«Когда горит и плавится асфальт…»

В российском издательстве «Издательские решения» вышла книга известной переводчицы и ташкентского краеведа Татьяны Алексеевны Перцевой «Асфальт в горошек». По жанру это ностальгически-исповедальное повествование о старом Ташкенте послевоенной эпохи, о городе, который растаял в дымке осенних костров, о времени, которое, казалось бы, безвозвратно ушло, но навсегда осталось в нашей памяти. И здесь читатель сталкивается с первым парадоксом прозы Т.А. Перцевой: можно переименовать улицы, снести старые дома, вырубить вековые деревья, потерять верных друзей, распрощаться с юностью, утопая в болоте изменившегося быта, но… Оглянись случайно, и вот оно — жаркое марево июльского Ташкента, оно никуда не пропало и забыть его нельзя, потому что бывших ташкентцев не бывает, даже за тридевять земель они уносят с собой частичку души этого странного города.

Всё возвращается, и все друзья ташкентской национальности еще живы, опять собрались воедино раскиданные по свету, и по плавящемуся асфальту былых улиц Асакинской, Малясова, Энгельса задорно стучат женские каблучки-шпильки, выбивая на тротуарах причудливые узоры рассыпанных горошин, торопясь в спасительную тень чинар, дубов, каштанов, акаций, маклюр, и странного дерева «вонючка», которое, оказывается, айлантус по науке, во дворы с урючинами, виноградниками, с домами, увитыми хмелем, с чугунными колонками с ледяной водой и журчащими арыками. Старый Ташкент нельзя закатать в асфальт перемен, он запечатывается калейдоскопическими паззлами в летописях среднеазиатской ноосферы.

«Асфальт в горошек» — еще одно ташкентское выражение, понятное только местным, как «по пятому трамваю», «сто восьмой», «баллон», «кетка» и др. Т.А. Перцева известна в среде ташкентоведов и ташкентолюбов как человек с уникальной памятью на детали. И повествование ее, таким образом, превращается в энциклопедию старого Ташкента. Это срез бытовой картины послевоенного Ташкента вплоть до еще одной понятной лишь ташкентцам темпоральной реперной точки — землетрясения 1966 г. Только в Ташкенте говорят: «это было до землетрясения». И все понятно. Свойство памяти — забывать детали. В повести Т.А. Перцевой ни одной неверной ноты: какая мода была в 1955 г. ? какая парфюмерия и в каком магазине продавалась в 1960 г.? как стирали? как ходили в баню? какие салаты консервировали на зиму? почему за инжиром надо ехать на Чорсу, а не брать его на Алайском?

Редкий человек может пройти по своему району и рассказать почти о каждом доме и жителях, их населявших. Махалля Т.А. Перцевой — это район Алайского и Асакинской. Читатель вернется с автором на 60 лет назад и пройдется по утопающим в зелени улицам Энгельса, Пушкинской, Малясова, Каблукова. До бывшей кондитерской фабрики «Уртак», заглянет на швейную фабрику «Юлдуз», поглотившую страшную старую Таштюрьму, куда сверстники Т.А. Перцевой уже ходили на вечерние сеансы в кино в клуб «парашютки», бывшую церковь тюрьмы, во время войны там размещалась парашютная фабрика. До революции эти улицы заселяли офицеры, чиновники и купцы. После войны этот район стал довольно интеллигентным, здесь проживало много врачей, учителей, ученых и даже позднее жил первый секретарь компартии Узбекистана Ш.Р. Рашидов.

Не случайно у меня вырвалось выражение: «ни одной неверной ноты». Не стоит забывать, что повествовательница не только известная переводчица, но еще и скрипачка; текст написан уверенной ритмической прозой, красивым литературным, интеллигентным, староташкентским языком, который застали еще ученицы, чьими учителями были бывшие гимназистки, а то и сами преподавательницы русского языка гимназий. Читается на одном дыхании: «Неповторимые ароматы (даже пыль пахнет по-особому) цветов, только что политой земли, нагретой солнцем глины, дымка горящих листьев, шлепки босых ног по булыжной мостовой, вкус разноцветного монпансье, жадные ручонки, перебирающие кетки, именно кетки, наверное, такого слова нет нигде больше, неожиданный град, отскакивающий от еще не размокшей почвы, озеро Победы с затейливым мостиком, качели парка Горького, лотос в фонтане парка ОДО, липа на Гоголя, маки на дувалах, бочка с керосином и шара-бара на тележке с осликом, чернильницы в трогательных мешочках, перочистки в фиолетовых пятнах, кожаные сандалики в дырочку…» Хотите полифонии? Так вы ее получите.

В повести звучат голоса и других краеведов: Т.А. Вавиловой, Л.В. Козловой, Зухры Ашрабовой… Такие книги надо читать удобно устроившись в кресле, когда никто не мешает и ничто не отвлекает. Настроение сразу улучшается и начинаешь про себя мурлыкать парафразы-перепевы из А.Н.Вертинского: «В урючно-помидоровом Ташкенте летом, Когда горит и плавится асфальт, Я таю в царстве ультрафиолета И чувствую: устал…» А.Н. Вертинский дважды гастролировал в Ташкенте с огромным успехом.

Б. Шоу писал: «Только человек, который пишет о себе и своем времени, может писать обо всех народах и всех временах». Таким образом, ностальгически-исповедальная повесть Т.А.Перцевой превращается в раздел ташкентоведения. В московских школах есть такой предмет: москвоведение. Когда-нибудь и ташкентоведение будет преподаваться в ташкентских школах как часть истории и краеведения, раз уж городу более чем 2000 лет.

На самом деле воспоминания Т.А. Перцевой, не претендующие на историческую истину в последней инстанции, затрагивают интересные моменты в ташкентоведении. Например, «парадокс ташкентского времени». Недаром на обложку книги вынесена фотография ташкентских курантов. Находясь в Ташкенте, ощущаешь время как вялотекущую молочную субстанцию. Замедленный секундомер жаркого летнего дня. Хочется всё делать с ленцой, избегая лишнего потоотделения. Если на небе есть облака, то кажется, что они стоят на месте. Уезжая из Ташкента, только и успеваешь считать новогодние праздники. Землетрясение было 53 года назад. А это более полувека. Осиповскому мятежу в этом году исполнилось сто лет, а это последний раз, когда по городу стреляли из пушек.

И, действительно, историческое время в Ташкенте летит молниеносно, памятники чередуются так быстро, что путаешься в топонимических привязках, меняющиеся названия улиц озадачивают почтальонов и таксистов. За полтора века Ташкент побывал уездным городом Кокандского ханства, административным центром Сыр-дарьинской области и Туркестанского генерал-губернаторства в царской России, на территории этой губернии сейчас пять независимых стран, столицей Туркестанской АССР в составе РСФСР после революции, административным центром Ташкентской области в составе УзССР, столицей УзССР в составе СССР и столицей суверенного Узбекистана. Похоже на мировой рекорд.

Второй серьезный момент, на размышление о котором наталкивает «Асфальт в горошек»,- это ташкентский этнический котел и волновая этническая миграция. Тема интересная, а серьезных исследований по ней нет. Ташкент, стоящий на Великом шелковом пути, всегда был многонациональным городом. Думается, что до 1865 г. миграция была хаотично-бессистемная. Заплатив дань у Тахтапульских ворот, купеческие караваны шли в Китай, оставляя на память топонимы: Кашгарка, Чагатай, Ногай-курган, Люли-махалля и т.д. Затем начинается русский период, системно переселяются военные и чиновники. Среди губернаторов немец, австриец, серб, уроженцы, на современный лад, Дагестана, Украины, Белоруссии… Среди видных купцов русские, греки, немцы, бухарские евреи, ташкентцы…

С появлением железнодорожного сообщения по Ташкентской дистанции в 1906 г., когда поезда стали ходить до Оренбурга, Ташкент превратился в «пересадочную станцию». Поменялся вектор миграции с севера на юг, и ускорились миграционные процессы. Вокзал бурлит, пассажиры осаждают поезда. Первый отток из Ташкента произошел в 1914 г. с началом Первой мировой войны, военные из Туркестанского военного округа уходили на Западный и Кавказский фронты. В обратном направлении прибывают военнопленные немцы и австрийцы. Затем город дважды принимал волны беженцев: в 20-х годах из голодных регионов и в 1941-1942 гг. из западных областей СССР. В 1937 г. была первая организованная моноэтническая волна: с Дальнего Востока депортировали корейцев в Ташкентскую область, со временем многие из них переселились в город. В 1944 г. была вторая подобная волна, в области появились депортированные крымские татары, постепенно многие из них тоже переселялись в город.

В 1949 г. прошла третья моноэтническая волна: в Ташкент переселили греков-политэмигрантов, так называемых греческих партизан, и возникли греческие городки с номерами. Кроме того в город переселялись репатрианты из Харбина и Шанхая. Приходилось встречать даже русских из Франции. Затем небольшое затишье до точки «это было до землетрясения». Приезжают и уезжают, а кто-то остается, строители из других республик СССР. Во второй половине 70-х годов прошлого века начинается отток из Ташкента: уезжают греки-политэмигранты, начинается еврейская эмиграция в Израиль и США. Очередники ночуют у городского ОВИРа на Урде. Крымские татары стремятся в Крым. Большой миграционный отток был в 90-х годах. А город и его население растет. И здесь еще один парадокс: нельзя уехать из Ташкента, не оставив здесь частичку себя. Во всех смыслах. Остаются дети от смешанных браков, песни, книги, кулинарные рецепты…

Собственно говоря, об этом и книга Т.А. Перцевой: «в каком еще городе может быть улица Двенадцати тополей? И улица Кольцо хризантем? А ведь они были, были эти улицы. Только где все это теперь?» «Когда горит и плавится асфальт», по улице Кольцо хризантем застучат каблучки модной ташкентской барышни, выбивая точечную мозаику незабываемого прошлого…

Е. РЯБОВ