Не понимаю людей, утверждающих, что институт семьи себя изживает, что человечество стремительно меняется, соответственно меняются и людские потребности и что неразбериха в семейных отношениях у немалой части наших современников именно из-за этого. Не могу себе представить, что мои внуки, повзрослев, не обзаведутся в положенное время своими семьями и у них не будет своих детей, моих правнуков.
Младшему моему внуку Бурхану скоро исполнится пять лет. Когда вспоминаю себя в этом возрасте, первое, что всплывает в памяти это довольно прохладный осенний вечер. Уже опускаются сумерки. Наш двор полон людей. Дощатые столы покрыты цветастыми скатертями, на них разложены лепешки, блюда с вареным и жареным мясом, чучварой и другими яствами, много фруктов, овощей. На заднем конце вырыта огромная яма под казан, в котором готовится плов для гостей. Под казан ведет траншея, она нужна для того, чтобы подбрасывать дрова или выгребать их излишек. Траншея полна искрящимися угольками, от нее пышет жаром. Мы, совхозная ребятня, пытаемся через нее перепрыгнуть. Взрослые отгоняют нас, пугают, что если упадем в траншею, то сгорим заживо. Кто-то из малышей все-таки падает туда, но его молниеносно поднимают вверх, только шипят подошвы калош. Так отмечается суннат-той – обряд обрезания, мой и моего трехлетнего братишки Эльдора.
Дедушки
Это происходило в начале 50-х годов прошлого столетия. Советская атеистическая держава была сильна как никогда. Религиозные обряды были под запретом, особенно для членов КПСС. А папа мой Махсумота был членом партии. Да еще директором садвинсовхоза «Хосилот» имени Михаила Ховренко, расположенного рядом с селом Троицкое. Через несколько лет и село, и земли совхоза были поглощены городом Чирчик. Нет подробностей того, как папа решился на проведение суннат-тоя, у кого получил добро, спросить не у кого – его давно уже нет с нами. А вот кто настоял на принятии такого решения знаю – это мои дедушки. Отец папы Матмусахужабува, дехканин из селения Эшангузар, что находится под Маргиланом, был глубоко верующим человеком. Трижды совершал хадж в Мекку и Медину. Невысокого роста, кряжистый, смуглый чуть ли не до черноты, он довольно редко бывал у нас дома. Да и мы в Ферганскую долину ездили не часто, такие поездки были для нас целым событием.
Зато со вторым дедушкой, отцом мамы Мухиддинхонбува, виделись регулярно. Рослый, статный, несмотря на возраст, с белоснежной, аккуратно подстриженной бородкой и крепким румянцем на щеках, он неуловимо напоминал исторических деятелей, мыслителей прежних эпох, портреты которых созданы современными художниками. У меня даже возникали предположения, что живописцы эти, возможно, по жизни когда-то пересекались с Мухиддинхонбува, и его благородная внешность настолько запечатлевалась в их памяти, что они, воссоздавая облик, к примеру, Алишера Навои или Захриддина Мухаммада Бабура, привносили в их портреты черты моего дедушки.
Он был младшим сыном бешагачского ишана Музафархонхужа, которого вся округа звала Ишонота. По рассказам мамы, это был человек монументальных форм, настолько весомый, что крепкая лошадь, специально подобранная под него, круто прогибалась, чуть ли не касаясь брюхом земли. На Востоке дородные, осанистые люди всегда пользовались почетом и уважением, Ишонота же славился еще своей ученостью и красноречием, был известным богословом. Когда проезжал по улице все, кто не попадался ему на пути, сгибались в поклоне. Даже отдыхающие в чайхане вскакивали и почтительно кланялись. А человек, поймавший его благосклонный взгляд, ходил потом в эйфории.
Среди его многочисленных мюридов-учеников были и казахи. Поэтому в обширном дворе Ишоноты на улице Бой-куча, название это можно перевести как Улица богатеев, специально для них разбивали юрту. Привычная обстановка должна была скрасить жизнь степняков в городской среде.
— Это были простодушные люди,- любил вспоминать дедушка. — Все, что не говорил Ишонота, они воспринимали как откровение. А что не понимали из его проповедей, а это случалось нередко, то обращались к нам за разъяснениями. По их разумению, раз мы дети ишана, то должны разбираться в тонкостях богословских наук. Я был молод, на многие их вопросы сам не знал ответа. А вот брат мой Мусурмонхонака имел обширные знания и охотно делился ими с мюридами. А если чего сам не понимал, то обращался к отцу.
Ишонота, видя в старшем сыне преемника, постоянно держал его при себе. Это не только давало возможность Мусурмонхону накопить опыт общения с людьми, обогатить знания, развить кругозор, но и приучало окружающих к мысли, что именно он сменит в свое время Ишоноту.
Революционные бури, пронесшие в первой четверти прошлого столетия, в том числе и над Туркестаном, кардинально изменили жизнь людей. Им приходилось привыкать к новым порядкам вновь создаваемого атеистического мира. Однако они не изменили отношение верных учеников к семье Ишоноты, который к тому времени отошел в мир иной. Теперь мюриды признавали своим ишаном Мусурмонхона, который, в свою очередь, стремился к жизни простого горожанина.
Власти не оставляли его без внимания, а в одну из ночей к ним в дом на Бой-куча вломилась группа вооруженных людей. Были проведены обыск, конфискация наиболее ценных вещей. Затем, забрав с собой Мусурмонхона, они ушли. Хотели прихватить и Мухиддинхона, но учитывая его молодость, оставили, предупредив, что если поступит хоть один сигнал о его проповеднической деятельности, арестуют и его. С тех пор Мусурмонхона никто из родных и близких не видел, никто не знает, где покоится его прах. Мама, которая скончалась в 2007 году в возрасте 87 лет, до последнего дня в молитвах своих поминала своего дядю.
Страшная судьба брата стала для Мухиддинхона грозным предупреждением. Путь по стопам отца заказан, но надо было жить, кормить семью. И он устроился грузчиком в одну из производственных баз. Поступил так по двум причинам. Во-первых, чтобы перестали пенять его происхождением. Во-вторых, он не знал русский, не мог на этом языке не то что писать и читать, но и разговаривать. Поэтому считался человеком неграмотным. Отсюда путь один, в чернорабочие.
Природа одарила его силой недюжинной. К примеру, на спор брал за один конец швеллер и переносил его в нужное место. Обычно такой груз поднимали двое-трое грузчиков. И когда на базе появлялось новое лицо, устраивался целый спектакль, целью которого было вовлечь в спор незнакомца. Обычно тот не верил, что один человек сможет поднять такую тяжесть и ставил на кон всю имеющуюся при нем наличность. Зрелище обычно заканчивалось распитием спиртного, причем сам победитель от участия в подобных пирушках отказывался, так как алкоголь на дух не переносил.
Один раз он все же попробовал вкус водки, но только ради приличия. Его начальник, Василий Степанович пригласил как-то Мухиддина в гости, чем оказал ему честь. Там ждал гостя уже накрытый гостеприимной хозяйкой Любовью Ивановной стол. Василий Степанович вышел по каким-то делам, Мухиддин, сидя за столом, терпеливо его ждал, хотя ароматы, исходящие от угощений, будоражили обоняние и разжигали аппетит. Любовь Ивановна, которая сновала между гостиной и кухней, укоряя гостя, все повторяла: «Ну что ты сидишь, ничего не кушаешь? Ты ешь, ешь». Ничего из того, что она говорила, он не понял, причем слово «ешь» ему послышалось как «еч», что на узбекском означает «сними». Когда хозяйка первый раз сказала «ешь», он снял халат и сложил его на спинке непривычного для него стула. Во-второй раз, после призыва «ешь», он стянул с себя рубашку, которую бросил поверх чапана и остался с оголенным торсом. Любовь Ивановна, невольно залюбовавшись мускулистыми формами гостя, все же удивилась такой непосредственности: «Что, жарко у нас? Ну, ты ешь, ешь» и оставила Мухиддина в мучительных раздумьях, что она просит снять еще, неужели портки? Но у него же под ними ничего нет. Ему что, совсем голым сидеть? Ну и обычаи же у русских!
Возвращение Василия Степановича было своевременным. Он немного разговаривал на узбекском, так что быстро разрулил ситуацию. Тогда-то вконец оконфузившемуся Мухиддину и пришлось оскоромиться, выпить водки, чтобы сгладить свою промашку. Арак, к слову, ему не понравился, и впоследствии он даже не притрагивался к рюмке.
У самого дедушки обстановка в доме была более чем скромной. В жилую комнату, которая одновременно служили и спальней, вход вел прямо со двора. Посередине помещения было углубление в земляном полу — сандал. В прохладное время года туда ставили ведерко или тазик с горячими угольями, что служило отоплением. Над сандалом постоянно стоял низенький столик, зимой накрытый одеялом, а в остальное время – скатертью. За ним завтракали, обедали, ужинали. Пол был накрыт паласами, на стенах висели ковры, в одних нишах складывалось одеяло, в других – посуда. Как уже упоминалось выше, все сбережения, украшения, драгоценности, все более-менее стоящее было конфисковано властями. Из дома, в котором жил Ишонота, дедушку выселили, выделив ему постройки, прежде бывшие подсобными. Скромная зарплата грузчика хватала лишь на то, чтобы не умереть с голоду. Тут, как говорится, не до жиру, быть бы живу.
Впрочем, кое-какое подспорье все-таки было. Людская память долгая, несмотря на все перипетии, перемены в жизни страны, многие помнили происхождение Мухиддинхона. Не только соседи, но и люди не знакомые, обращаясь к нему, называли его Ишонота. Приезжая к нему погостить, иногда видел во дворе юрту, собранную мюридами-казахами. Они неделями жили рядом с дедушкой.
Он был известен тем, что умел снимать порчу, сглаз. И к нему приходили нуждающиеся в помощи из разных уголков Ташкента. Он никому не отказывал и если детвора находилась в это время рядом, им наказывалось не шуметь, и дети молча наблюдали, как он читает молитву, потом повернувшись к занедужившемуся дует и произносит трижды «кув-сув». Посетители обычно оставляли какие-то подношения, а кто и деньги. Повторю, описываемое происходило в 50-годы прошлого столетия, когда всякое проявление религиозности преследовалось и многие скрывали даже знание сур священного Корана. Дедушка Мухиддинхон был редким исключением, он следовал всем предписаниям Ислама, совершал молитвы, соблюдал посты.
Иногда вспоминаются его слова про то, как важно быть разумным в жизни. Ведь разум ставит человека выше животных, которые руководствуются только инстинктами. И если разум не удерживает его от потакания низменным страстям, то он опускается до уровня низших тварей. И еще он не раз говорил, что можно иметь много друзей и знакомых, но только семья дает человеку ощущение защищенности, делает его счастливым и уверенным в будущем. «И покидая родное гнездо, не забывай о том, кто ты, из какого рода-племени, всегда помни о семье, — наставлял он.
В конце 70-х дедушкин дом разрушили. Тогда многие махалли в районе Бешагача пошли на слом и на месте старых строений возвели новые, многоэтажные, многоквартирные. А в 1980 году, в возрасте 80 лет, дедушка скончался, мучаясь перед смертью от простатита. Поднятия огромных тяжестей просто так для него не прошли. Примечательно, когда ломали его дом, там постоянно дежурили представители КГБ. Видимо в этой организации так и не поверили, что изъяли у этой семьи все драгоценности и на всякий случай присматривали, вдруг обнаружиться клад. Но ничего ценного не нашлось.
Бабушки
Бабушек своих я не помню. Папина мама скончалась еще до моего рождения. Также рано в возрасте 34 лет ушла из жизни и Джурахонбуви. По рассказам мамы, бабушка перед хаитом решила искупаться. Процедура проходила так: в сарае, подальше от нескромных взоров, налила в таз горячую воду, сидя на корточках, смочила свои роскошные, длинные волосы, смазала их кислым молоком, потом смывала его с помощью воды и куска мыла. Сарай был холодный, продуваемый. Бабушка сильно простыла, впала в горячку и через несколько дней скончалась. Это произошло в 1934 году. После нее остались трое детей: моя мама 15-летняя Мухаббатхон, мой дядя шестилетний Тухтахон и моя тетя четырехлетняя Арофатхон.
Отцом Джурахонбуви был Ишонхонходжа кози, который обучался в свое время в духовной школе-медресе Мир-Араб в Бухаре. Расширяя семейный бизнес, занимался коневодством. По возвращении из хаджа в Мекку и Медину, посвятил некоторое время торговле. В последующем Ишонхон кози служил в козихона (судейской). Слово «кози» — означает судья.
Троюродный брат Тулкун Нусратов, доктор технических наук, профессор, академик Петровской Академии наук и искусства (Россия), издал книгу «Сахиб наме», в которой рассказал о жизненном пути своего отца Сахиба Нусратова – видного организатора узбекской текстильной и легкой промышленности. В ней же он разместил минимизированный вариант шаджары – истории рода. Изучая архивы, Тулкунака нашел следы нашего общего предка — Узбекхонходжа (родился примерно в 1755 году). У него было трое сыновей: Подшохонходжа, Каландархонходжа и Кичкинахонходжа. Семья по тем временам была обеспеченная, владела землями, кроме того организовала прибыльное оружейное производство, изготавливали сабли, кольчуги, другое вооружение. Жили они в ташкентской махалле Шейхантахур. Ишонхонходжа кози был внуком Узбекхонходжи, сыном Кичкинахонходжи.
Э. ХОДЖАЕВ
