— Стойте, где стоите! Я не шучу, буду стрелять! Еще один шаг и пеняйте на себя, мне теперь все равно!
Уголовник-рецидивист Акрамов, загнанный в глухой угол переулка, не упуская из виду преследователей, сделал шаг вперед, нервно закусил губу, и прицелился. Шрам над левой бровью стал багровым от ярости. Он тяжело дышал, и рука с пистолетом заметно вздрагивала при каждом хриплом вдохе и выдохе, — если что, пуля, выброшенная из короткого дула пистолета, достанется кому-нибудь из оперов.
-Не дури Ахмад, брось «пушку», давай поговорим без нервов! — крикнули ему — ты же знаешь в худшем случае мы тебя в «решето» продырявим. Не обостряй, — давай поговорим.
«Вот ты гад! — подумал Граф, тихо поскуливая, и напрягшись всем телом, — я тебя узнал. Интересно, а узнал ли ты меня? Наверное забыл, как мне горло ножом резал. Да нет, вряд ли. Мы ведь овчарки все похожи друг на друга. Ну, ничего, сейчас, наверное, хозяин меня с поводка-то отпустит, я уж тебе задам по первое число! Подонок, попляшешь ты у меня!»
Граф глухо зарычал, напрягся всем телом, — хвост трубой, холка вздыбилась, а пасть оскалилась клыками. Он заскреб когтями по асфальту, и сильно натянул поводок.
-Тише, Граф, тише, — прошептал кинолог, сержант Фаррух Давиров, едва удерживая собаку — успокойся.
Преступник быстро окинул взглядом переулок, на мгновение задержался на кирпичном заборе, высотой примерно метра два. Если взять хороший разбег, то можно легко преодолеть забор, а там…
…В Новый год, зима накрыла город пушистой снежной периной. Взмахнув снежным покрывалом зима стряхнула белую крупу на шумные улицы, запорошила крыши домов и нахлобучила белые шапки высоким длинношеим фонарям. Бесшумной поступью она прошлась по площадям и тротуарам, не спеша, разбрасывая снежинки, стесняясь неудобств и хлопот, что доставляла озябшим прохожим. Как и положено, зима бывала сердитой и даже злой. В полях, горах и лесах она, метала снежные бураны, выла протяжно, кружась колючими белыми метелями, стелилась поземкой, пугая заплутавших путников. Но в этот город она вошла тихо. Просто в новогодний праздник зима сделала все, что могла для бедного пса, лежащего на стылом тротуаре.
Пес лежал рядом с обочиной дороги, а рядом, едва ползли усталые автомобили, понукаемые нервными водителями.
— «Как же так — тоскливо подумал он, глядя в хмурое небо, жмурясь от назойливых холодных снежинок. — Всего лишь хотел перебежать дорогу. И вот тебе…»
За всю свою небольшую по человеческим меркам собачью жизнь, ему пришлось многое вынести. А однажды какой-то пьяный и злой человек попытался перерезать ему горло ножом, — убить просто так, походя… Псу, тогда повезло: негодяй был сильно пьян, и неловко пилил тупым ножом шею обезумевшей от страха собаки. Но пес тогда выжил, притворился мертвым, и рана оказалась неглубокой. Однако лицо своего мучителя, расплывшееся в жуткой улыбке от неуемной радости убийства, и шрам над левой бровью пес запомнил навсегда. Над его головой пронеслось сто тысяч бед и несчастий, а он все терпел, стойко выносил издевательства жестокой беспощадной судьбы. Но, сейчас, на пороге смерти, брошенный всеми, одинокий и несчастный пес, не выдержал. Сдался. И…расплакался. Плакал, молча, всей душой, прощаясь с промозглым снежным городом.
Беспомощный пес, сбитый большим внедорожником, не завизжал отрывисто, не завыл протяжно, и не заскулил жалко. Перекувыркнувшись несколько раз от сильного удара, он лишь изумленно посмотрел на остолбеневших прохожих, нагруженных праздничными покупками, и попытался встать на ноги. Не смог… Упал как подкошенный. Лапы были сломаны. Вновь попытался подняться, и опять свалился на серую снежную кашу, страшно окропленную кровью. Тогда он, зажмурив от боли глаза, пополз к спасительному тротуару. Машины, скользя на утрамбованном снегу, едва успевали останавливаться, чтобы окончательно не добить его, — и без того еле живого. Хозяин сбившего пса черного внедорожника, грязно ругнувшись, выплюнул на снег окурок, и помчался по своим неотложным делам. Уехал, словно и не случилось ничего. А пес едва дополз до тротуара, как машины вновь зашумели, загудели, зафырчали моторами и поползли дальше. Прохожие останавливались возле худой собаки, жалели, сокрушались, возмущались, ругали подлого, бессердечного водителя джипа, потом спешили дальше, в свои теплые квартиры, с наряженными елками, и столами, уставленными разной вкуснятиной.
Снежинки небесным пухом плавно ложились на умирающего, никому не нужного пса. Он уже не чувствовал боли от сломанных ребер, и передних лап, уже не ощущал как из-под него алыми струйками стекает кровь, превращаясь в красные ледышки. Он просто плакал в душе, и ничего более.
Когда-то он, еще щенком жил в веселой семье. Его, родившегося от пары овчарок-медалистов, принесли в дом еще слепым. Тогда все ахнули, увидев, как малыш еле слышно поскуливая, не различая предметов, на ощупь разыскал пушистый половик, и сладко зевнув, улегся на нем, словно жил здесь с самого рождения.
-Благородный ребенок! — сказала хозяйка, и с улыбкой склонившись к спящему щенку, осторожно дотронулась до его крошечного бархатно-влажного носа. Такой она для него и осталась, так он ее и называл — «милая мама». Своей матери он не видел, лишь какой-то расплывчатый силуэт, но ощутил ее тепло и нежность. Судьба как всегда капризно и своенравно поступила так, как ей захотелось, своим велением разлучила их на веки вечные. Щенка с большими влажными глазами, похожего на плюшевую игрушку, назвали Рем. Он рос вместе с детьми, и, отвечая добром на добро, заботился о «домашних моих» как он называл домочадцев. Ведь он родился благородным и оставался таким всегда. Но потом произошло что-то страшное. Его украли. Играл на улице с детьми, и вдруг кто-то подхватил его на руки и бросил в темноту. Рем оказался в тесной и душной сумке, а потом долго болтался внутри, пока его куда-то несли. Что было потом… Чего уж теперь вспоминать. Он не хотел вспоминать, что было после той чудесной и сладкой жизни, что была когда-то. Он даже забыл, как его зовут. Теперь он был просто пес, без прошлого. Его, искали долго и упорно. Мама и дети расклеили объявления по всему городу, да все попусту. Щенка так и не нашли. А позже он и вовсе оказался на улице, и так борясь за существование, прожил три года.
…Рем остывал, лежа на ледяном тротуаре. Прохожие шли чередой, изумляясь тому, что эта овчарка, очень худая, и без ошейника, а стало быть, бродячая. А в его сознании не было ничего, и ничему он не удивлялся. Хотя впрочем, было кое-что. Сейчас он думал об одном. Пусть он был бы простой дворняжкой без роду и племени, или породистой собакой, за что же люди относятся к нему так, будто он ненужный хлам, или ничтожество, заслужившее самую суровую кару. Разве это так?
Тепло покидало его, не оставляя никакой надежды, да и что там надежда. Он ее уже потерял, оставил там, где-то позади. Рем провалился в бездонную темноту, и стал падать куда-то вниз, не ощущая ни времени, ни пространства, словно он был сухой осенний лист, сорванный с ветки порывом холодного сырого ветра. Он смирился, и ничего уже не хотел. Но вдруг что-то произошло. Как будто падение в бездну замедлилось, и твердые пальцы ухватили его за загривок, решительно потянув вверх.
— «Что, зачем?! – вскрикнул он, отчаянно барахтаясь в темноте, — я не хочу обратно, я устал и не хочу ничего! Отпустите меня,…прошу ради сострадания. Отпустите…»
Кто-то погладил его по голове, и поцеловал в лоб горячими губами.
-Не время еще, милый друг – прошептали ему на ухо, — поживешь, долго еще жить тебе родной…
А потом вдруг яркий свет ударил в глаза! Появились разноцветные пятна, они завертелись, закружились, слившись в пеструю карусель. Из тишины, в уши ворвался шум сигналящих машин, снежинки падали на тротуар гулко, отдаваясь непонятным эхом. Рем, содрогнулся всем телом, ощутив сильную боль. Внутри словно жгло бушующим огнем. Его несли на руках. Кто-то нес его быстро, словно хотел поскорее унести его от этого места, где, словно страшное напоминание о случившемся, на ледяном тротуаре застыли красные ледышки.
Он открыл слезящиеся глаза. Голова его моталась из стороны в сторону.
Кто-то кричал ему на ухо пронзительно, с надрывом:
— Потерпи милый, потерпи! Не умирай только, слышишь? Не смей умирать! Не смей!
Поднял голову и увидел над собой молодого человека в милицейской форме, который держал его на руках, и, скользя, бежал по тротуару. Незнакомец кричал, тряс его, причиняя боль, но не давал вновь провалиться в пустоту забытья. Потом его внесли в теплое, светлое помещение, и чем-то укололи. Боль не сразу, медленно оставила его, как будто даже сжалилась над ним, и освободила свои неумолимые тиски. Пес просто и тихо уснул. Он спал долго, долго, словно целую вечность.
…Рем очнулся от какой-то тихой тишины. Впервые за несколько лет он ощутил, что лежит на мягкой и теплой подстилке, а не как обычно — на сырой земле, спрятавшись от колючего дождя. Он осторожно открыл глаза, словно боясь потерять это блаженное чувство уюта и спокойствия, и увидел небольшую комнату, маленький диванчик, письменный стол, и умиротворенно тикающие ходики на стене. Он боялся пошевельнуться, ощущая, как немного ноет в боку и в лапах. Скосив глаза, обнаружил, что забинтован, будто египетская мумия, которую он видел еще щенком в альбоме, с интересом разглядывая его вместе с детьми. Забавно. Совсем недавно он прощался с миром, в котором ему уже не было места, и вот кто-то сердобольный и жалостливый человек не дал ему умереть, истекая кровью. Ему вновь захотелось закрыть глаза, и погрузиться в сладкий сон. Неужели он лежит в теплом доме, и никто не прогоняет, и не бросает в него камни… Трудно ему поверить в чудо, которого он ждал каждый новый год, и дождался видно только сейчас.
В комнате отворилась дверь, и тихонько ступая, вошел человек в форме. Он присел рядом, и поставил перед собакой миску с теплым молоком.
— Ну, как ты милый мой, не больно тебе? Не больно? Давай-ка я тебя покормлю. Пес потянулся к миске, и, принялся с блаженством лакать вкуснейшее молоко. За столько суровых лет, он впервые ел, не торопясь, не озираясь, не отстаивая жалкую еду, добытую на помойке. За те годы ему встречались и добрые люди, не пожалевшие куска хлеба бездомному, но благородному псу. Он стыдился того, что приходил к людям за едой, и если была возможность, то отработал бы все до последней крошки. Но чем может быть полезна, худая, голодная собака, которую не то, что в дом взять, даже погладить боязно. А вдруг цапнет, или заразная какая окажется…
Незнакомец ласково погладил его по голове ладонью, и, потрепав за ушами, улыбнулся:
— Не бойся ничего милый мой. Все плохое осталось позади, я тебя никогда не брошу, и никому в обиду не дам. Слышишь меня? Назову я тебя Граф. Парень ласково гладил его по голове, а из глаз собаки безудержно лились слезы.
Новоиспеченный Граф шел на поправку долго. Невероятно, но в тот снежный вечер, Бог послал ему на помощь кинолога, — Фарруха Давирова заехавшего в супермаркет за новогодними подарками для детей и жены. Ветеринарный врач подразделения несколько дней, боролся за его жизнь, понемногу отвоевывая у смерти. Своими добрыми, умелыми руками постепенно, возвращал ему здоровье. И вернул. Срослись сломанные кости, зажили раны, и снаружи и внутри. Он был мудрой собакой, он знал эту жизнь, он знал цену предательству и верности, и потому боролся за каждый свой вздох и биение сердца, и, несмотря на тяжесть обид, и страданий, жил понимая, что это — дар Бога. Со временем, когда Граф окончательно поправился и окреп, Фаррух взял его к себе в кинологическую службу, где четвероногий помощник стал понемногу осваивать направление следорозыска. Многое им вдвоем пришлось пройти, многому научиться, но всегда в любом деле полагались друг на друга, не подводили в трудный момент, и шли по избранному пути вдвоем — человек и собака.
…Ладно, ваша взяла! Сдаюсь!
Акрамов, отшвырнул пистолет, поднял руки, и в эту же секунду резко сорвался с места, и стремительно бросился бежать к забору. В считанные мгновения он достиг кирпичной кладки, подпрыгнул, и, зацепившись пальцами за обитый жестью край забора, одним рывком подтянулся на руках.
-Граф, взять! – крикнул Давиров, и отпустил поводок. В три прыжка, Граф настиг преступника, и вцепился зубами в его лодыжку.
-А-а-а-а!!! Ладно, ладно, все! Отпусти!
Акрамов свалился вниз, и вопя от страха, закрыл лицо руками. Граф отпустил его ногу, и, вскочив передними лапами на грудь, приблизил оскаленную пасть к его горлу. Послышалось яростное рычание:
«Ну, все, крышка тебе, сволочь! Теперь моя очередь рвать тебя на куски» — пулей пронеслось в охваченном местью мозгу служебного пса, но перед его глазами вдруг пронесся тот снежный день, когда Бог послал ему спасение.
-« Хотя…Не мне решать его судьбу — подумал Граф, — пусть люди решат».
Фаррух Давиров обхватил упирающуюся собаку руками и оттащил ее в сторону.
Когда на рецидивиста, надевали наручники, он посмотрел на Графа, и все понял. Он опустил глаза, и отвернулся. А Граф прислонил голову к ноге Давирова, лизнув его ладонь влажным языком, и дружески завилял хвостом.
(Персонажи и сюжет вымышлены)
А. АСИН
