Рудольф Нуриев: «Я умру полубогом»

Гамлету положено страдать. Созерцать череп, вопрошать о смысле бытия и умирать от удара отравленной шпаги. Никому нет дела до того, что он принц. К тому же наследный. К тому же с характером. Он может плеваться в придворных черным жемчугом из трубочки, разгуливать по окрестным тавернам и распить с другом Горацио десять ящиков шампанского. Спорю на те же десять ящиков, что другу Горацио хорошо выдержанное вино нравилось куда больше, чем хорошо выдержанные черепа. Да и самому Гамлету тоже. Но он должен страдать. И он страдает.

Правда, время от времени ему это занятие ему прискучивает. Тогда он меняет имя и лицо, позволяя себе то, чего нельзя позволить в Эльсиноре. Думаю, фразу «Да пропади пропадом день, когда мы не танцевали хоть раз!» первым произнес не Ницше, а наш знакомый датский принц. Однажды ему захотелось танцевать. И Гамлет стал Рудольфом Нуриевым.

Смешно говорить о танце. Как «прочитать», процитировать Нуриева? Как передать почти рокайльную эстетику «Сильфиды» или будоражащую многосмысленность авангардистских постановок? Видеозапись то же, что репродукция: ты получаешь общее представление о шедевре, но не сравнить же это с перехваченным дыханием, рожденным встречей с подлинником.

И все же, несмотря на все жеманные отговорки, о танце будут говорить. Подвыпивший завсегдатай провинциального паба и всемирно известный танцовщик равно выражают своим телом извечную потребность человека в освобождении от условий и условностей этого мира. Пока ты танцуешь, ты свободен. Ничто не вытряхнет из человека, хотя бы на пять минут, его комплексы так, как это делает танец. Посмотрите мужские танцы всех времен и народов, и вы почувствуете основной инстинкт свободы. Да, принцу Гамлету определенно стоило побыть танцовщиком.

Я не случайно говорю о Гамлете. По всем законам, канонам и традициям, усвоенным творческой интеллигенцией, Нуриев должен был комплексовать, дать загубить свой талант, а потом стенать о нерожденных шедеврах и несправедливости судьбы. Слишком многое было против него. Хотя вначале ему помогали выбраться из глубинки в Ленинград, по достоинству оценивая талант. Признание шло по возрастающей – до определенного момента. А дальше требовалось подчиниться системе, приставая к самому себе с вопросом про быть или не быть. Но либо Нуриев пренебрег замыслом главного нашего Автора, либо слишком хорошо его понял. Только с шестнадцати лет, когда еще подросток Рудик из Уфы приехал поступать в Ленинградское хореографическое училище, он позволял руководить собой лишь собственному представлению об искусстве. Может быть, поэтому он представлялся многим резким и вспыльчивым, даже грубым. Скандальозная натура.

В советском Эльсиноре такого не терпели. И однажды, в 1961 году, принц не возвращается из гастрольной поездки Кировского театра оперы и балета во Францию. Он остается в городе мечты и моды без вещей (чемоданы благополучно уехали в багажное отделение самолета), без денег и связей. Если бы Нуриев был только гением танца, он бы пропал. Но если уж Бог наделяет человека талантами, то сразу многими. Нуриева отличала гениальная самоуверенность. Он был по натуре завоеватель, и мир покорился этой бонапартовской энергии. Бой за признание оказался тяжелым, отпечаток его виден на всем «позднем» Нуриеве. Бой стоил того, чтобы в него ввязаться. Трофеи – переполненные залы, гром оваций, восторги публики и рецензентов, славу и состояние – Нуриев принял с капризной снисходительностью. Самоуверенность позволяла ему легко играть роль небожителя, спустившегося на землю, чтобы рождать красоту шутки ради. Дотошные биографы, перекладывающие на плечи гениев собственное занудство, будут доказывать: Нуриев трудился до седьмого пота. Они забудут, что для одного седьмой пот – отвратительная каторга, а для другого – ни с чем не сравнимое блаженство.

«Я умру полубогом», – говорил Нуриев. Он полубогом прошел по Земле, создав экстравагантную и блестящую хореографию своей жизни. Его пятидесяти четырех хватило бы на десяток обычных судеб.

С 1992 года культура живет по другому отсчету времени. Без Нуриева. Сам он всегда считал, что мир гораздо больше нуждается в нем, чем он – в мире. И так ли уж он был неправ?

Александра Спиридонова.