Продолжение
Восточная сказка Януария Мак-Гахана
Ближе к вечеру дневной жар стал понемногу спадать и Мак-Гахан решил осмотреть дворец, состоящий из множества глиняных построек, окружённых шестиметровой стеной.
Прямо напротив главного входа находилась высокая двойная дверь, ведущая в гарем, а немного левее низким коридором шел ход в главный двор. В большом зале, на квадратном возвышении помещался трон, представлявший собой широкое кожаное кресло. На верхней части низкой спинки была прикреплена овальная серебряная пластинка с надписью: “Во времена Магомед-Рахима, шаха Хорезма, в 1231 году. Изделие недостойного Магомета». В другом конце зала стояло несколько огромных сундуков окованных железом, с тяжелыми висячими замками. Они были открыты и совершенно пусты. Рядом, на полу, валялось оружие: мечи, кинжалы, ружья, пистолеты и револьверы всевозможных размеров. В конце комнаты было несколько ступенек, ведущих в другое помещение более низкое и маленькое. Оно служило хану одновременно и библиотекой, и кладовой. Здесь свалено было около трехсот томов книг, а также различный хлам: пыльные и ржавые кольчуги и латы, несколько сломанных телескопов, старая посуда, луки и стрелы.
Начинало смеркаться, и тут Мак-Гахан заметил, что двери в гарем приоткрыты и за ними виднелась толпа женщин и детей, которые кричали и плакали, точно ожидая что сейчас их поведут на смертную казнь. Старые и молодые, хорошенькие и не очень, молодые, почти подростки, девушки и беззубые старухи. Все они заламывали руки и рыдали самым отчаянным образом. Привели переводчика, и оказалось, что женщины просто хотели выбраться из гарема в город, уверяя что им страшно тут оставаться. В этом им было отказано. Тогда они стали жаловаться, что им нечего есть и нет даже воды для питья. Дежурный офицер немедленно приказал приготовить большой казан плова и принести воды. Через некоторое время плов был доставлен, двери заперты и офицер, поставив у входа караул, приказал никого в гарем не впускать.
Во время этой кутерьмы Януарий заметил, что среди плачущих женщин, одна оставалась совершенно спокойной, причём остальные относились к ней с большим почтением. На вид ей было лет восемнадцать. Белокожая, темноволосая, среднего роста с тёмными, с поволокой глазами, она была на редкость привлекательна. Движения молодой женщины были проникнуты спокойной твердостью и благородством. Она не плакала и не визжала подобно остальным, а разговаривала с офицером так рассудительно, что сразу завоевала общее расположение. Несколько раз она бросала заинтересованные взгляды на американца, словно собираясь его о чём-то просить. Никогда, кажется, Мак-Гахан так не досадовал на непонимание чужого языка. Впоследствии американец напишет: “Между тем я не мог отвязаться от преследующего меня молящего взгляда ханской жены даже после того как она скрылась за дверьми гарема; не мог забыть я её лица, проникнутого такою женственностью посреди врагов её племени и религии и всех этих женщин, и детей, от неё одной, как видно, ожидающих помощи и совета”.
Януарий во что бы то ни стало решил снова встретиться с ней и, если нужно, помочь. К сожалению офицер, назначенный смотреть за дворцом, был американцу не знаком, поэтому расспросить его не вызывая подозрений, было невозможно. Проклиная пропавшего куда-то Акмаматова Мак-Гахан решил действовать один на свой страх и риск. Первым делом нужно было отыскать второй вход в гарем, который, как знал пытливый журналист, был со стороны главного двора. Захватив спички и свечи, Януарий двинулся в путь.
Побродив некоторое время кругом, пройдя двумя маленькими двориками и целым рядом комнат, Мак-Гахан наконец набрел на узкую, крутую и темную лестницу, ведущую вверх. Поднявшись по ней, он очутился на наружной дворцовой стене с возвышающими над ней башнями. Осторожно ступая американец дошел до места, с которого открывался вид на главный двор, где спал генерал Головачёв.
Время близилось к полуночи, город лежал в тихом, сонном спокойствии, весь залитый ярким потоком лунного света, а со двора доносился, неясный говор человеческих голосов, по-видимому часовых.
Наконец Мак-Гахан добрался до нужного места, прямо под ним лежал большой двор гарема. Одна его половина была освещена луной, другая же скрывалась в темноте. Из этого мрака по временам выбегала женская фигура и промелькнув на дворе быстро исчезала на другой стороне. Войдя в башню, Януарий увидел дверь, запертую висячим замком. Дух авантюризма всё более захватывал американца. Стараясь не шуметь, он осторожно снял её с петель и так же бесшумно спустился по каменной лестнице во двор. Спрятавшись в тени Мак-Гахан огляделся. Перед ним находились два входа. Один охранялся часовыми, а другой, по-видимому, вёл во внутреннее помещение гарема, куда американец, пользуясь темнотой, незаметно вошёл.
В полной темноте, лишь изредка зажигая спички, Януарий пробирался по узким коридорам и многочисленным комнаткам. Риск был большим, каждую минуту непрошенный гость мог быть обнаружен и тогда скандала не миновать. Но, отбросив сомнения, взяв в одну руку револьвер, а другой, ощупывая дорогу, Мак-Гахан продолжал путь в святая святых ханского дворца. Вскоре рука нащупала дверь, поддавшуюся при первом же нажатии. Она вела в небольшой дворик. Осторожно обойдя его по периметру, американец наткнулся на новую дверь, которая вела в комнату, где в свою очередь было пять или шесть выходов. “Какой-то лабиринт, — подумал Мак-Гахан, — не ждёт ли меня в его конце Минотавр?”. Выбрав наугад одну из дверей, он продолжил путь через бесконечную череду коридоров и комнаток. Размером от двух до трёх квадратных метров, скорее клетушки, без каких-либо окон, они походили на темницы. Но тюрем, как выяснилось позже, не было не только в ханском дворце, но и во всей Хиве. Здесь наказывали куда суровей: отрезали носы, уши или головы, полосовали кнутами, побивали каменьями, но в темницы не запирали никогда.
Спустя немного времени, Януарий попал в большую низкую комнату с несколькими глиняными печами с котлами, напомнившими американцу дома фермеров на его родине. Вокруг были разбросаны кухонные принадлежности. Это была, по-видимому, дворцовая кухня.
Пройдя ещё несколько шагов Мак-Гахан очутился в помещении с очень грязным и мокрым полом. Пламя зажжённой спички осветило комнату и волосы на голове журналиста встали дыбом — он стоял на самом краю колодца, дна которого не было видно.
Перепугавшись до смерти, американец решил зажечь свечу, и продвигаться дальше при её, хоть и слабом, но всё же освещении. “Лучше уж встретиться лицом к лицу со всеми хивинцами, которые могли здесь скрываться, нежели попасть в какую-нибудь ужасную яму” – думал Мак-Гахан. Вскоре, однако, ему пришлось убедиться, что горящая свеча могла быть гораздо опаснее, чем темнота. Войдя в маленькую и низкую комнату Мак-Гахан заметил в одном из углов большую кучу черной земли. Он из любопытства наклонился, чтобы исследовать её, но, рассмотрев, в ужасе отскочил. Это был порох, и его было достаточно, чтобы взорвать весь ханский дворец вместе с обитателями.
Пробежав две-три комнаты, Януарий прислонился к стене, весь дрожа от страха. Может быть, подумал Януарий, хан нарочно положил этот порох чтобы взорвать всё, как часто делается в этих странах. Он вспомнил страшный рассказ о гибели китайского правителя Кульджи. Во время штурма города врагами, и предчувствуя поражение, тот собрал всех советников, министров, жен и детей, как бы для переговоров о том, что лучше предпринять. Во время заседания послышались крики входящих в город победителей, недолго думая, правитель потихоньку опустил свою трубку с огнем около себя на пол, куда была проведена огневая дорожка до порохового погреба, и разом положил конец всем своим заботам.
Уж почти час продолжалось блуждание американца по лабиринту комнат, и он уже начинал терять надежду когда-нибудь выбраться оттуда, но судьба наконец сжалилась над ним. В конце очередного коридора Мак-Гахан наткнулся на запертую дверь. Полагая, что ему наконец посчастливилось найти выход, он уже собирался толкнуть её, но внезапно услышал шум голосов, доносившихся из-за двери. Поспешно задув свечу и стараясь не дышать Януарий стал прислушиваться. Голоса были женские. Мак-Гахан повернул ручку, но дверь была заперта изнутри. Он постучал. Голоса, прерываемые беззаботным смехом, тем не менее не смолкли. Американец постучал громче. Наступила тишина и через минуту послышался шёпот и сдержанное хихиканье. Затем раздался мягкий женский голос, говорящий на языке, напомнившем незваному гостю нечто среднее между щебетом птиц и журчаньем ручейка.
Американец не понял ни слова, но догадался, что женщина спрашивает „кто там»? “Аман” – ответил Януарий, что означало “мир вам”, — мысленно отправив Акмаматова в преисподнюю за его способность исчезать именно в ту минуту, когда он более всего нужен. Послышался тот же сдержанный смех и дверь открылась. Мак-Гахан приготовился к тому, что все в страхе разбегутся, увидав кто пришёл, что ему будет стоить величайшего труда их уговорить и успокоить, однако обитатели гарема не только не выказали никакого страха, но как будто бы ждали Мак-Гахана, как приглашённого гостя. В комнате находилось восемь женщин — те самые, что несколько часов назад отчаянно рыдали и жаловались. Они все столпились у двери и Януарий мгновенно увидел ту, ради которой он и проделал этот рискованный путь. Она сама отворила задвижку и теперь стояла, держась одною рукой за дверь, а другою держа над головой каменную лампу, от которой падал мерцающий свет на эту сцену. Женщина пристально всматривалась в гостя своими глубокими глазами и только сдержанно улыбалась на фоне общего хохота.
Придя немного в себя Мак-Гахан тоже рассмеялся, проговорил „салам», и попросил чаю. Женщины поняли, и та которую американец мысленно называл их повелительницей взяла его за руку и вывела на большой, освещенный месяцем двор. Остальные, не переставая болтать, последовали за ними.
Быстро обогнув выступ стены, все вошли в тень портика, а оттуда в большую комнату. Пригласив жестом гостя садиться на груду подушек, главная жена хана зажгла несколько ламп, подобных той, что была у неё в руках, и расставила их вокруг стены, потом схватила чайник и выбежала с ним, отдавая на ходу приказания другим женщинам. Комната, в которую попал американец была метра три шириной и около шести метров в длину. Её стены и потолок украшало множеством рисунков. Одна стена сверху до низу была покрыта деревянными полками какой-то странной отделки, уставленными фаянсовой посудой, чашками, кубками разных размеров и цветов, горшками, чайниками и вазами. Здесь было множество чашек старинного, очень ценного, китайского фарфора, которые соседствовали с дешёвыми ярко раскрашенными чайниками русского производства.
Для хивинцев, по-видимому, между ними не было никакой разницы. В комнате царил страшный беспорядок. На полу навалены были ковры, подушки, одеяла, шали, халаты, перемешанные с домашними принадлежностями, оружием, среди которого была двуствольная английская винтовка с пустыми патронами, несколько музыкальных инструментов, похожих на гитару. Всё это говорило о приготовлении к бегству, и самые ценные вещи, по-видимому, были уже упакованы.
Пока Мак-Гахан осматривался, пытаясь убедить себя, что это не сон, возвратилась хозяйка с чайником, от которого шел пар, и поставила его предо гостем на пол. Другие женщины в это время внесли лепёшки, фрукты и сладости. Затем повелительница гарема знаком спросила Януария: не хочет ли он вымыть руки, и на утвердительный ответ повела его в другой конец комнаты, где в полу было четырехугольное углубление, сама же, взяв в руки медный кувшин, с тонким изогнутым носиком, полила гостю на руки, подав затем полотенце. Всё это делалось с самым ласковым и услужливым видом. Покончив с этим женщина сняла с полок чашки, налила чаю сперва мужчине, а потом всем остальным и себе и стала следить за гостем с каким-то странным, испытующим любопытством. “По-видимому она хочет меня о чём-то попросить”, — подумал американец. Дальнейшее показало, что он не ошибся. Мак-Гахан оставил нам описание обитательниц гарема. Вот оно: “Из восьми окружавших меня женщин три были до того стары и уродливы, что больше напоминали ведьм, нежели женщин; три были наделены лицами ничем незамечательными, одна была очень молода и очень красива, тогда как сама хозяйка и не была красавицей, но положительно была интереснее всех других, благодаря своему умственному превосходству и еще чему-то особенному, что резко выделяло её фигуру от окружавших её простых женщин.
На ней была надета короткая зеленая шелковая куртка, вся расшитая золотом; длинная, шелковая же, красная рубашка, застегнутая у подбородка одним изумрудом, распахивалась на груди и спускалась ниже колен; широкие шаровары и красные сапоги; тюрбана на ней не было, а волосы были уложены на голове тяжелыми блестящими косами; в уши были вдеты странной формы серьги, состоявшие из множества маленьких подвесок, а на руки надеты не разгибавшиеся, без застежек, браслеты очень оригинального образца, попавшегося мне в первый раз. Они были из серебра с золотым узором, около дюйма шириной и в четверть дюйма толщиной, формой напоминали букву С, с пустым пространством около полудюйма между обоими концами; как я видел после, в это пространство втискивают руку у кисти боком.
Сама она теперь полусидела, полустояла на коленях на полу против меня, не спуская с меня пристального взгляда своих больших черных глаз, что меня наконец начинало уже смущать, хотя и не мешало после моей прогулки выпить две чашки чаю и истребить значительное количество сластей. В голове же у меня тем временем неотступно вертелись вопросы: что будем мы делать потом? как буду я с ними объясняться, не зная почти ни слова из их языка? Повелительница гарема вероятно думала о том же самом, судя по её беспокойному испытующему взгляду, точно будто обдумывая какое-нибудь средство облегчить наши переговоры, тогда как остальные следили за нами в каком-то выжидательном положении, точно вот-вот должны мы вступить в интересную и дружескую беседу.
в Лексингтоне, США, штат Огайо
Чтобы как-то завязать разговор, Мак-Гахан стал спрашивать их имена: „Фатима?» спросил он наугад повелительницу гарема — первое азиатское имя, которое вспомнил. Она поняла и, покачав отрицательно голой, указала на одну из старух, из чего стало понятно, что Фатимой звали именно её. Затем, ткнув палец в себя, женщина произнесла: “Зулейка», а затем назвала всех остальных.
Довольный таким успешным началом журналист решил не упускать благоприятного случая и получить интересующую его информацию. „Урус ма якши?» спросил он. „Йок, Йок», посыпалось со всех сторон.
Это Януария несколько ошеломило, так как он предполагал, что и в нём самом они должны были видеть русского. Чтобы прояснить ситуацию Мак-Гахан произнёс: “Мен урус йок”, на что женщины поспешно закивали головами, точно говоря „знаем, знаем».
Это поразило американца, но позже он узнал, что весть о нём быстро разнеслась среди хивинцев — они подозревали в нём английского агента. Одного такого они помнили. Это был лейтенант Ричмонд Шекспир, однофамилец великого драматурга, посетивший Хиву в 1840 году, во время неудачной военной экспедиции Перовского.
Этим фактом объяснялся и гостеприимный приём, который сделан был Мак-Гахану. Хан бежал, оставив их, и бедняжки теперь полагали, что “англичанин” им может помочь. Януарий, как мог объяснил им, что русских бояться нечего. Беседа продолжалась более двух часов и прощаясь Мак-Гахан раздарил женщинам различные безделушки, предусмотрительно захваченные с собой. Зулейка проводила гостя до маленького двора, из которого тот поднялся по каменной лестнице на стену. Благополучно добравшись до двора, где спал генерал Головачёв, Януарий растянулся на ковре возле одного из офицеров и тут же уснул мертвым сном.
„Женщины бежали» были первые слова, которые услышал американец, проснувшись на следующее утро. Капитан Рейсве, узнал о бегстве ханских жён только тогда, когда послал в гарем приготовленный женщинам плов. Дворец со всех сторон был окружён солдатами, у всех дверей стояли часовые, каким же образом умудрились женщины бежать? Предположений было много, но загадку эту так никто и разгадал. Уже через час дядя хана Сеид-Эмир-Уль-Умар сообщил, что женщины у него, и так как не было никакой необходимости оставлять их под стражей, то генерал Кауфман приказал там им и оставаться. Так закончилось это приключение американского корреспондента, словно списанное со страниц 1001 ночи.
Продолжение следует
На заставке: Итальянский художник Фабио Фаби. В гареме
В. ФЕТИСОВ
