Ода учителю
Когда я смотрю на древние минареты, меня не покидает ощущение, что мне всего лишь четырнадцать лет. Именно в этом возрасте по семейным обстоятельствам я оказался в Бухаре. В ту пору я испытывал большой интерес к театру и частенько заходил по вечерам в музыкальное училище, которое находилось напротив нашего дома, чтобы поиграть на фортепиано, подышать воздухом аудиторий, прикоснуться к занавесу учебной сцены.
По тем временам, как я выяснил, студенты получали неплохую стипендию — 140 рублей, и этот факт стал для меня решающим. Правда, первые занятия были довольно скучны, и я уже подумывал, не сматывать ли мне удочки, как вдруг в моей жизни появился Лев Глебович Коваль. Настоящий интеллигент, в котором гармонично сочетались ум, юмор, строгость. Его доброта завораживала, остроумие приводило в неописуемый восторг. Я сразу в него влюбился, полностью оказавшись в его власти. Он стал не только моим учителем музыки, а наставником по жизни.
Уже тогда он начинал работать над своей книгой «Интонирование узбекской традиционной музыки», и мне было безумно интересно слушать его рассказы о богатейшем культурном наследии нашего народа, любви людей к музыкальному искусству, стремлении сберечь и обогатить национальный творческий потенциал.
Так уж вышло, что когда ему дали квартиру, я почти год жил у него. И это была самая счастливая пора в моей жизни. Нас связывала большая дружба мудрого учителя и благодарного ученика. Но, что касалось экзаменов, тут уж, извините! Если что не так — беспрекословная пересдача и никаких поблажек. А я, честно говоря, на них здорово рассчитывал. Но уже позже осознав многие непреложные истины, не перестаю благодарить судьбу за то, что она свела меня с таким человеком.
А как он готовил плов! И казан, и капкир пели в его руках. «Вот самый лучший завтрак», -говорил он, беря для нас на утреннем базаре по стакану сметаны, горячую лепешку, виноград.
Во всем он был предельно честен и аккуратен — и в поступках своих, и в делах. Никогда не распространялся о высоких материях, не строил грандиозных планов, не лгал, не лицемерил, не осуждал других. Он просто жил и радовался жизни. Ничего в нем не изменилось и потом, когда он перебрался в Ташкент и стал преподавать в консерватории. Одна шутка, связанная с его именем, долгие годы витала в стенах нашего вуза. Надеясь проскочить на его экзаменах, симпатичные, но неподготовленные студентки откровенно строили ему глазки. Но он, возвращая им пустые зачетки, с улыбкой задавал один неизменный вопрос — «А колесо от троллейбуса вам не надо?» Сильно же было его удивление, когда однажды у своих дверей он обнаружил настоящее троллейбусное колесо! Такой сюрприз устроили ему девчонки, правда, к тому времени уже дипломированные музыкальные работники. До слез он тогда хохотал, рассказывая эту историю.
В консерватории я был в числе лучших студентов. Учился легко, с большим удовольствием: все мне нравилось, все было интересно. Со Львом Глебовичем мы по-прежнему были «в товарищах», но, обретая иные очертания, наши отношения перерастали в настоящую мужскую дружбу. Сколько он дал мне мудрых советов! Как поддерживал в трудные минуты! Сколько добра я от него почерпнул! Этого не забыть никогда.
Но жизнь коротка. У каждого свои сроки. И когда его не стало, я выполнил свой последний долг перед учителем, доведя до конца издание его книги.
Сейчас у меня свои ученики: они такие разные и каждый требует своего подхода. В работе или беседе с ними я часто ловлю себя на мысли, что стараюсь быть похожим на своего наставника Льва Глебовича Коваля. Часто о нем вспоминаю, оставаясь наедине с собой. Вспоминаю древние бухарские минареты и себя, когда мне было всего четырнадцать лет. А над минаретами я вижу звезды. И знаю, что где-то в небе есть его звезда, которая светит и мне…
Отаназар МАТЪЯКУБОВ,
Профессор Государственной консерватории Узбекистана
А музыка звучит… по долгу памяти
Hа вечере, посвященном 60-летию музыкальной школы-интерната им Успенского, Льва Коваля вспоминали как одного из лучших педагогов. О нем много писали, и, кажется, что ничего нового уже не открыть в этом человеке, не дотянувшем и до пятидесяти. Но, наверное, важно не количество прожитых лет, а что оставил после себя…
Лев Глебович Коваль (для многих – Лева, Левушка) был и остается в музыкальном мире личностью. Он не создавал себе имидж. Был, как есть, без масок, но с неизменным чувством юмора, присушим обычно оптимистам или людям тонкого склада.
Родился Лев в семье, где дух творчества господствовал над бытом: отец — художник, мать – музыкант. А дед по материнской линии — Лев Мелкомини был воспитанником Миланской консерватории. Он уже в 30-е годы занимался в Ташкенте преподавательской деятельностью и одновременно создавал республиканский радиокомитет. Одаренный изумительным голосом, всегда внутренне собранный, Лева заканчивал сразу две школы — обычную и музыкальную им. Успенского.
Почему в наш слишком рациональный век я пишу о человеке, чья жизнь внешне мало, чем отличалась от судеб его современников? Да именно потому, что он напрочь был лишен компромиссности. Лева, как любая цельная натура, не мог, не желал раздваиваться. К нему с детства подходило слово «очень». Очень красивый, очень талантливый, очень честный. Последнее качество больше мешало, нежели способствовало чему-то. Не секрет, что в жизни нужна не только гибкость ума, но и железная хватка. Вместо «хватки» — романтика, полное отсутствие прагматизма. Так он оказывается в числе первых на целине (60-е годы), так добровольно едет в Бухару, несмотря на блестяще складывающуюся карьеру в стенах альма-матер, куда он, правда, вернется уже с огромным материалом для будущей диссертации…
Лев Коваль не мог быть кабинетным ученым или «сухим» педагогом в силу своего характера — общительного и на редкость доброжелательного. Он не только преподавал теорию музыки, но и учил слушать, понимать ее сердцем, находить в жизни и ценить, как божественный дар человеку, способность видения Красоты.
Специальным исследованием интонирования узбекской традиционной музыки с привлечением современных методов и акустической аппаратуры занимался и Лев Коваль, который закончил Ташкентскую консерваторию (класс известного теоретика музыки К. Г. Кона). Он мог в любой аудитории исполнить узбекскую пьесу на флейте или нае и проинтонироватъ ее…
Задатки ученого-практика проявились у Льва Глебовича еще в студенческие годы. Так, он принимает участие во 2-й Межреспубликанской научно-теоретической конференции, а в 1964 году в Бухаре впервые создает симфонический оркестр.
Вчитываясь в страницы его книги «Интонирование узбекской традиционной музыки» (по материалам докторской диссертации), становится понятным даже для несведущего, насколько серьезно он относился к музыке и ко всему, что было с ней связано. Предельно ясный слог, краткость изложения, а порой глубочайшая художественная образность создают ту притягательную силу, имя которой — талант. Но вряд ли Лев Ковать осознавал всю свою значимость. Для него важно было действо, ибо ценность человека виделась ему в поступках — отдаче…
Прозвенел последний школьный звонок, в вузах идут госэкзамены. Для вчерашних выпускников начнется новая веха. Но у каждого из них свой любимый учитель — человек, на которого они потом будут равняться всю жизнь. К счастью, человеческая память не теряет остроты ощущений. Напротив, с большого расстояния зримее прошлое. Рукописи могут сгореть, но музыка, обретшая свою жизнь — никогда. Как и имена тех, кто служил ей.
Марта КИМ, поэт
Гармония, или Колесо от троллейбуса
Экзамен в консерватории. Ресницы студенток. Они гораздо эффектнее, чем знание предмета.
А преподаватель смотрит на них полуитальянскими спокойными глазами.
— Оценку?
— Да… — якобы смущаясь, говорит студентка.
И снова интригующий взмах ресниц.
— А колесо от троллейбуса не хотите? — обаятельно улыбаясь и возвращая пуст\\ ю зачёгкч незнайке, говорит преподаватель.
Ох и достал же он нерадивых своих студентов этим колесом от троллейбуса!
Конечно же, его — красивого, талантливого, умного — любили. А вот экзамены… Да… Тяжко. Но ведь учились. И пересдавали. И получали потом дипломы.
Он жил на четвёртом этаже. Однажды после очередного выпускного вечера поднимался он по ступеням лестницы к дверям своей квартиры. И вдруг…
Он остановился.
Прямо у дверей стояло подлинное колесо. Огромное. Именно от троллейбуса.
Молодцы, бывшие ученики.
Врожденное чувство юмора преподавателя всплеснулось, поднялось, опрокинуло все жизненные хлопоты и заботы. Счастье признания и любви бывшей консерваторской шантрапы оказалось одним из самых дорогих ощущений жизни.
Да. Именно жизни.
Все остальное было потом. Резкое стремительное дыхание смерти унесло его. Вместо слова «Прощайте!» он произнес: «Мальта». Да. Есть такой итальянский остров. И трагическая судьба деда и корни родословной всей семьи Мелкомини — все вспыхнуло и озарило уходящую навсегда жизнь преподавателя консерватории. И только из окон этого музыкального вуза долетали чьи-то гаммы, чей-то вокал.
Еще раз прощай, Лев Глебович. Авось, встретимся. Авось, и я, не обладая абсолютным слухом, пойму, что такое гармония.
И словно в ответ слышу:
— А колесо от троллейбуса не хочешь?
Александр ФАЙНБЕРГ,
народный поэт Узбекистана
