Из цикла «Туркестанские генерал-губернаторы»
Ранним майским утром на Петербургском вокзале, собралось огромное количество желающих проводить в дальнюю дорогу вновь назначенного туркестанского генерал-губернатора. Среди них находился и бухарский министр финансов Астанкул-Диван-беги, который вручил Варваре Фёдоровне огромный букет.
Наконец поезд тронулся. Впереди лежал долгий путь в четыре тысячи километров. Сначала поездом до Петровска (ныне Махачкала), затем морем до Красноводска и снова поездом до самого Ташкента.
И, конечно, на всех станция собиралась внушительная толпа встречающих нового начальника края. Особенно торжественно эта церемония прошла в Бухаре. Вот как её описала Варвара Фёдоровна: “В новой Бухаре остановка долгая; не доезжая ещё до вокзала мы увидели бесчисленный ряд ярких костров, освещающих два батальона видных бухарских солдат, выстроенных вдоль полотна железной дороги, затянутых в мундир русского покроя. В полумраке можно было подумать, что это русское войско, особенно когда из этой массы солдат раздалось громкое “ура”, при появлении мужа у окна вагона. Дежурный офицер бегал вдоль строя, озабоченно посматривая на солдат: “Смирно!” Скомандовал он зычным голосом, cделав мужу под козырёк, и, страшно скосив глаза, крикнул по-русски: “Батальон, новому Превосходительству ура!”. Войска отвечали также по-русски на приветствие мужа.
На платформе скопилась такая масса публики, что муж с трудом добрался до почётного караула от бухарских войск. Во главе караула стояли три бухарских сановника, присланных в качестве представителей отсутствующего Эмира: местный губернатор города Бухары и два министра в богатых парчовых халатах. Вокзал украшен флагами и освещён множеством разноцветных фонарей. Во дворе вокзала был приготовлен “дастархан” (местное угощение) в огромном шатре с поднятыми боками, обитыми внутри богатыми шёлковыми материями. Накрытые белыми скатертями длинные столы напоминали что-то европейское, но тысячи людей в халатах и белых чалмах, окружавших шатёр, расшитые золотом костюмы местных сановниках и своеобразные звуки туземной музыки – всё это указывало, что мы далеко от Европы, в гостях у азиатского властелина. В ночной темноте ярко вспыхивали костры, заливая красным светом лица столпившихся бухарцев; у многих в руках зажжённые фонари. Вся эта обстановка перенесла меня в сказочный мир тысячи и одной ночи. Вся русская колония была в сборе; многие становились на цыпочки, дамы влезали на скамейки”.
Перед отправлением Сергей Михайлович послал Эмиру телеграмму с благодарностью за тёплый приём, а бухарские представители вместе с русским политическим агентом Владимиром Ивановичем Игнатьевым проводили Духовского до Самарканда. В древнейшем городе Центральной Азии, начальника края, вновь ожидала торжественная встреча и парад войск.
Последний перегон до Ташкента поезд шёл чрезвычайно медленно, поскольку этот участок железной дороги ещё не был официально открыт. Духовские стали, по сути, первыми пассажирами проехавшими по этим, только-только уложенным рельсам.
На границе Сырдарьинской области поезд встретил военный губернатор генерал Корольков, с которым Духовской был знаком ещё по учёбе в академии Генерального штаба. И именно Королькову было поручено следствие “по андижанскому делу”, с которым новому начальнику края необходимо было разобраться в первую очередь.
Сергей Михайлович был уже пятым генерал-губернатором Туркестана, поэтому торжественная церемония встречи нового начальника края с ташкентцами, была привычной и ничем не отличалась от предыдущих: разукрашенный флагами и цветами город, выстроенные войска, хлеб-соль от представителей города и букеты цветов Варваре Фёдоровне, в том числе самый роскошный от Великого Князя Николая Константиновича, молебен в Спасо-Преображенском соборе, с обязательным поклонением могиле первого генерал-губернатора Кауфмана и встреча в губернаторском доме с делегациями всех сословий.
Вот как описывает церемонию знакомства генерал-губернатора с ташкентцами астрофизик Стратонов, в то время работавший в обсерватории. Всеволод Викторович, с присущей ему иронией и некоторой долей сатиры, пишет: “Чиновники, в мундирах и всех орденах, выстроились в зале канцелярии генерал-губернатора представляться новому начальству. Все трепещут в ожидании, пока их не представит Духовскому начальник его канцелярии. В линии выстроившихся — заведующий местной публичной библиотекой и музеем С. А. Лидский. Дошла очередь и до него. Духовской остановился:
— А как идут у вас в библиотеке дела?
— Плохо, ваше высокопревосходительство!
— Плохо-оо? Почему же?
— Средств отпускают на библиотеку мало, число посетителей библиотеки все уменьшается.
— Уменьшается? Значит, раньше посетителей бывало больше?
— Так точно, ваше высокопревосходительство. Больше!
— А теперь меньше?
— И все уменьшается, ваше высокопревосходительство!
— Гмм… Ну, а сколько лет вы заведуете библиотекой?
— Три года, ваше высокопревосходительство!
Пауза.
— А жалованье — вы получаете?
— Так точно!
— Вот что-с! Я привык к тому, что в библиотеках — вообще в просветительных учреждениях — люди работают бесплатно, идейно. А дела у них все улучшаются… Вы же — на жалованьи, а дела у вас все ухудшаются… Потрудитесь немедленно же подать прошение об отставке!
— Ва-ва-ваше высоко…
Пришлось все-таки Лидскому уйти”.
Многие современники Духовского признают, что он был «сурово требователен». С другой стороны, опять же воспоминания близко знавших Сергея Михайловича свидетельствуют, что двери его дома всегда были открыты настежь независимо от того, кто это был – офицер, дворянин, солдат или простой мужик.
Духовские обожали искусство. Супруги не пропускали ни одного концерта заезжих гастролеров, постановок местной труппы кружка любителей драматического искусства, и Сергей Михайлович всегда оказывал служителям муз всяческое покровительство.
В личной же жизни Духовской был воздержан, совершенно не терпел грубой лести, решительно пресекал попытки даже замаскированных под «подарок» взяток, был честен и неподкупен. Военный топограф В. К. Ванин в журнале «Сибирский наблюдатель» писал: “Внутренние качества Духовского нисколько не соответствовали его видимой сухости. Он не избегал случаев поговорить с частными лицами; с обывателями на пароходе или просто при встречах говорил об общественных делах, о церкви, о школе”.
Тем временем следствие об Андижанском бунте закончилось. Духовской самолично съездил в Ферганскую область, где выступил перед огромной толпой местного населения, — “тьма-тьмущая”, как написала в дневнике Варвара Фёдоровна. Затем при громе орудийных залпов начальник края прошёл в церковь для молебна, после чего “наградил только что произведенных георгиевских кавалеров, нижних чинов, отстоявших предательское нападение, и раздал им георгиевские кресты». Позже, посетив Братскую могилу, где были похоронены жертвы мятежа, Духовской заложил первый камень будущего памятника.
По приговору военного суда из 777 арестованных 325 человека были освобождены за недостатком улик, 25 оправданы судом и 19 приговорены к смертной казни, при этом по ходатайству генерал-губернатора большинство приговорённых было помиловано с заменой смертной казни на каторгу. “Муж счёл долгом человеколюбия ходатайствовать о помиловании приговоренных, и, когда их уже вели к виселице, им объявили о замене смертной казни каторгой” – написала в дневнике Духовская.
Политические выводы также были сделаны. Вот что писал В. В. Бартольд: “Ещё более тревожным симптомом[1] могло показаться андижанское восстание 1898 г. Ближайшим последствием его было восстановление новым генерал-губернатором Духовским (1898-1900) внешней пышности генерал-губернаторских выездов; кроме того была увеличена власть генерал-губернатора над чинами туземной администрации и народными судьями. Генерал -губернатору было предоставлено право отсрочки, по его усмотрению, выборов лиц туземной администрации во всех местностях, находящихся на положении усиленной охраны[2]. Он же получил право удалять от должностей, по представлению военных губернаторов, народных судей за “несовместные с достоинством судейского звания нравственные свойства, лишающие их необходимых доверия и уважения”. С другой стороны, события 1898 г. не остановили дальнейшего развития русских судебных учреждений; 14 мая 1899 г. в Туркестане были введены, хотя и с некоторыми ограничениями, судебные уставы императора Александра II.
Особенно сильный удар был нанесён событиями 1898 г. одному из принципов, на которых основывалась деятельность Кауфмана, — принципу игнорирования ислама; возражая против этого принципа В. П. Наливкин замечает, что мы в Фергане “доигнорировались до андижанского инцидента”. Начинается вмешательство русских властей в жизнь мусульманской школы; собираются и издаются “Материалы по мусульманству””.
Понимает важность этого вопроса и Духовской. Он посылает императору Всеподданнейший доклад, который по сути является аналитической статьёй под названием “Ислам в Туркестане”.
В.ФЕТИСОВ
Продолжение следует
На заставке: Ташкент. Духовская улица, ж.д. церковь. Архив Сергея Пряхина. Фонд «Издательство И.А. Бек-Назарова, Ташкент».
[1] Ослабления авторитета русской власти.
[2] Усиленной охране был подчинён весь Туркестан, так, что после 1898 г. волостные управители стали назначаться “не по выбору населения, а по избранию администрации” (Наливкин, Туземцы, стр. 137)
