благородных девиц явились два молодых человека с фотографическим аппаратом (в то время это был огромный ящик на треноге, с магниевой вспышкой и покрывалом для фотографа. — прим. Е.Р.), разговаривая между собой по-французски.
Встретившему их швейцару они приказали доложить о себе начальнице. Вышедшая дежурная классная дама узнала, что оба молодых человека-фотографа, ездящие за великим князем и снимающие все посещаемые им заведения для поднесения впоследствии августейшему начальнику полного альбом его путешествий. Узнав действительную цель приезда молодых людей, старушка-начальница княгиня Трубецкая (достоверно имя начальницы установить не удалось, мемуаристы путают ее фамилию. — прим. Е.Р.) пригласила обоих к себе в кабинет, где расспрашивала их о великом князе, о снимках для будущего альбома и выразила горячее желание, чтобы ее институт был бы возможно полнее представлен в нем.
Пока институтки переодевались в парадные платья и строились в актовом зале, начальница напоила обоих фотографов вкусным кофе, после чего повела их по помещению и даже показала будуар молоденьких институток. Наконец дежурная дама доложила, что все институтки собраны и готовы к съемкам.
Появившуюся начальницу в сопровождении фотографов весь институт встретил глубоким реверансом. Со своей стороны оба фотографа лицом в грязь не ударили и ответили поклоном с большим фасоном. Это произвело на начальницу неизгладимое впечатление, и она, наклонившись к инспектрисе, шепнула, но, видимо, так, чтоб оба молодых человека ясно слышали бы: — Какие милые молодые люди!
Князь знал, кого выбрал для съемок. Началась установка аппарата, просьбы стать теснее и сделать взгляд более живым, а не казенно-деревянным. Один из фотографов ходил непрерывно по рядам институток (среди них было много дочерей ташкентцев и пансионерок туркестанского и указывал, куда надо смотреть, как держать головы.
Некоторым указал, как положить грациозно руку на плечо соседке и мило улыбаться. Все начальство, конечно, уселось в первом ряду на стульях, и никто из них не мог заметить, когда фотограф, обходя задние ряды, успел шепнуть сестре одного из товарищей по классу: — Анечка, не выдавайте!
Та так и замерла на месте, мгновенно покраснев как пион от неожиданности, в то время как фотограф, ничуть не смущаясь, спокойно обошел еще раз вокруг и, оглядев всех внимательно в последний раз, предупредил, что сейчас будут снимать. — Спокойно, спокойно, делаю выдержку!
Затвор щелкнул: — Раз, два, три, благодарю вас! По залу пронесся вздох облегчения.
— Снимем еще раз! Прошу всех институток сделать поклон, а мы в этой позе их снимем. Начальство прошу отойти в сторону.
Когда начальница и все классные дамы отошли в сторону, распоряжавшийся съемкой фотограф обратился к институткам: — Прошу. Прорепетируем! Как скажу «поклон», все поклонитесь и останьтесь в этой позе.
Пока он репетировал, его товарищ устанавливал аппарат, накрывшись черным сукном. Все шло хорошо, как неожиданно произошел совершенно непредвиденный и ужасный случай. В момент, когда фотограф вылезал из под покрывала, у него отклеились усы. Произошла минута страшной растерянности. Среди институток раздался сдержанный смех, в то время когда съемщик быстро нырнул под покрывало и, схватив аппарат, быстрыми шагами направился к выходу. За ним неотступно последовал и распорядитель.
Все находившиеся в зале форменно остолбенели, но фотограф не растерялся и, не снимая с головы сукна, из-под него громко сказал: — Не сходите со своих мест, я сейчас…- и скрылся в дверях.
С начальницей сделалось дурно, что спасло обоих, дав им возможность благополучно покинуть здание института. Когда начальницу привели в чувство, а институток прогнали из зала переодеваться во все повседневное, постановили немедленно собрать совет. На совете мнения сошлись в том, что все, что произошло, это есть, безусловно, кадетская проделка. Оставить такую нахальную и возмутительную выходку без последствий, значило осмеять самих себя. Поэтому было единогласно решено ехать к директорам обоих корпусов и с их помощью обнаружить этих негодяев.
Так как день был праздничный, и много кадет было в отпуску, то начальница решила ехать на другой день, сначала к неплюевцам, и ежели у них она не найдет виновных, то отправится во 2-ой Оренбургский. «Преступников» решено было найти во чтобы то ни стало, т.к. такие проделки совершенно недопустимы. Узнав о цели посещения корпуса начальницей института, директор неплюевцев приказал немедленно всему корпусу построиться в актовом зале и предложил начальнице обойти вместе с ним ряды кадет, дабы опознать виновных.
Два раза начальница обошла кадет, внимательно вглядываясь в лица каждого из них, и в конце концов сказала: — Нет, не те! Их здесь нет. Прошу, ваше превосходительство, простить меня за причиненное беспокойство! — и простившись с директором, поехала в 2-ой Оренбургский корпус.
Директор 2-го Оренбургского кадетского корпуса полковник Н.А.Линевич (1855-1909) поступил также. Обходя вторично ряды кадет, вдруг начальница остановилась перед одним из них и, указывая на него лорнетом, нерешительно произнесла, пожав плечами: — Кажется, этот, но впрочем они у вас все как-то на один фасон!
Тут категорически запротестовал вышедший вперед воспитатель: — Он, сударыня, унтер-офицер! Кроме того, будучи вчера дежурным по роте, в отпуску быть не мог и в город не выходил.
— Ну, значит, кто-нибудь другой! — возразила начальница. — Спросите и пусть сами сознаются, — предложила она директору. Н.А.Линевич поклонился в знак согласия и крикнул:
— Кто из вас вчера, переодевшись в штатское платье, забрался в институт и снимал институток? Раздался дружный смех. Вышедших не оказалось.
— Видите, княгиня, виновных нет. Начальница рассердилась не на шутку и сама уже обратилась к кадетам: — Стыдно вам, будущим офицерам, прятаться за спины товарищей. Шкодить умеете, а сознаться, так труса празднуете! — и распрощавшись весьма холодно с директором корпуса, вернулась домой ни с чем.
Брошенное обвинение в трусости задело и кадет, и начальство. Директор в обращенной речи к кадетам, признал обиду нанесенную дамой корпусу: — Обвинение в трусости, господа, это позор на весь корпус! Если эту шутку проделал кто-нибудь из вас, пусть сознается, и мы сумеем ответить в институт, что трусов среди нас, кадет, нет. Среди вас могут быть сорви-головы, но не трусы! Поняли?
Немедленно после этих слов директора, из рядов 1-й роты вышли вперед Н.Флавицкий и Ометко (по традиции в 1-ой роте учились отлично успевающие кадеты. — прим. Е.Р.).
Первый из них заявил: — Это мы, ваше превосходительство, были в институте! Виноваты!
Директор развел лишь руками и, покачав головой, сказал: — И угораздило же вас! Во всяком случай я сегодня же напишу начальнице института, что вы оба сознались, и что она совершенно напрасно обвинила моих кадет в трусости. Молодцы, что сознались, сидите пока без отпуска, а там посмотрим, что дальше будет! — и приказал разойтись всем по ротам.
После этого директор корпуса позвал обоих фотографов к себе в кабинет, где они оба чистосердечно ему во всем признались, рассказав подробности.
— Кто же это из вас придумал эту сложную операцию? — поинтересовался директор.
— Да это великий князь меня надоумил, ваше превосходительство! — признался Н.Флавицкий.
— То есть как, великий князь?
— Так точно, ваше превосходительство! Он! И тут он рассказал директору весь разговор с К.Р. в классе.
— Так вот, значит, кто виноват! — улыбнулся директор. — Ну ладно, ступайте и ждите развязки. Я думаю, начальница этого не простит.
В этот же вечер начальница института получила от директора корпуса следующее извещение: «Имею честь уведомить, ваше сиятельство, что так называемые «фотографы», снимавшие Ваш институт, мне чистосердечно сознались сами. Это кадеты VII-го класса Н.Флавицкий и Ометко. Таким образом, ваше обвинение моих кадет в трусости, как и нужно было ожидать, совершенно отпадает. Мотивы же, побудившие на это обоих вышеуказанных кадет, не могут быть мною оглашены. От имени их обоих прошу прощения за причиненное вам беспокойство. Примите уверение в моем к вам почтении и преданности, полковник Н.А.Линевич».
Получив это письмо, начальница института немедленно приступила к составлению доклада на имя вдовствующей императрицы Марии Федоровны (матери Николая II. — прим. Е.Р), под августейшим покровительством которой находились все женские институты. Описав подробно о происшествии, она в заключении доклада ходатайствовала об исключении обоих кадет из корпуса без права поступления их в какие-либо учебные заведения, т.е. «исключить с волчьим билетом». Она особенно подчеркивала, что поступок Н.Флавицкого и Ометко она рассматривает не только как оскорбление института вообще, но и как оскорбление, нанесенное лично ей, как фрейлине императрицы.
Гневный доклад вдова Александра III передала великому князю Константину Константиновичу на его благоусмотрение. Изучив его и зная прекрасно кадетскую душу, К.Р. не нашел в проступке обоих кадет желания оскорбить кого-либо, а тем более старушку-начальницу.
Он сейчас же припомнил свой разговор с Н.Флавицким и сделанный «упрек» насчет институток, поняв, так сказать, «благородные побуждения» обоих кадет. Он приказал всю переписку переслать директору корпуса для производства дознания с предписанием: «Показания кадет Н.Флавицкого и Ометко приложить в подлиннике».
Дознание произвел сам директор и, вероятно, он же помог Н.Флавицкому составить его показание. В нем были приведены все подробности происшествия, которые уже известны. Интересны только заключительные слова: «Мне никогда не пришлось бы в голову устроить что-либо подобное, если бы не слова великого князя: «плохой же ты кадет, если не смог пробраться к институткам. Я бы на твоем месте давно бы уже со всеми перезнакомился».
Показания Ометко были короткие: «Не мог оставить товарища в опасном деле. Одному этого сделать нельзя было». Возвращая К.Р. переписку с произведенным дознанием, директор приложил от себя ходатайство об оставлении обоих «фотографов» в корпусе. Он писал: «В проступке Н.Флавицкого и Ометко я вижу только безумную проделку отчаянных голов, в будущем, наверное, лихих офицеров. Желания оскорбить кого-либо, конечно, не было. Об этом они просто не подумали. Исключать кадет за несколько месяцев до окончания корпуса, — грешно. Добровольное сознание и чистосердечное раскаяние их заставляет меня просить ваше императорское высочество, ходатайства перед вдовствующей императрицей о помиловании их, а наказание мы наложим сами».
Великий князь так и поступил. «Фотографы» отсидели некоторое время в «чистилище», сидели долго без отпуска, но корпус все же кончили, хотя и с низкими баллами за поведение. Что ответила мать Николая II начальнице,- неизвестно, но кадет 2-го Оренбургского корпуса на балы в институт благородных девиц больше не приглашали. Зато этот корпус у институток был окружен ореолом славы, а Н.Флавицкого и Ометко все институтки заочно «обожали».
Что касается снимка, то таковой оказался весьма удачным и вознаградил их за все пережитые ими неприятные последствия. В самом корпусе проделка двух друзей не была вменена им во зло, и часто встречая одного из них, воспитатели улыбались и спрашивали: — А где же другой фотограф?»
Несколько иная интерпретация налета кадет-фотографов на Оренбургский институт благородных девиц, ставшая апокрифом среди оренбургских кадет, изложена в воспоминаниях «Прощайте, господа кадеты» («Военно-исторический журнал». 2005. № 1. С. 68—71.) советского генерал-майора В.М.Догадина (1884-1974) , бывшего кадета Неплюевского оренбургского кадетского корпуса: «Дело в том, что институтки тесно общались с кадетами 2-го Оренбургского корпуса, так как в обоих наших учебных заведениях тогда учились дети офицеров из Средней Азии. Поэтому в них немало было братьев, сестер и просто земляков.
Однако на этот раз в нарушение взаимного тяготения начальница института княгиня Оболенская пригласила на бал выпускников нашего корпуса и отказалась допустить на него кадет 2-го, обидевшись на них за то, что была ими осмеяна. Произошло это вот как. Двое братьев-кадет 2-го корпуса по фамилии Обмётко держали пари, что сфотографируют выпускной класс института. Достав у владельца фотографии аппарат и штатские костюмы, приклеив усы и прицепив какие-то значки, они явились в институт к княжне Оболенской и заявили, что по поручению какого-то французского общества они объезжают с целью съемки все учреждения, в которых побывал великий князь Константин Константинович.
Старая княгиня пришла в восторг и попросила, чтобы первой сняли ее. Мнимые фотографы охотно исполнили всю процедуру съемки, причем, кажется, на пустую кассету, а княгиня рассыпалась в благодарностях. Затем был собран выпускной класс , и молодые люди предстали перед ними со своим аппаратом.
Институтки сразу узнали в них своих близко знакомых кадет, но молчали, давясь от смеха. А смеяться было отчего, так как фотографы, чтобы скрыть свой смех, оба одновременно залезли под покрывало, а один при этом даже нечаянно сорвал приклеенный ус.
Однако все прошло благополучно, без подозрений со стороны начальницы, и обрадованные фотографы слишком уже быстро поспешили к выходу. И тут их увидела входящая в здание классная дама, которая сразу узнала известных ей кадет. «Да ведь это братья Обмётко!» — воскликнула она, и вся инсценировка была раскрыта. С княгиней приключился обморок. Разразился скандал, о случившемся сразу узнал весь город. Виновники были исключены из корпуса. Его директор в это время находился в Петербурге, и, когда ему сообщили о происшествии, он должен был с большим смущением лично доложить о нем великому князю Константину Константиновичу.
Однако последний встретил доклад неудержимым хохотом и начал расспрашивать о подробностях проделки кадет. «Вот здорово надули старуху, — воскликнул он. — Когда Обмётко приедут в Петербург в военное училище, пусть обязательно явятся ко мне во дворец».
Исключенным из корпуса дали возможность держать экзамен зкстерном, и, когда они приехали в Петербург, в военное училище, то, выполняя приказ князя, явились к нему, а он заставил их все рассказать перед всем своим многочисленным семейством, и все дружно смеялись.»
Но здесь ситуация видится так, что память несколько изменяет В.М.Догадину в изложении этого ставшего фольклорным в кадетской среде события. Сам он учился в Неплюевском кадетском корпусе, а в фотографическом набеге участвовали кадеты 2-го Оренбургского кадетского корпуса, и он несколько путает их фамилии.
В списках дореволюционных офицеров не встречаются фамилии братьев Обметко, и офицера Ометко тоже нет. Н.Н.Флавицкий (1882 г.р.) окончил 2-ой Оренбургский кадетский корпус в 1901 г. , а В.М.Догадин (1884 г.р.) окончил Неплюевский оренбургский кадетский корпус в 1903 г., и о казусе Н.Н.Флавицкого мог быть осведомлен не из первых уст. К сожалению, второй фигурант этого дела остался инкогнито. Расхождения у В.М.Догадина и с фамилией начальницы института благородных девиц, он упоминает ее то как княжну (т.е. дочь князя), то как княгиню (т.е. супругу князя) Оболенскую. Эмигранты называют ее как княгиню Трубецкую. Но факт кадетской проделки мемуаристами признается.
Окончание во второй части.
Е.РЯБОВ
