«ПОЩАДИ МОЮ БУХАРУ…» Часть 2

Часть 1

Старобухарские ночи,
Старобухарские дни,
Быть бы твоим мне зодчим,
Царь Исмаил Самани…

Н. Леонов

* * *

Разговор, услышанный на улице Бухары:

– Нет, восточная архитектура – это не мое. Я ее не понимаю.

– Я тоже.

– Тогда к чему этот энтузиазм?

– Не знаю. Может, чтобы стать чуть-чуть лучше…

* * *

С фотохудожником Нуриддином Джураевым я познакомилась в «Арт-галерее» напротив Гавкушон – «маленького минарета», как называют его в Бухаре. Прекрасное собрание фоторабот разместилось в живописном бывшем караван-сарае, хозяин – красивый, очень скромный человек с теплым взглядом истинного бухарца. Приметил, с каким восторгом я смотрю на снимки его коллеги и друга, знаменитого Шавката Болтаева, в стиле «сфумато»: заснеженная стена Арка, Мири-Араб зимой, Калян в дымке тумана…

– Возьмите, это вам на память…

* * *

…Еще одно негромкое, не загламуренное пока для туристов чудо – дом Файзуллы Ходжаева.

«Явившись в назначенный час, мы были введены в большую залу.

– Тысяча и одна ночь! Сокровищница халифа! – воскликнул я.

Весь пол был устлан кучами образцов яшмы, малахита, переливчатого «павлиньего глаза», разноцветных мраморов и других неизвестных мне пород. Они перемежались со столбиками древних узорчатых изразцов из мечетей Бухары и Самарканда, а на столах лежали груды светлых ходжентских аметистов и зеленоватой с темными прожилками персидской бирюзы. По стенам висели полотнища шелка и парчи… ковры…

– Для выбора хватит! Не правда ли?

К нам подходил сам хозяин. Маленькая белая чалма при европейском пиджаке, капризный излом тонких губ, мягкий овал лица, нос с горбинкой…»

Так описывал этот удивительный дом и его столь же удивительного хозяина современник, которого в 1920-х годах Файзулла Ходжаев пригласил в качестве эксперта по выбору материалов для украшения своего кабинета в восточном стиле.

Мне же, в один из недавних моих приездов в родной город, показывал-дарил это чудо, о котором я ухитрилась ничего не узнать за семнадцать лет своей жизни в Бухаре, мой одноклассник. Звали его Джамшид Саиджанов, и был он (увы, теперь уже – был…) прямым потомком – кажется, даже внуком Мусы Саиджанова. Того самого знаменитого бухарского просветителя-джадида, младобухарца, первого узбекского профессора-археолога, вместе с многими другими попавшего в 1937-м под красное колесо…

…Наивные они были люди – джадиды, младобухарцы… Избалованные русским колониализмом, боявшимся малейшего неделикатного вмешательства в дела местного населения, поощрявшим строительство мечетей и медресе, производившим баев в генералы, принимавшим их детей в Кадетский корпус. Никто в 1920-х и предположить не мог, до чего дойдет людоедство большевиков…

Конечно, я и мои однокашники, подростки Бухары середины 1970-х годов, ни имени Мусы Саиджанова никогда не слышали, ни о людях, делавших нашу настоящую историю, ничего не знали, как не слыхивали и самого этого слова – «джадиды». Но в удивительной доброте, щедрости, великодушии моего одноклассника Джамшида всегда чувствовалась высокая порода благородного бухарца…

* * *

Я у старенькой бани помедлила

Словно что-то неясное вдруг

Колебание мысли отметило…

Зов глухой или осени звук?

Азиатское солнце тяжелое

Уж не давит цветы и дома, –

Безобидною лампою желтою

Чуть подсвечивает купола.

И, спокойны в лучах очертания,

Листья желтые падают вслед.

И воспетый в старинных преданиях,

Сторожит Бухару минарет.

(Анна Колесникова-Вайс, 1980).

* * *

…Когда я была маленькая, нас, детсадовцев, летом водили на прогулки в парк. А у входа в парк в Бухаре тогда стоял двухэтажный роддом, в котором работала моя мама – врач-педиатр. И, проходя мимо него, я всегда задирала голову и во все глаза смотрела на окна: вдруг там мамочка покажется? И иногда она показывалась, и тогда лица у нас обеих озарялись счастливой улыбкой…

В последний свой приезд, решив пойти в парк к мавзолею Саманидов, я дошла до здания роддома и стала вглядываться в окна второго этажа, пытаясь вспомнить, в каком из них когда-то видела мамино лицо. И вдруг рядом со мной с двух сторон вырастают люди в форме, вежливо, но крепко берут под локотки и начинают допытываться, что я здесь делаю и почему именно здесь. 

Оказалось, что бывшее здание роддома давно уже принадлежит Городскому управлению внутренних дел. В общем, считайте, меня замели…

* * *

Было то или не было,
Ведь рабов у Аллаха много, –
Тогда, когда
Джинны в старой бане
Дротики метали,
А пери
Мячики бросали…

(Ирина Арутюнова, 1972)

…В это сказочное, словно со страниц «1001 ночи» сошедшее место я бы никогда не попала, и на крышу его потом не поднялась бы, чтобы увидеть еще один потрясающий ракурс мистического города, – не случись в тот день одного очень крупного везения и одного невероятного совпадения.

Одна из древнейших (XVI век) женских бань Бухары – Хамбоми Кунджак. Последнее слово означает «угол», «угловой». То есть – Угловая баня. Вполне по-бухарски – не без мистики.

Баня действующая, поэтому туристов туда, естественно, не водят, разве только помыться. И насладиться специфической «фишкой» этого заведения – медовыми обертываниями. А вот попасть туда на экскурсию… Нам в тот день правда очень повезло.

* * *

…И все-таки моя прекрасная Бухара не отпустила меня из той поездки с огорчением в душе: потерянные, казалось, сережки нашлись за полчаса до отъезда, и ликующий Джасур догнал меня с ними уже на ресепшне. А до этого успел сводить еще к одному волшебному месту и старательно изложил заученную по-русски «благоуханную и уснащенную восточным орнаментом легенду…» – нет, не озера Иссык-Куль, а мавзолея Чор-Минор – знаменитых четырех башен с лазурными куполами. Символизируют они четырех красавиц-сестер, а небольшой купол посередине — их безутешного отца, пережившего своих дочерей и возведшего в память о них этот изумительный мавзолей. Внутренние покои здесь украшены вышитыми когда-то руками прекрасных затворниц коврами и сюзане, и каждое изделие хранит в себе частицу самой мастерицы: одна зашила в ткань свой локон, другая оросила вышивку слезами и т.д. Правда, проверить это сейчас уже нельзя — вход внутрь Чор-Минора для туристов закрыт.

И знаете, когда прощались, девятнадцатилетний чичероне поделился со мной заветным: «Хочу хорошо русский и английский выучить и потом – уеду отсюда… Нет, конечно, Бухару люблю. Но надо же все время вперед идти…»

* * *

…Оказалось, что были любимы

Желтых улиц слепые глаза.

В желтом городе, проклятом пылью,

Много лет собиралась гроза.

………………

…Свысока улыбаюсь потерям,

Снисхожу к воспареньям порой,

Золотые плоды обретений

И святые уроки терпенья

Чередую неловкой рукой.

И сквозь чуждый, насмешливый говор

Твой учусь различать разговор…

Только тот опостылевший город

Снится изредка мне до сих пор.

(Л.Ш., 1985)

Сорок пять лет назад в этих узких улочках, где сейчас на каждом шагу отельчики и вовсю идет строительство все новых, – был грязный, вонючий бухарско-еврейский квартал, с вечными лужами желтого цвета, почему-то не просыхавшими даже в самый знойный день. И задумчивая книжная девочка, ходившая через эту махаллю в детскую библиотеку с Диккенсом в руках, смутно недоумевала, почему всё окружающее ее на улицах, в школе, дома – так разительно не похоже на то, о чем пишут в книгах…

Подходили к концу школьные годы – и все более страстной становилась жажда вырваться отсюда любой ценой, забыть этот прОклятый пылью и зноем город, как мутный сон!.. 

…И лишь теперь, спустя полвека, рождаются у меня совсем другие слова:

«Господи, пощади мою прекрасную Бухару…»

Лейла Шахназарова.

Фото автора, В. Тессарин, Ш. Болтаева, А. Долина, В. Жирнова, а также из открытых источников.