—Люди добрые, не проходите мимо! Будьте милосердны и великодушны, не поскупитесь на самую малость и оделите одинокого странника от щедрот своих. Да и вознаградит судьба за доброту вашу, да не оставит она в милости своей! Не проходите мимо, подайте кто сколько может — люди добрые!
Облаченный в рубище бродяга, опираясь на корявый видавший виды посох, припадая на левую ногу, медленно ковылял по краю тротуара. Весь его крайне нищенский, если не сказать – убогий вид, криком кричал о том насколько тернист и труден был жизненный путь бродяги, как бессердечно и жестоко обошлась с ним судьба, не пожалевшая его седых волос, спутанными клочьями свисавших до истерзанного временем и невзгодами пиджачишка. Изможденное, изрезанное сетью глубоких морщин лицо с уныло отпущенными уголками бескровных, губ молило о снисхождении, взывало к добродетели и любви к ближнему своему.
Но глаза бродяги… Словно два лазурных озерца, на дне которых покоятся несметные сокровища, эти чудные очи светились ясно и лучезарно, заставляя прохожих останавливаться в замешательстве и будто под влиянием некоей потусторонней силы лезть в свои сумочки, портмоне, кошельки, да карманы и выуживая оттуда купюры различного номинального достоинства, опускать в пыльную войлочную шляпу, что держал бродяга в трясущейся руке.
Кто-то низко кланялся ему считая блаженным, а значит наделенным чудодейственной сущностью, другие — брезгливо опуская в шляпу монетку-другую, спешили прочь лишь бы поскорее отделаться от пронзительно- магического взгляда, ну а третьи — просто издали обходили странного, убогого опасаясь, как бы не наслал он страшную порчу, не сглазил.
—Не проходите мимо люди добрые, не пожалейте для одинокого странника от щедрот своих! Красавица, а ты что стоишь? Не стой просто так, дай монетку мне на пропитание. Ну что же ты? Смелей!
Стройная брюнетка, припарковавшая у дороги свою сверкающую лаком и хромом иномарку, закинув за спину каскад вьющихся иссиня-черных волос и выудив из модной сумочки пятьдесят долларов, с милой и обворожительной улыбкой, протянула купюру бродяге.
—Зачтется тебе твоя доброта, зачтется – произнес он растроганно со слезами в голосе, благодарно принимая щедрое подношение, — все у тебя будет, как надо. Ой, как все будет хорошо. Все мы в этой жизни гости, все мы пришлые и никому из нас не дано бессмертие. А потому надобно о себе память достойную оставить. А какой первый шаг к памяти-то достойной? Правильно милая – щедрость и широта души. Ну, ступай радость моя, ступай. И пусть тебе улыбнется удача.
Проводив взглядом стройную фигурку, утомленный шумной улицей с ее бесконечно мчащимися пронзительно сигналившими автомобилями, мигающими светофорами и постоянно куда-то спешившими прохожими, бродяга рассовал по карманам пиджака всю свою выручку и заметно припадая на левую ногу, направился вглубь двора меж многоэтажек и незаметно оглядевшись по сторонам, юркнул в темноту подъезда № 3.
Спустя примерно час, из вышеозначенного подъезда вышел молодой человек, в модном синем костюме, дорогущих туфлях и при красном в золотую нитку галстуке, отлично гармонирующем с белой рубашкой. Слегка пригладив ладонью и без того ровно уложенные волосы, молодой человек энергично перекинул в другую руку небольшой коричневый чемоданчик и кликнул брелоком сигнализации. В дальнем конце двора мелодично отозвался серебристый «Малибу», который словно сказочный див из сказки унес своего франтоватого хозяина в дальние дали, за леса, за моря, за горы и поля, в чудесное царство перевоплощений…
…Автомобиль, поблескивая хромированными дисками, плавно подъехал к массивным воротам и, повинуясь приказу системы опознавания, створки ворот, украшенные затейливыми узорами плавно раздвинулись в стороны, впуская машину во двор. Проплыв мимо обширной зеленой лужайки, где весело журчал фонтан вокруг которого дружно водили хоровод мраморные амурчики, «Малибу» остановился напротив особняка, построенного в стиле викторианской эпохи. Там на ступеньках витиеватой лестницы из белого мрамора, уходящей вверх к позолоченным дверям, стояла роскошная блондинка в коротком облегающем платье из алого шелка и с наслаждением поглощала сливочный пломбир.
—Альберт, ну что же ты припозднился?! — воскликнула девушка с фигуркой Венеры Милосской, (к счастью с руками) и легко сбежав вниз по ступенькам лестницы, обвила молодого человека за шею, при этом картинно звякнув золотыми браслетами украшавшими ее холенные белые руки.
— Я заждалась, да и обед на столе стынет. Я приготовила жаркое из бараньей ноги с курагой и черносливом, как ты любишь. А еще будет испанское сухое вино, разные закуски, а на десерт апельсины с ананасами в розовом сиропе.
—В розовом сиропе? – улыбнулся Альберт страстно целуя девушку в пухлые губки, — весьма экзотично милая. Извини, Сабрина, я совсем уж сегодня заработался, — слишком много было народу. Ты ведь знаешь милая, что мой рабочий день не нормирован. Но про нашу юбилейную дату – пятилетия со дня нашего бракосочетания я, конечно, не забыл и по данному поводу для тебя есть небольшой так сказать подарок.
—Подарок? О! Замечательно! Ну-ка?
Альберт сунул руку в карман костюма и элегантным движением фокусника вынул оттуда небольшую красную шкатулку.
—Вот!
В лучах солнца засверкало золотое колечко, осыпанное искристыми брильянтами.
—Ой, Альберт, любимый…!
Не дав супруге выразить все чувства по поводу столь изящного и весьма дорогого ювелирного изделия, Альберт Ширшов подхватил счастливую возлюбленную на руки и закружил ее в красивом романтическом вальсе.
«…-Такого гениального студента как Ширшов, у меня еще не было, и я не уверен будет ли еще когда-либо!», — воскликнул однажды профессор до глубины души потрясенный его мастерской игрой на театральных подмостках и это, наверное, было бы высшей оценкой блистательного таланта. Альберт не играл, — он жил на сцене, буквально заставляя зрителей сопереживать его страстям. Он хотел — и все плакали, а мог вызвать безудержный смех в зале, чтобы мгновения спустя погрузить этот зал в пучину смятений и неразделенных чувств. Ему пророчили великое будущее, которое вознесло бы его к вершинам театрального искусства, но однажды самолюбивый и амбициозный Ширшов в пух и прах разругался со своим художественным руководителем, хлопнул дверью театра, и ушел, восвояси пнув напоследок вешалку, с которой, как известно, сей театр и начинается. А что было потом…
…Альберт, сидел перед большим круглым зеркалом в кабинете, который он по театральной привычке именовал как «гримерная» и рассматривал подручные средства, которыми он мастерски преображал свою внешность под неимущего бродягу, считавшего своим домом землю, а бескрайнее небо – крышей над головой. Отдадим должное Ширшову – никто из окружающих, опускавших в его старую, всю в прорехах войлочную шляпу денежные купюры в самом прямом смысле, завороженных его мистическими лазурными глазами, абсолютно не догадывался о том, что под внешностью ветхого старика в рубище, изможденного трудными странствиями и невзгодами, скрывается красивый молодой щеголь, заработавший на нищенстве баснословное состояние.
Небесно-голубые мистические глаза на морщинистом обветренном лице было ни что иное, как отлично подобранные линзы и мастерски наложенный грим, как впрочем, и специально состаренная одежда и дребезжащий старческий голос. Вся эта бутафория легко помещалась в пресловутый коричневый чемоданчик, ну а как было дальше – вы уже знаете. Конечно, роль странника не давалась Ширшову легко – издалека узрев присутствие правоохранителей необходимо было оперативно «смываться» с «места кормежки» и при этом строго следить чтобы конкуренты не пытались подкормиться на подконтрольной ему территории.
С ними Альберт разбирался быстро и жестко, используя хорошо оплаченные кулаки дружков из криминала. За несколько лет Альберт Ширшов «упаковался» так серьезно, что построил и обставил шикарный дом, купил престижный автомобиль и женился на Сабрине Кудиновой, которая, кстати сказать, некоторое время, весьма плодотворно оказывала услуги интимного характера в одном из заграничных борделей. Но Альберт был романтиком, и сие обстоятельство его ничуть не смутило.
… Подъезжая к дому, Альберт заметил как вдоль забора опираясь на клюку бредет согбенная старуха, с трудом тащившая на спине объемистый баул. Он остановил машину, и, выйдя наружу, протянул ей десять тысяч сумов:
—Возьмите бабуля. Я это от души.
Старуха поглядела на него печальными глазами, а потом, утерев морщинистой рукой набежавшую слезу, прошептала:
—Спасибо родненький! Храни тебя судьба.
Она поклонилась Ширшову и продолжила свой путь. Альберт проводил ее взглядом, и вздохнул.
Дома он Сабрину не застал, но обнаружил на столе записку. Мелкий аккуратный текст гласил:
«Дорогой Альберт! Спасибо тебе за все годы счастья и любви, что ты мне подарил. Ты так много сделал для меня, что я даже не могу измерить твою доброту. Но я полюбила другого человека и решила уехать с ним за границу. Не обессудь и не суди – такова судьба. Кстати. Я взяла все драгоценности и деньги что ты хранил дома. Мне они нужны, а ты я уверена, наскребешь еще. Ухожу в одеянии нищей старухи. Я многому у тебя научилась, так что при встрече ты меня скорее всего не узнаешь. Целую, и спасибо за все! Твоя Сабрина»
Ширшов в задумчивости сложил записку, а потом, зажмурив глаза расхохотался.
А. АСИН
