Я — виноват!

Коридор больницы хранил тишину, и в этом безмолвии сплелись воедино отчаяние, боль, надежды, и воспоминания. Тишина больничного коридора лишь изредка прерывалась звуками открывающихся дверей, шуршанием и поскрипыванием конструкций передвигаемых носилок, быстрыми шагами и переговорами врачей и медсестер.

Над дверями операционного блока, на молочно-сером плафоне ярко светилась надпись — «Тихо! Идет операция!» Это было не только предупреждение, но просьба не нарушать молчание которое здесь дорогого стоит. Молчать, быть спокойным, но не предавать забвению. Здесь в коридоре, где в дальнем углу стоит деревянная кадка с лимонным деревом, а вдоль белых стен тянутся ряды металлических скамеек, обивка которых была местами порвана кем-то в момент отчаяния или нервного срыва, теплились нежные чувства и любовь к тем, кто сейчас находился на грани жизни и смерти…
Шухрат Камолович, не мигая, безотрывно смотрел в одну точку между постом дежурной медсестры и кипой медицинских плакатов оставленных кем-то на журнальном столике.

На самом деле его казалось бы пристальный взгляд был направлен в никуда, и перед глазами висела туманная пелена воспоминаний, которые словно кадры старого кино испорченные признаками времени: корявыми линиями, точками и пятнами, тянулись откуда-то из далекого прошлого. Вот он старый отцовский дом, где проживало многие годы большое и шумное семейство Валиевых. Видавшая виды и разные времена черепица все так же крепка и непоколебима. За столько лет, в какой уж раз, чисто побеленные стены хотя и кое-где дали длинные прерывистые трещины, но все же саманный кирпич не желает предаваться унынию – он все также надежно хранит тепло в зимние холода, и дарит прохладу в знойное лето. В укромном уголке крыши, под слегка выступающим краем черепицы, неугомонные и быстрые стрижи свили гнездо, и желторотое потомство требовательно пища и по своему по птичьи обращаясь к родителям просят еду, с жадностью проглатывая каждого червячка и жука что беспрестанно приносят в клювах заботливые отец да мать. На дворе раннее лето.

Еще не отцвела юная весна, все еще прохладно по утрам и вечерам, а яблоневый сад благоухает цветочно-медовыми ароматами. Дед, Камол ота, лежит на курпачах на топчане под раскидистой ивой, и блаженно щурясь, попивает зеленый чай, одним глазком приглядывает за малолетним внуком Шакирджаном, что, смешно покачивая головой, пытается поймать бронзово-зеленого жука, неуклюже ползающего по дастархану.
-Эй, вы там домашние, чего застыли-то? – шутливо кричит на весь двор Камол ота, — что там с пловом? Нам с Шухратом до утра ждать что-ли? Малика! Где плов вообще?

На пороге дома появляется бабушка, — Малика ая в цветастом платье, и вытирая краешком косынки раскрасневшееся полное лицо, смеется:
–Все хужаин, вот сейчас казан с костра сняли! Чуть потерпите, уж не ругайтесь.
–Да уж быстрее бы, а то животы у нас свело от голода. Да, Шухрат?
Камол ота улыбнувшись в белые как снег усы, шутливо потрепал внука по щеке, и принял от сына пиалу с горячим чаем…

…Шухрат Камолович, встрепенулся, и словно очнувшись от долгого и прекрасного сна, посмотрел в конец больничного коридора. Нет показалось. Показалось…Никто пока еще из операционной не вышел, вновь потянулись тяжелые минуты ожидания. Там сейчас, на операционном столе весь изувеченный, с перебитыми руками и ногами, внутренними повреждениями, и тяжелейшей травмой головы, лежит его сын Шакирджан, попавший несколько часов в автоаварию. Шухрат Камолович закрыл глаза, и провел ладонями по воспаленным векам. Давно уже нет на этом свете его отца и матери, но прошу… всем самым заветным, что есть у меня, оттуда с высоты небес, посмотрите на меня, сжальтесь, и… помогите моему сыну! Прошу, отгоните проклятую смерть, Шакирджан ведь так молод, от только начал вступать во взрослую жизнь.
Внезапно Шухрат Камолович, отчаянно замотал головой, и хлопнул себя по коленям:

«Сам я виноват, сам! — огненной стрелой пронеслась в мозгу мысль, — зачем девятнадцатилетнему мальчишке купил машину?! Что он еще может, что понимает, что умеет? Ну, подумаешь, его сверстники уже за рулем, — ну и что? Мой ребенок, я за него в ответе, с меня и спрос. Да получил он недавно водительские права, вроде научился водить ловко, но ведь я сам убедился в том, что ездит он за рулем новенькой машины слишком уж залихватски, лихачит почем зря, опасно обгоняет другие авто. С матерью мы страху набрались, когда он нас с ресторана домой вез. Вроде бы хорошо водит машину-то, но как-то уж слишком быстро, старается везде успеть, опередить, быть первым на трассе.

Почему не сделал ему тогда замечание, не внушил, что на дороге надо быть осторожным, внимательным, аккуратным, уважать и себя и других. Не гнать машину как угорелый, соблюдать скоростной режим. Разве я этого не видел? Наоборот даже как-то порадовался за него, мол смотри-ка, сынок как ловко водить научился, смело мол ездит, не то что я тюфяк за рулем, — с «ветерком не прокачу», лихой вираж не выдам, посажу рядом жену, и не больше шестидесяти по трассе. Вот и получилось теперь… Шакирджан на огромной скорости, на тревожно мигавший «желтый» свет буквально «пролетел» перекресток. Надеялся что успеет, но не успел. В последнее мгновение увидел как на разрешающий «зеленый» с правой стороны сорвалась черная иномарка, и дико закричав, уходя от столкновения вывернул руль влево, но тут же со всей силой врезался в несущийся с боку микроавтобус. Очевидцы говорят, что машина Шакирджана от удара оторвалась от дороги, и сделав несколько оборотов в воздухе рухнула вниз, заскрежетав покореженным железом по асфальтовому полотну.

…Его стонущего, то и дело теряющего сознание, с многочисленными травмами, и ранами вынули из искореженного, залитого кровью салона, и переложили на носилки «скорой помощи». Вокруг собралась толпа зевак. Кто-то глядел с ужасом, кто-то сострадал и сокрушался, а для кого-то вся эта страшная картина, вызвала лишь бессовестное желание записать происходящее на камеру мобильника…

Шухрат Камолович огляделся по сторонам. В коридоре только он и дежурная медсестра, что-то тщательно записывающая в журнал. Он специально наказал рыдавшей супруге, и дочерям, близким родственникам и друзьям, уйти отсюда, не тревожить его собственным волнением и расспросами. Он будет здесь — и первый услышит о сыне. Шухрат Камолович, — профессор, заведующий кафедрой физики в одном из столичных институтов, известнейший ученый, имеющий огромное количество учеников и последователей, почему-то вдруг подумал что все события будь они значимыми или совсем неприметными, все же происходят не впустую, они влияют на нас в той или иной степени хотим мы этого или нет, как некая вспышка которая заставляет глядя на нее зажмуриться или просто отвернуться. Но все равно в любом случае остается некий след, который несет за собой последствия. Отвернувшись от яркой вспышки, мы, очевидно тем самым не вмешиваемся в ход событий, и зачастую это обстоятельство может обернуться для нас самыми страшными последствиями…

…Дверь операционного блока открылась неожиданно, и щелчок отворенного замка заставил Шухрата Камоловича очнуться от размышлений. В коридор вышел хирург оперировавший сына, и прямиком направился к профессору. Хирург рослый, крупный, богатырского телосложения с большими руками, а лицо округлое, с ямочкой на подбородке. Почему-то в сознании профессора облик врача-хирурга ассоциировался именно с такой внешностью, — большой, сильный человек, с добрый лицом.
-Ну?! Доктор, прошу, скажите, что он жив! Скажите! Я не хочу слышать ничего иного…

На лице хирурга появилась улыбка, хоть и сдержанная, и он, протянув руку профессору глубоко вздохнул:
-Жив Шакирджан, состояние его хотя и тяжелое но стабильное. Конечно еще очень рано говорить о том когда наступят улучшения, уж слишком много на нем травм и повреждений, но надежда есть. Мы сделали все возможное, и теперь время покажет насколько эффективны были наши усилия. Но еще раз повторю, — Шухрат ака, ваш сын жив, и будем надеяться, что его молодой организм справится.

Хирург, кивнув профессору, ушел, а тот бессильно опустившись на стул, не смог себя сдержать. Крупные слезы лились из его глаз, и он поискав в карманах и не найдя там носового платка, стал утирать эти слезы рукавом костюма. Он плакал беззвучно, может быть от радости, может быть от того что чувства вырвались наружу. Он плакал, стыдливо отвернувшись от дежурной медсестры протянувшей ему стаканчик с каплями валерианы.
-Не надо милая, все хорошо, — попытался он улыбнуться девушке, — все хорошо доченька, все хорошо…

(Сюжет и имена вымышлены, возможные совпадения могут иметь случайный характер)

А. АСИН